Ловушка для княгини (СИ)

— А есть ли могила? — настойчиво допытывалась Настасья, словно от этого зависела ее судьба.
— В Михайловом скиту, на Залесской стороне. Княгинюшка, да чего ты всполошилась? Чего тут тебе наплели злыдни эти?
— Он мне являлся, молиться за него просил, — призналась Настасья. — Я молебен просила творить за упокой.
— То верно, все так, — согласился боровик, глядя куда-то в себя.
И опять ветка настырно заскреблась по слюдяному оконцу.
Дверь в трапезную резко распахнулась, отлетая к стене и издавая оглушительный грохот. В комнату ворвался заляпанный грязью в дорожной мятле Всеволод.
— Я княгиню свою никуда не отпускаю, и волю на то не даю! — с порога заорал он на Вышату. — Да кто ему право дал чужих жен увозить?! Так и передай, Димитрию, чтоб не лез, куда не просят! За своей женой пусть приглядывает, а я здесь и сам разберусь!
Настасья решительно встала между мужем и гостем, уперев руки в бока:
— Да никто меня забирать не собирается, — успела она вклиниться в словесный поток. — Никому я не нужна, — добавила совсем горько, отводя взгляд.
— Как это никому? — уже спокойным ровным тоном, краснея, заглянул ей в лицо Всеволод. — Ивану нужна, Прасковье, граду Дмитрову куда ж без княгини.
Настасья полоснула его взглядом, полными злого укора.
— Ну, мне-то само собой, — поспешил добавить Всеволод, — куда ж я без тебя… Да про то и говорить нечего… Нужна всем… мне особенно.
— Дозволь, княже, пойду я, — холодно отозвалась Настасья, лишь сильнее обидевшись от его попытки сгладить промах. — Вам потолковать с гостем с глазу на глаз надобно.
— Ты, Вышата, угощайся, угощайся, — совсем миролюбиво повел рукой в сторону стола Всеволод, — я сейчас, мятлю грязную скину и ворочусь.
И Всеволод под кривой усмешкой боровика развернулся и поспешил за женой.
— Ну, чего ты разобиделась, — поймал он ее в темном уголке, прижимая к себе.
— Чего?! Да ты опозорил меня сейчас! — взвилась Настасья.
— Ну, не так речь повел, об одном думал, другое вперед вылетело, что ж теперь? — буркнул Всеволод.
— Не знаю я, что теперь, — вырвалась из его объятий Настасья и убежала прочь по скрипучей крутой лестнице.
[1] Ширинка — небольшой платок.
  
Глава XIX. Вечер
 
Теремные стены угнетали, давили, сжимая воздух до головокружения, надвигаясь на Настасью всей дубовой мощью. «Пойти прогуляться пока не стемнело».
— Эй, Маланья, Ивана собери, в сад пойдем, — окликнула она маленькую холопку.
Ивашка сегодня отпихивал руки матери, желая топать самостоятельно, шажок за шажком.
— И тебе уж не нужна, — то ли в шутку, то ли всерьез сказала ему Настасья, наклоняясь и целуя малыша в щеку.
Мальчишка рассмеялся, протягивая матери в подарок жухлый лист. Вообще Иваша оказался смешливым, бойким мальчонкой и грозил превратиться в озорника-непоседу, болезнь отступала, высвобождая скрытую до поры натуру. В другое время Настасья бы порадовалась его оживлению, но сейчас в голову лезли разные дурные мысли, и она мимодумно подавала сыну мерзлые веточки и листы, а сама была далеко, где-то посреди заснеженной степи, по которой скоро уедут ее отец и муж. «А мы и помириться не успели? Может и не свидимся больше, так и останемся друг другу чужими, при обидах». Становилось нестерпимо тоскливо.
— Ой, ручки у княжича охолонули, — первой подскочила к Ивану Маланья, когда он плюхнулся на коленки.
— Да, заходить пора, — очнулась Настасья, — неси его в дом, похлебочки налейте, он, как со двора приходит, до еды охоч.
— А ты, светлейшая? — Маланья ловко подхватила княжича и вопросительно посмотрела на хозяйку.
— А я скоро приду, чуть еще свежести дохну, мочи нет, как натопили. Скажи Фекле, пусть гостю баню натопят и постель стелют, чай, тяжело уже старику такой путь выдерживать.
Теперь Настасья полностью погрузилась в себя, мерно обходя спящие яблони. Нет, она не боялась, где-то в отдалении бродил молчаливый Кряж, на весь день ставший ее заступником. Он хоть и нем, но слух имел чуткий, стоило крикнуть, прилетит.
 
Примораживало, щеки чувствовали дыхание севера. «А князя Черниговского, сказывают, до смерти замучили, что сквозь огонь их ведовской не пожелал пройти. А мой-то упрямый, что бычок, упрется еще… Господи, прости, чего я болтаю?!» Настасья стукнула кулаком по шершавой коре дряхлой яблони.
— Эй, красавица, — негромко окликнул ее от забора знакомый голос.
Свесившись локтями вниз, из-за частокола выглядывал Борята.
— Я те не красавица, а княгиня твоя, — огрызнулась Настасья, разворачиваясь уйди.
— Да не злись, погоди. Сказаться я пришел.
— Мне с тобой болтать не о чем, — отрезала Настасья, хрустнув попавшей под ноги веткой.
— Да хоть одно словечко, а то спрыгну, следом побегу, — предупредил кметь.
— Чего тебе от меня надобно? — шагнула к нему Настасья, раздражаясь все больше.
— Град кипит — князь тебя обратно в Черноречь отсылает, — потупил взор Борята.
— То не так, — холодно процедила княгиня.
— Послушай, давай сбежим, да погоди уходить, я ж серьезно сейчас, — приподнялся он из-за забора. — Что тебя дома ждет, позор? Ты им никто, я все ведаю. Думаешь, они тебе обрадуются? И здесь ты князю лишь мешаешь, у него зазноба в боярышнях есть. Поехали в Смоленск, у меня там стрый[1] при князе служит, поможет, — Борята частил, волнуясь и запинаясь, даже в сумраке было видно, как лихорадочно горят его глаза. — Повенчаемся, детишек своих народим, я тя как царицу Царегородскую на руках носить стану. Что такое любовь узнаешь. А что поймать могут, так за то не бойся, я такими тропами уведу, никто и не разведает. Да он и догонять не станет. Поехали, Настасья. Люба ты мне, крепко люба, за тя и князя предать готов, и отечество. С ума меня сводишь, лебедушка моя.
«А говорила — никому в целом свете не нужна, а вот он, юнец отчаянный, не токмо тело, а и душу за тя загубить готов». Настасья подступилась ближе, пред ними теперь было расстояние вытянутой руки, потянись и дотронешься. Борята смотрел с нежностью и восторгом, затаив дыхание. Княгиня чуть поманила его пальчиком, мол, наклонись. Он подался вперед, вцепившись, чтобы не упасть, в колья забора.
— Передай хозяевам, — мрачно произнесла Настасья, — что я их не боюсь, и на заклание себя без боя не дам. Понял? — и с этими словами она, что есть мочи, ткнула кулаком Боряту в лоб, тот от неожиданности взмахнул руками и рухнул куда-то по ту сторону забора.
Настасья, подобрав тяжелый подол, кинулась бежать в противоположную сторону и столкнулась с Всеволодом, врезавшись в него со всего размаху. «Видел все? Или лишь обрывок? Опять шуметь станет, что с полюбовником шепталась!» — Настасья от безысходности вонзила ногти в ладони и прикусила нижнюю губу.
— А я тебя ищу, — мягко проговорил Всеволод, улыбаясь, — а Кряж указал, мол, там.
«Спокоен, стало быть и не видел ничего, — выдохнула княгиня. — Зря я Борятке проболталась, что все ведаю, язык мой болтливый, да теперь уж ничего не поделаешь».
— А я, гляди, что сейчас нашел, — Всеволод протянул руку, в ней лежало сочное румяное яблоко, — чудо-то какое, и морозцем не прихватило, — протянул ей плод.
Настасья бережно взяла дар.
— Врешь, из дома вынес, теплое, — тоже улыбнулась она, любуясь наливным бочком.
— То я сейчас ладонями согрел, — подмигнул ей муж.
— Как там вепрь?
Они медленно пошли, разгоняя ногами листву.
— Живехонек, к веприхе своей под бок побежал, — Всеволод легонечко ударил носком о старую корягу.
— Упустили? — сочувственно мурлыкнула Настасья.
 
— Тебя перехватывать поскакал, тут уж или вепрь, или жена. Я тя выбрал.
— Вот благодарствую, — хихикнула Настасья, вонзая зубки в яблоко.
— Откусить-то дашь? — попросил Всеволод.
— Кусай, — протянула она плод.
Так они и шли, обходя деревья по кругу, кусая по очереди от сочных боков. Всеволод рассказывал об охоте, каких пестрых соек на дороге видел, и что сразу жену да дочь вспомнил при нарядах да при очельях. И теперь Настасье было совсем не обидно, а наоборот смешно.