Аспирант. Москва. 90-е (СИ)

Здесь у меня мелькнула мысль заглянуть к Вадиму. Он проживал в блоке № 615 — по ту сторону лифтового холла, в другом конце коридора. Я было повернул туда, как сзади радостно рявкнули:
— Юра!
Еще не обернувшись, я мгновенно узнал голос. А обернувшись, увидал надвигающегося вразвалку человека-гору в малиновом кашемировом пиджаке.
Если представить себе знаменитого придурка Стаса Барецкого, только сильно моложе и с кудрявой светлой шевелюрой вместо голой башки — то вот примерный портрет встречного. И ростом повыше.
  
— Привет, Юр!.. — возопил этот «новый русский», сияя всей мордастой рожей.
В те времена данный термин устойчиво звучал применительно к лицам, внезапно разбогатевшим на фоне сильнейших социальных переломов. Кличка являла собой смесь насмешки с завистью — синоним выражения «из грязи в князи». Многие считали «новых русских» жуликами, мошенниками, нажившимися на несчастьях обедневшего большинства — при том, что большинство обедневших охотно бы смошенничали, подвернись безнаказанно такая возможность. И вмиг бы обрядились в «клубные» пиджаки, шелковые галстуки, да золотые цепи с перстнями. И морально раздулись бы, с презрением глядя сверху вниз на «нищебродов».
— Держи пять! — счел нужным проорать носитель багряных одежд, размахиваясь правой рукой.
Звук рукопожатия вышел почти как выстрел. Ладонь у буржуя была вроде оладьи. Мягкая, упругая и жаркая.
— Здорово, Антоныч.
Героя нашего времени звали Семен Антонович Топильский. Уроженец Тирасполя. Примерно мне ровесник. А его жизнь и судьба — сюжет на зависть обоим Дюма и Эжену Сю.
— Ну что, Юрий Михайлович, — торжественно провозгласил южанин, — вот и настал торжественный момент!..
— Хочешь вручить мне медаль Приднестровской республики?
— Легко! — загоготал он. — Только не сейчас. А что, если хочешь, через босса провернем? Мне это как два факса отослать… Но и сейчас не хуже.
И он ловко выдернул из кашемировых недр приличную пачку «червонцев» — десятитысячных банкнот. Отлистнул, не считая:
— На!
Я сдвинул брови:
— Это что значит?..
Терпеть не могу благодеяний от меценатов. Не хочу даже психологически чувствовать зависимость от кого бы то ни было. Хоть от святого из святых. Хоть от Серафима Саровского.
Семен от души рассмеялся, глядя на мое нахмуренное чело:
— Ты че, Михалыч? Смотришь, как на подаяние! Да это ж за перевозку барахла! Забыл? Три рейса через пол-Москвы! Спасибо, выручил, брат! Реально помог.
— А-а! Ну, это другое дело.
И принял деньги.
Семен сунул похудевшую пачку во внутренний карман.
— Слушай! — сказал он озабоченно. — Ты куда собрался?
— Да к метро, к ларькам. Хавчика взять.
— А больше никуда?
— Не думал. А что?
— Ты часам к семи будь дома. Есть тема.
И Семен сделал вдруг вид такой таинственный, что оборжаться.
— Ладно, — улыбнулся я. — Загадками говоришь, Антоныч.
— Все разгадается! — он взмахнул рукой. — А Серый с Радоном не месте, не знаешь?
— Не знаю.
— Ага… Пойду, взгляну!
И он медведем попер по коридору.
А я, кажется, смекнул, какая тут загадка…
ГЛАВА 3
Я, кажется, понял, на что намекал Семен. Он и тогда, в «прошлой жизни», чудил до горизонта. Раззудись, плечо, размахнись, рука. Обожал широкие жесты. И не только потому, что упивался всемогуществом, хотя и это было тоже. Бесспорно. Но ему страшно нравилось доставлять радость. Чтобы людям было хорошо. Сам от этого кайфовал. Вот такой был бескорыстный чувак. И что ведь интересно: к людям похожего толка как бы сами собою деньги липнут, без всяких усилий. Вот и наш Антоныч… Он так бурно возник в нашей жизни, что через неделю казалось, будто он был всегда. И всегда его было очень много. И по объему, и по шуму, и по информационным бурям… Каждый миг его присутствия делал жизнь нескучной, скажем так. Что вовсе не значит — веселой. Нет. Иной раз это вызывало у окружающих острый душевный геморрой. Но скучно не было никогда.
Ну, а кроме шуток — Семен Топильский каким-то образом, неизвестно каким, оказался лицом, приближенным к первому секретарю Тираспольского горкома КПСС, лицу вполне влиятельному. После смуты 1991 года, то есть после распада СССР, это лицо очень резонно послало в промежность независимую Молдову, в которой началась своя смута. По сути, гражданская война. Естественно, лицо отчалило оттуда с деньгами. Большими. Наверное, даже очень большими по меркам тех лет. «Золото партии» — острили мы тогда и, видимо, даже были недалеки от истины. Вот с этим золотом секретарь очутился в Москве, а с ним и Антоныч в неопределенной роли. Референт, адъютант, порученец?.. Где-то, как-то, вроде. Но тоже при деньгах. Небольшой золотой ручеек оттопырился и ему, а в Москве начала 90-х это значило возможность удалой веселухи.
В общагу нашу Семен попал случайно. Бывший молдавский коммунист (он прихватил с собой и одну мамзель-прилипалу, а еще пару таких же кинул в Тирасполе, предварительно накормив сказками-обещалками) снял квартиру аж на Пречистенке, а его жизнерадостный референт, разумно решив недельку как-нибудь перекантоваться, зарулил в первое попавшееся общежитие. Вернее, на так называемый «гостиничный этаж». В эти путаные времена учебные заведения выживали как могли, в том числе перепрофилируя общежития под гостиницы, привлекательные по цене… У нас так переделали два верхних этажа, сделав там номера разной степени комфортности. Антоныч заселился в «люкс», то есть целый блок на одного. На пятнадцатом этаже. И будучи запредельно коммуникабельным человеком, через пару дней он стал своим в доску для всех жильцов, особенно для аспирантского сообщества. Надо полагать, что его поразила интеллектуально-богемная атмосфера раскованности, остроумия, свободных нравов, ночных посиделок под спиртное и преферанс… Так и прикипел к нашей компании, и застрял в общежитии надолго. Просто от души.
Все это вспомнилось мне. И еще другое: ведь он, Антоныч, расплатился со мной за перевозку вещей — а я шабашил экспедитором в довольно преуспевающей коммерческой фирме, занимавшейся всем, что подвернется. По большей части это была торговля стройматериалами. Начальство мне доверяло полностью, в моем распоряжении был фургончик «Москвич» ИЖ-2715, на нем я колесил по Москве и Подмосковью, развозя… да чего только не развозя! Ну, вот и Антонычу, выходит, подмогнул — чего в «первом пришествии» не было. Это точно.
А тут есть.
Ну да: на то и ветви времени, чтобы в них кое-что ветвилось. И меня сюда вернуло не потому, что Вселенная дура. А для того, чтобы я изменил нечто. И я знаю, что.
Шестое октября! Сегодня шестое октября. Конечно, не случайно. Конечно, мне дано время исправить то, что я не смог сделать тогда. А сейчас, умудренный прожитой жизнью, переживший потерю самых близких — я должен их спасти. Да, мне до конца непонятен этот замысел Мироздания. Но ясна моя личная задача. А раз так, значит — выполнять!
— Есть, — вполголоса сказал я себе, спустившись на первый этаж. И чуть усмехнулся.
Здесь густо пахло кухней, хотя как таковой кухни не было. Был буфет. Или, можно сказать, небольшое кафе на четыре-пять столиков. Помещение, отгороженное от холла некапитальной остекленной стенкой. Привозили готовые блюда, сосиски, напитки, можно было сделать чай-кофе. Не ахти что, но перекусить можно.
Проходя мимо, я покосился туда. Ну надо же! И буфетчик тот же самый — «Борода». Не знал и не знаю имени-фамилии, хотя все мои здешние годы он подвизался за стойкой. Коренастый бородатый мужик лет за тридцать… И холл тот же самый, с телефоном-автоматом, многоярусным ящиком для писем, заметно подзапущенное, заждавшееся ремонта помещение. Ветхая бабушка-охранница на входе. Все ожило, все такое знакомое, настоящее, будто не было тех многих, многих лет и перемен моей судьбы… Ладно! Работаем.
  
Я вышел на крыльцо, вдохнул сырой осенний воздух, хранивший грубовато-тонкий аромат городского дождя. Который вроде бы кончился, но его призрак реял над непрестижной московской окраиной в облике сумерек, серой унылой облачности, луж, грязного пустыря слева, мокрых пятен на зданиях еще одной общаги и учебных корпусов академии… Они справа, уже зажгли окна. И станция метро слева, вернее, весть огромный траснпортный узел, наполняющий окрестности шумом, воем составов, моторным рокотом автобусов и такси — уже сияет фонарной иллюминацией. В Москве вообще и темнеет и светает слишком рано, есть тут какая-то разножопица между реальным временем и тем, что на циферблатах.