История любовных побед от Античности до наших дней
Когда слов более не достаточно, пора продемонстрировать доказательства своей искренности. Жан Ренар в «Лэ о тени» ставит своего героя в следующую ситуацию. Не успел тот пуститься в любовные излияния, как дама грубо оборвала его: мол, слишком много обманщиков, которые, будто ловкие фокусники, «из вашего уха вашу монетку достанут»… Рыцарь расплакался, и дама не скрыла, что тронута. Слезы — лучшее доказательство искренности, ведь по приказу не заплачешь. Но это еще вопрос! И «Ключ любви», и «Роман о Розе» советуют вызывать их при помощи чеснока и лука.
В куртуазном романе слова, коим трактаты придают такое значение, как будто обесцениваются. Филипп Менар заметил, что любовное признание зачастую умещается в одной-двух кое-как сляпанных стихотворных строках, а Гильом де Лоррис узнает идеального любовника по его неспособности объясниться: те, кто «болтает языком, без страха расточая комплименты», суть «фальшивые влюбленные». Рыцарь из «Лэ о тени», разумеется, исключение, но недаром отмечено, что у него большой опыт обхождения с дамами, хотя он ни разу еще так не влюблялся. Это красноречивый сердцеед, и та, кого он пытается обольстить, с полным правом не доверяет ему.
Чтобы заставить поверить в свою искренность, нужны сильные жесты, выразительные свидетельства безумия или очарованности. К примеру, в «Лэ о тени» рыцарю удается хитростью надеть кольцо на палец своей дамы. Заметив это, она в гневе возвращает ему подарок, лишний раз подтверждая, что хитрость с искренностью несовместима. Он же, чтобы дать ей понять, что у него нет другой подруги, бросает кольцо в пруд, как бы даря его отражению любимой — ее тени, и само название поэмы связано именно с этим жестом. Именно этим неординарным поступком он пленяет ее. Она отдает ему свое кольцо, а чуть позже уступает окончательно. Презрение к богатству, к общественным условностям (как у Ланселота, что, не убоявшись позора, садится на жалкую телегу), к материальным потребностям (общее место — что влюбленный забывает о пище), зачарованность (как у Персеваля при виде трех капель крови или у Ланселота, смотрящего на гребень Геньевры) — такие доказательства любви сильнее слов.
ТЕЛЕСНЫЕ КОНТАКТЫ
Если признание принято благосклонно, телесная близость не будет отвергнута с презрением, — впрочем, только в мемуарах Овидия все так просто. На деле же оговорки значительны. У Овидия пассаж, где он в театре делает вид, будто стряхивает пыль (реальную или воображаемую) с бюста своей соседки, сглажен, это не более чем мимолетное упоминание. В «Ключе любви» автор задерживается на этой теме подольше, толкует о пыли, осыпавшей ее грудь, платье или шляпу — что само по себе менее прово-кативно, — и советует, уподобляясь в этом своему античному образцу, если и нет никакой пыли, притвориться, будто она есть. Рекомендация, не вполне усвоенная Жаком Амьенским, который в двух стихотворных строках довольствуется стряхиванием пыли, «что села на нее», но обходится без каких-либо уточнений. К тому же подобает это проделать не как-нибудь, а «куртуазно». Зато красноречивы реакции дам, которые он предвидит. Одна ни словом не отзовется на это прикосновение, другая, самая изысканная и разумная, поблагодарит за любезность, третья же, надменная дикарка, отрежет: «По правде сказать, сударь, мне не по вкусу, когда меня трогают!» А Робер де Блуа в своем «Целомудрии дам» настоятельно советует никому из мужчин не позволять «класть руку вам на грудь» — не значит ли это, что такой жест был в обычае, если молодых женщин надо было предостерегать против этой вольности, которая в наши дни показалась бы верхом хамства? Здесь речь, несомненно, идет скорее об осуждении бесцеремонности, заходящей слишком далеко, нежели о любовном сближении.
Множество уловок, которые Овидий предлагает, чтобы за общей трапезой прикоснуться к той, кого соблазняешь, его продолжатели либо упоминают вскользь, либо вообще опускают. Жак Амьенский и «Ключ любви» считают допустимым маневрировать ногой и касаться губами края стакана в том же месте, где отпила она. Первый этим и ограничивается, намекнув вдобавок, что опьянение позволит «вести игру» с большей дерзостью. В «Ключе» же, помимо довольно туманной рекомендации «пускай твои и помыслы и ноги настойчиво пекутся об одном», содержится практическое предостережение: не смей ее толкать ногою под столом — «Опасно это слишком, право слово, / уж лучше воздержись. Ведь ты ошибкой / совсем другую можешь тронуть ногу, / которую просунул между вами тот, кто тебя уже подозревает / в намереньях предерзостных. Всегда / будь осторожен с тем, чего не видишь». Правда, за этим в поэме тотчас следует уточнение: мол, орудовать ногой — дело вполне возможное, но только если уверен, что никто не вмешается, расставив тебе таким манером коварную западню!
Эти способы заигрыванья, одобряемые Овидием, куртуазный роман презирает: отныне они воспринимаются как проделки грубиянов. Таков герцог Нормандский, персонаж «Графа де Пуатье»: будучи приглашен в гости к графине, он откусывает хлеб в том месте, которого касались ее зубы, под столом толкает ее ногой, щиплет за бедра, потом норовит склониться к ней на грудь, хватает за талию и напрямик признается, что возжелал ее тела. Удивит ли нас после этого, что она угрожает ему пощечиной? Руководства по соблазнению советуют после трапезы притворится, будто захмелел, чтобы допускать вольности, непростительные со стороны трезвого. Когда столы уберут (в Средние века столами по большей части служили временные помосты), можно придвинуться вплотную, коснуться бока женщины, наступить ей на ногу. Опьянение послужит оправданием этим двусмысленным жестам.
«Заигрывать ногой» — это классический способ, в «Пятнадцати радостях брака» он поставлен на ту же ногу, что признания или многозначительные переглядывания. Фаты, плененные нарядной девицей, теснятся вокруг, каждый надеется завоевать ее первым: «Один улещает ее красивыми речами, остроумными и изящными, другой наступает ей на ногу и жмет руку, третий смотрит на нее искоса, жалобно и проникновенно». Тут надобно заметить, что нога в средневековой символике наряду с другими субститутами служила подчас заменой неудобосказуемого члена и могла поэтому фигурировать в шутках легкомысленного свойства. В эпоху Возрождения заигрывать ногой уже считалось неприличным.
Но остаются еще руки. «Ключ любви» с особым чувством говорит о контактах, возможных благодаря им. «Посредством взоров и посредством рук / ты сможешь выразить свое желанье». Когда проносят таз для омовения рук, можно взять свою подругу за руку, как бы для того, чтобы побудить ее первой зачерпнуть воды. «Ее коснувшись, можно притвориться, / что весь дрожишь от сердца полноты, / огнем желанья обожжен при виде / ее столь дивной плотской красоты». Коль скоро на столе обычно не хватает приборов, можно также слегка задеть ее руку своей, потянувшись к блюду одновременно с нею.
Таким образом, «Ключ любви» оставляет некоторое место для телесных соприкосновений со своей желанной, но призывает к разумной сдержанности, необходимой в основном потому, что кадрить поневоле приходится на публике. Если же остаешься с нею один на один, тут уж надобно утолить свою страсть. Не будем смущаться отказом: он — лишь дань требованиям благовоспитанности, а совсем не то, чего подруга хочет на самом деле. Или даже тактическая уловка: она отвергает влюбленного, чтобы распалить его тем сильнее.
Итак, все должно вести к свиданию наедине. В этом пункте позднейшие авторы все еще находятся под влиянием Овидия. Они придают сугубое значение вмешательству служанки, которая будет неустанно расписывать своей госпоже доблести поклонника. Так же как у Овидия, ему не рекомендуется ложиться с посредницей в ожидании милостей госпожи. Последняя может разозлиться, если проведает об этом. Однако, подчеркивает Жак Амьенский, если «уложить» служанку первой, в том есть преимущество: тогда уж она без колебаний будет выкладывать о своей хозяйке все — и о ее поступках, и о происходящем в доме.