История любовных побед от Античности до наших дней

  
ЧТО ПРИВНЕСЛА КУРТУАЗИЯ
 
Чем же мы обязаны куртуазной любви в развитии традиций любовного обольщения, если оставить в стороне саму необходимость его, что уже немало, и такой новый мотив, как доказательство любви? В первую очередь она дала нам простой жест, с тех пор принятый на вооружение самыми романтичными из влюбленных, — коленопреклонение перед любимой женщиной. Таков в «Романе Фламенки» первый порыв Гийома: «Он пал на колени перед своей дамой», и слово «дама» здесь употреблено в значении «госпожа». Ведь, по сути, это жест покорности сюзерену во время принесения вассальной присяги. Та же самая поза — со сложенными ладонями и поцелуй в уста, скрепляющий вассальную клятву, — все это позаимствовано куртуазной любовью, ибо влюбленный объявляет себя «человеком» своей дамы. Да и само слово «дама» пришло из феодальной лексики.
  
Это очень сильный жест, он высоко ценится еще у Чосера, в Англии XIV столетия. «Посмотрите, племянница, как этот господин умеет преклонять колена! Итак, право же, приглядитесь к этому джентльмену!» — восклицает в «Троиле и Крессиде» дядюшка героини, выступая посредником Троила, готового принести ей дань своего почтения.
Другая тема, по-прежнему неотделимая от любовного сближения, — тайна, которая делает любовь робкой. Изначально речь шла о клише, оправданном запретностью адюльтера, что обязывало влюбленных прибегать ко множеству хитростей, чтобы объясниться, но не выдать себя. Флорентиец Бонкомпаньо, написавший около 1215 года любовный письмовник «Rota Veneris» («Венерино колесо»), посвященный «плотской любви», настаивает, чтобы амурное послание было анонимным, «дабы, попав в чужие руки, не давало возможности с легкостью определить адресата». Отправителю надлежит скрывать свое имя, заменяя его каким-либо тайным значком или рисунком.
Таким образом создается представление об идеальном любовнике, томящемся любовью, но не смеющем заявить о ней открыто. При этом роль посредника становится решающей. Она породит множество наперсников и субреток классического театра. По мнению Андре Ле Шаплена, первое, к чему прибегает человек, осознавший, что влюблен, — отнюдь не кадреж, а поиск: он «ищет поддержки, взыскует посланца», чтобы через посредника отдаться на милость той, кого любит. Лишь после этого он справляется об удобном месте и времени, чтобы поговорить с ней.
И он прав. Куртуазная любовь не расточает признаний: если некому разрубить гордиев узел, любовники пребывают в затруднительном положении. В «Клижесе» Кретьена де Труа Александр и Соредамор, будущие родители главного героя, не отваживаются признаться в своей любви; однако королева вынуждает их к этому. То же с самим Клижесом: «Лишь взглядом говорят они, у них красноречивы очи, а рот труслив и ни за что любви их выдать не захочет, хоть деспотична власть ее, она терзает их и точит». (Признание посредством «пронзительного» взгляда или улыбки — классический мотив куртуазной литературы, замечает современный исследователь.) Причем Кретьен уверен, что знает, почему влюбленные не находят в себе ни благоразумия, ни отваги, чтобы высказать свои чувства, даже тогда, когда им представляется для этого удобный повод: «Любовь без трепета сомненья огню подобна без свеченья, без солнца дню, пчеле без меда, и лету без цветов, и птице без полета, без хлада январю, и небу без луны, и книге, где нет строк и буквы не видны. Кто жаждет полюбить, того удел страшиться, иной дороги нет, без страха не влюбиться». Так что Клижес не совершает никакой ошибки, в ужасе шарахаясь от Фенисы. Им необходима долгая разлука, чтобы наконец отважиться на любовное объяснение.
Этот секрет принимала в расчет даже медицина. Ведь если любовь — болезнь, благое дело понять, какова причина недуга. Возбудитель же в данном случае — любимый или любимая. Если больной молчит, скрывает, кто это, Авиценна рекомендует, как дознаться, ведь один из симптомов — сердечные перебои: надо, называя разные девичьи имена, считать пульс пациента. Когда прозвучит имя любимой, пульс изменится и выдаст тайну.
Настоящая любовь в античные времена была чаще всего сопряжена с дерзостью и безумствами: пробраться в дом родителей своей милой через дымоход или проникнуть туда посредством хитроумного плана — вот что служило свидетельством истинной страсти. А для куртуазного влюбленного это показалось бы грубым разрушением любви. Овидий настаивал на важной роли пылкого краснобайства — «изысканная любовь» предпочла молчание. Отсюда пошли поколения робких вздыхателей.
Другое открытие эпохи куртуазии: любовная лихорадка заразна. Равно как и чтение — оно, распространяя самые благородные и чистые примеры любви, тем самым становится оружием совращения! Порукой тому скандал, разразившийся году примерно в 1283-м в городке Римини и так потрясший Тоскану, что еще и Данте, и Боккаччо заговорят о нем! Джанчиотто Малатеста застал свою жену Франческу в объятиях Паоло Малатесты, собственного родного брата. Пользуясь тем, что закон испокон веку снисходителен там, где речь идет о мщении за семейную честь, он пронзил их обоих мечом.
Банальная драма супружеской измены и инцеста? Это отнюдь не так в глазах автора «Божественной комедии», поместившего любовников в том круге ада, где томятся сладострастники: «В досужий час читали мы однажды / О Ланчелоте сладостный рассказ; / Одни мы были, был беспечен каждый. / Над книгой взоры встретились не раз, / И мы бледнели с тайным содроганьем; / Но дальше повесть победила нас. / Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем / Прильнул к улыбке дорогого рта, / Тот, с кем навек я скована терзаньем, / Поцеловал, дрожа, мои уста» (Данте. «Божественная комедия», V, 127–136). Легенда это или нет, Данте смог предвосхитить времена, когда бретонская литература примет на себя часть ответственности за новую манеру любовного поведения обитателей итальянских городов.
Распространившаяся мода на чтение, особенно среди женской части образованной публики, была для Запада новым явлением. Отныне книга заняла важное место в истории любовной стратегии. Подарить той, кого хочешь соблазнить, сборник стихов или любовный роман, обсуждать его в беседах с нею, обмениваться впечатлениями — все это ознаменовало вхождение в романтическую эпоху с опорой на классические образцы. В «Разуме и чувстве» Джейн Остин Уилоби соблазняет Марианну, с жаром декламируя ей стихи Купера, но прежде удостоверившись, что литературные вкусы девушки совпадают с его собственными. Шарлотта у Гете не уступала Вертеру, лишь во время достопамятного нескончаемого чтения Макферсона ее стойкость пошатнулась. В «Леопарде» Лампедузы граф Кавриаги, пытаясь обольстить Кончетту, дарит ей стихи Ламартина, а Леон покоряет Эмму Бовари благодаря греховному совместному чтению газет, за которым они коротают скучные вечера в Ионвиле.
В живописи романтической эпохи сюжет Паоло и Франчески приобрел весьма примечательное распространение. «Невозможно считать чистой случайностью, что пример риска, какой представляет для юных существ некоторого рода чтение, вдохновил столь многих художников изобразить это, причем именно во времена чуть ли не взрывообразного распространения грамотности и литературной продукции, иначе говоря, от последней четверти XVIII до конца XIX века», — пишет Фриц Нис. Сцены обольщения никогда не воспроизводились так впечатляюще, как в ту эпоху, и книга играет здесь значительную роль. Достаточно вспомнить картины Энгра (1818), Сабателли (1823), Пинелли (1624), Россетти (1849), Паллаверы (1852), Кассиоли (вторая половина XIX века), Доре (1860), Фейербаха (1864), Джизберта (1869), Кабанеля (1870), Дикси (1894), Ван Вели (1896), Превиати (конец XIX века), приведенные в работе Гильельмо Лочеллы, посвященной этой теме.
  
Любовь отныне становится областью творчества. Свидетельство тому — словарь, сложившийся начиная с XVII века. Взять себе любовника — затеять роман, познать восторги и страсти книжных героинь, пережить «любовное приключенье» (удостоверено, что выражение имело такой смысл уже в 1637 году), завязать «интрижку» (первое свидетельство такого словоупотребления относится к 1636 году), «одержать победу» (1637 год). В «Клижесе» Кретьена де Труа Фениса не хочет уподобиться неверной Изольде. Но сам ее отказ от такого сравнения доказывает от противного, с какой оглядкой на литературные источники развивалась любовная интрига. Поистине «утонченная любовь» самым решающим образом как в большом, так и в малом повлияла на наше восприятие стратегии обольщения.