Лимб (СИ)

Он звал её, и его тревога была единственным, за что она могла уцепиться. Вспышка белого света мелькнула перед глазами, и Гермиона постаралась… послушаться. Сделала несколько прерывистых маленьких вдохов, а затем увидела красный свет.
— Выдыхай медленно, пока свет не исчезнет.
Она по-прежнему ориентировалась только на голос, который становился чётче. Спустя три вспышки, мир наконец приобрел очертания, и она увидела напротив лицо Малфоя, полное какой-то неразличимой эмоции.
Говорить она не решалась. Просто смотрела в его большие серые глаза с голубыми вкраплениями. Его брови были тревожно нахмурены, а губы сжаты.
Прежде чем Гермиона смогла дать себе отчет в своих действиях, она коснулась его щеки кончиками пальцев.
Такая гладкая и теплая. Совсем не такая холодная, как на вид.
Его зрачки расширились, а губы расслабились в удивлении, и это вернуло её в реальность. Она отшатнулась так, что ножки стула заскрипели о старый пол с жутким звуком. Подскочив к двери, она лихорадочно начала продумывать, как поступить дальше. Неловкость затапливала её до краев, но ответственность не позволяла уйти, не спросив об артефакте.
— А артефакт? — единственное, на что хватило её ошалевшего разума.
— Я уже дал тебе подсказку о нем, Грейнджер, — Малфой устало потер лоб, словно смертельно устал от нахождения с ней в одном кабинете.
Она могла его понять. Если бы не адреналин, бегущий по венам, она бы свалилась грудой прямо у двери. Не медля ни секунды, она кивнула и вылетела прочь.
«Ме-е-ерлин, это вот так вот ты не позволила ситуации усугубиться, идиотка?» — думала Гермиона, направляясь домой.
========== Часть 4 ==========
Гермиона любила свою квартиру, где на пару с Живоглотом можно было тихо и мирно жить в центре суеты маггловского мира. Она не отдавала себе отчета, почему выбрала маггловский район, хотя могла бы позволить себе небольшую квартирку недалеко от Косого переулка. Но она любила это место, оно было Домом. Каждая деталь была на своем месте и в квартире, и в её сердце.
Гермиона подошла к каминной полке, на которой стояли три рамки с фотографиями. На первой она была зажата между Гарри и Роном, которые со смехом пытались стиснуть её в объятиях. Она хорошо помнила этот день на шестом курсе: мальчики обсуждали стратегию в квиддиче, а Гермиона делала вид, что внимательно их слушает. Быстро заметив её отвлеченность, они попытались объяснить ей стратегию, изображая из себя бланджеры, квофл и снитч. Рон смешно махал руками в воздухе, кружась вокруг нее, а она хохотала так, что, цепляясь за Гарри, сбила его с ног, поскольку он тоже не мог сдержать смех. На фото же оба парня изображали себя загонщиками, передав ей почетную роль квоффла. Фотография двигалась, демонстрируя постоянный смех ребят, а в конце где все трое падали с хохотом на землю.
Это был один из немногих счастливых беззаботных дней, когда всего на вечер они забыли о грядущей войне.
О том, что скоро они точно кого-то потеряют.
При мысли о потерях взгляд Гермионы скользнул по второй рамке, где она сидела в окружении папы и мамы, задувая свечи на торте. Папа был одет в любимый синий джемпер и смотрел в камеру таким счастливым взглядом, словно в его жизни сбылись абсолютно все мечты. Лицо мамы выражало абсолютную гармонию. Она улыбалась, глядя на дочь, и придерживала её левую руку подальше от свечей.
Пытаясь держать её подальше от опасностей.
Фотография не двигалась.
Ни малейшего движения. Прямо как жизнь Гермионы.
Взгляд скользнул к третьей рамке — чудовищно пустой. Она нашла её в коробке вещей, которую взяла из дома родителей, намереваясь вставить туда момент из счастливого послевоенного времени.
Война закончилась шесть лет назад.
Рамка по-прежнему пустовала.
Гермиона погладила покрытый пылью гладкий деревянный край белой рамки с пустотой внутри.
«Какая чудесная метафора! Пустая рамка пустой Гермионы Грейнджер», — подумала она.
Возможно, пора было признать, что жить так, словно война тебя не сломала, было плохой идеей. Все эти годы она намеренно отодвигала подобные мысли так далеко, как только могла, пока не пришел Малфой и не стал вытаскивать кровавые простыни её воспоминаний и стелить их на её обеденный стол.
 
И теперь она уже не могла делать вид, что этого не было, потому что вся её жизнь была озлобленным криком одиночества и боли.
Как это случилось?
Ей казалось, что окончание войны было похоже на страшный взрыв, который поднял в воздух тысячи частиц пыли, грязи, крови, страха. И со временем эта послевоенная пыль улеглась.
Для всех, кроме неё. Она всё еще стояла в центре взрывной волны.
И ей было так страшно открыть глаза. Господи, как страшно ей было открыть глаза.
После вчерашнего разговора с Малфоем, после своей истерики, она впервые призналась себе, что почувствовала тень старой себя внутри. Той довоенной Грейнджер, которая, она была уверена, умерла на полу Малфой-Мэнора.
И это — та причина, почему она вернется в его палату снова.
Ну, еще, конечно, из-за артефакта. Весь вчерашний вечер она думала о его подсказке, но единственное, что наводило на мысли — Гелиос. Но как артефакт был связан с Гелиосом, богом солнца? Она изучила сегодня утром почти тринадцать книг, не в одной из которых не нашла ни намека на артефакт, связанный с Гелиосом.
Поэтому она вернется к нему.
Будет возвращаться, пока не докопается до истины или не позволит, наконец, этой взрывной волне разорвать её на кусочки.
***
Сегодня она даже позволила себе поработать в Отделе. Она вновь заполняла бумаги, как и пять лет до этого. Сверяла и изучала законодательство в Британии и странах Европы, но ближе к полудню поймала себя на том, что уже несколько минут нервно глядит на дверь и прислушивается к знакомым шаркающим шагам Гарри.
Когда прошло уже двадцать минут обеденного времени, она вскочила со стула и поправила атласную зеленую блузку. Мерлин знает почему, но она намерена была выглядеть так, словно её жизнь пестрила красками и эмоциями.
«И самообманом», — добавила Гермиона про себя.
Не задерживаясь ни секунды, она вышла в коридор, заперев кабинет заклинанием. По дороге к лифту она раздумывала, как лучше сделать: пойти к Гарри, чтобы он направил её к Малфою или идти сразу к Малфою, дабы Гарри не заметил её нервозности?
К счастью, долго гадать ей не пришлось, так как из лифта прямиком на нее вылетел сам Гарри Поттер своей аврорской персоной.
— О, Миона. А я пришел к тебе, как ты себя сегодня чувствуешь? Как продвигается дело? — голос Гарри звучал несколько потерянно, словно его мысли были где-то далеко от ОМП и таинственного артефакта.
— Я в порядке, Гарри, спасибо. Малфой ведёт себя… — она запнулась. А как он себя ведет? Странно добродушно? Искренне? Будто не он кошмарил её все шесть в школе? — адекватно. Да, вполне приемлемо. Вчера подсказка была связана с богом солнца, Гелиосом, но я понятия не имею, как это связано с артефактом.
Тем временем, они уже спускались на лифте на этаж, где находился Малфой.
— Как ты себя чувствуешь? — голос Гарри был полон заботы, которая всегда её трогала.
«Отвратительно. Я не знаю, что стало с моей жизнью. Я потеряна».
— Отлично! — Гермиона постаралась вложить как можно больше искренности в голос.
— Ты не умеешь врать, — Гарри нахмурился.
— Я стараюсь изо всех сил, — закатила глаза она.
Гарри был ей как брат, но его опека всегда имела строго ограниченные рамки неловкости. Он не переступал за порог её напряжения, а порой ей хотелось, чтобы он встряхнул её и позволил ей расплакаться или закричать, чтобы выхаркать в рыданиях хотя бы часть пережитого страха, от которого она не могла избавиться.
 
— Это из-за Малфоя? Ты же скажешь мне, если он попытается перейти границы? — Поттер просил, его голос и вправду был полон надежды.
Только вот она всегда справлялась сама. Всегда.
Еще неизвестно, кто перешел границы. Гермиона представила, как вытянется лицо Гарри, если она повернется и скажет ему: «Я облапала Малфоя. И мне понравилось. А еще я планировала убить себя и Рона в случае неудачного исхода войны. Хорошего дня, Гарри. Передавай Джинни привет».