Проклятие Ильича (СИ)
— Три ресеха за два сакепела.
Порывшись в мутном озере чужой памяти, Марьяна Ильинична выяснила, что сакепел — это примерно четверть килограмма. Три ресеха за полкило — вроде недорого. Но есть ли у неё эти самые ресехи? На ладони лежало одиннадцать чешуек. Это ресехи или нет?
Оказалось, что да.
— Вы простите, но… может, отдадите четыре сакепела за пять ресехов? У нас… — Левина тяжело вздохнула и честно добавила: — совсем бедственное положение.
Продавщица неожиданно смягчилась, и даже швабру стала держать уже не так воинственно. Марьяна Ильинична торговаться умела. Но не в духе «почём ваши гнилые помидоры?», а вежливо и обходительно. Самой пару раз довелось за прилавком постоять одним летом, и она прекрасно понимала, насколько это тяжелый труд.
— Ой, да бери, — махнула рукой продавщица и щедро отсыпала засохших сырных обрезков в протянутую корзинку.
Судя по весу, получилось куда больше килограмма, и Левина благодарно улыбнулась. А щекастая торговка внезапно достала из-под полы румяный пирожок и протянула тощей покупательнице.
— На! А то глазищи одни. Это чтоб воровать не вздумала… — строго наказала женщина, а потом вдруг грустно добавила: — А то руку-то отсекут, совсем тогда загнёшься. Ну всё, пошла, нечего мне покупателей отпугивать.
Левина взяла пирожок, понимающе кивнула и отпрянула.
— Благодарю!
Соблазн вцепиться в пирожок, как собака в котлету, юная пенсионерка подавила. Положила в корзину, чтобы потом на три части разделить. Сухарями торговали рядом, и возле пекарского прилавка витал такой одурманивающий запах свежей выпечки, что даже перебивал помойный дух. Так бы и стояла. Но народ уже собирался — расхватывал исходящие паром дорогие калачи и бруски серого хлеба подешевле.
— Прошу прощения, а в какую цену сухари? — Марьяна Ильинична постаралась поправить капор так, чтобы скрыть прорехи.
С лапсердаком такой номер бы не прошёл, и Левина застеснялась своего вида и неуместности.
— А какие потребны? — басом спросил торговец, рослый кучерявый мужик лет сорока.
— Самые дешёвые, — робко ответила Левина, давя на жалость.
Но то ли жалость у торговца была не слишком гуттаперчевая, то ли севший голос юной пенсионерки не тронул, но он лишь сурово зыркнул тёмными глазами и сказал:
— Дёшево в конце дня. А утром — по два ресеха за мешок.
Слово-то какое громкое — мешок. По факту это оказались мешочки из дерюги, каждый весом килограмма по два хорошо если. Расплатившись за три, Марьяна Ильинична с довольным видом вернулась к Дукуне и Дхоку.
— Это всё? — посмотрела старуха на три мешка сухарей и обрезки сыра. — Это сколько ты заплатила?
— Пять ресехов за сыр и шесть — за сухари… — растерялась Левина.
— Балбеска! А ну показывай, у кого сухари брала! — сурово потребовала целительница, притопнув ногой.
Пришлось показывать. Старуха впилась взглядом в статного торговца и вдруг как запричитает:
— Бесстыжая ты морда! Охальник! Сироту обманул! Обдурил, обхитрил…
Очередь к прилавку навострила уши, а юная пенсионерка смутилась, но обманутую сироту всё-таки изобразила.
— По два ресеха за мешок? А чего не по три? Воспользовался тем, что девка убогая, вот и обсчитал! — воскликнула Дукуна, обвиняющим перстом указав на торговца. — Нечестивец кудлатый!
— Уймись, бабка, чего ты мелешь! По два ресеха и торгуем! Утро же. Ежели тебе подешевле надо, так и приходи в конце дня, остатки тебе продам в полцены.
— Это с каких это пор мешок сухарей два ресеха стоит? — завопила целительница.
— А вот да! С каких это? — подхватил кто-то в очереди.
— А мне сейчас только по полтора ресеха продал. Вот шельмец! Девчонку обсчитал, — колыхнула бюстом одна из покупательниц.
Кудрявый зло зыркнул в сторону троицы, но старуха, ребёнок и тощая девица стояли возле прилавка инсталляцией современного искусства — полные негодования пополам с трагизмом и облачённые в какой-то мусор. А очередь тем временем роптала.
Марьяна Ильинична патетично воскликнула:
— Стыдно сирот-то обвешивать!
Сочувствие толпы окончательно перешло на сторону беглецов, и, скрипя зубами, торговец передал им еще мешок сухарей и брусок свежего серого хлеба. Лишь бы свалили уже подальше от прилавка и перестали отпугивать нормальных покупателей.
— Ну что ж, теперь в путь! — провозгласила старуха и двинулась сквозь толпу на площади в сторону сереющего краешка неба.
Занимался новый день.
Событие двадцать третье
Если вы не испытываете желания преступить хоть одну из десяти заповедей, значит, с вами что-то не так. Гилберт Честертон
Левина ожидала, что они легко и непринуждённо выйдут из города — и скроются от возможного преследования в лесу. Но старуха повела их не к воротам, а к стене. И вдоль неё-то они и пошли, удаляясь от выхода из города.
— Куда мы идём? Разве нам не нужно как можно скорее город покинуть? — тихо спросила Марьяна Ильинична, ловя старуху за рукав.
— Ну давай, покидай, коли такая умная! — ощетинилась целительница. — На выходе тебя стража артефактом на способности проверит да обратно в застенки отошлёт. А там такой подарок — два мертвяка. То-то радости у всех будет! Чисто именины!
— Но нас наверняка уже ищут! Нам бы…
— Караул только опосля завтрака сменится, вот тогдась все на уши и встанут. А покамест есть ещё немного времени. Так что неча быкать, лучше помолчи!
Левина закусила губу и сердито посмотрела на Дукуну, но та праведный гнев проигнорировала, только озиралась да углублялась в сторону нескольких деревянных построек. У одной из них в луже лежало два испитых тела, и эта картина целительницу отчего-то порадовала. Но нет, лечить она никого не стала, только устремилась в злачное заведение, из которого доносились звуки попойки и мордобоя.
Войдя внутрь, юная пенсионерка неодобрительно поджала губы. Тут не просто пили — бухали по-чёрному. Стоял гомон. На столах и под ними внушительным слоем возлегала хорошенько проспиртованная публика, а те, что ещё в состоянии были шевелиться, вяло выясняли отношения заплетающимися языками. Пьяные драки в этом мире ничуть не отличались от привычных — обманчиво медленные и неловкие движения противников перемежались стремительными выпадами, заканчивающимися или смертельными ранами или позорным промахом и падением на земляной пол. Да, какой мир ни возьми, гравитация везде сука бессердечная.
Марьяна Ильинична подобные рыгаловки ненавидела всей душой, но сейчас вынуждена была довериться Дукуне. Та бодрым, отнюдь не старушечьим шагом дошла до трактирщика, вцепилась в него обеими руками и что-то горячо зашептала на ухо. Пожилой трактирщик с лицом маньяка из низкопробного сериала важно кивнул и исчез за неприметной дверью. Дхок смотрел на происходящее с едва прикрытым раздражением и презрением, но ничего не предпринимал. Видимо, тоже решил довериться старухе.
А она сверкала глазами и, кажется, даже помолодела на вид. Нет, кожа осталась такой же пергаментной и была покрыта всё теми же пигментными пятнами, но вот взгляд… Во взгляде появился задор, а морщинистый рот то и дело растягивался в улыбке, периодически переходящей в оскал. Левина, безусловно, была волевым и смелым человеком — а другие в спорте высот не достигают — но от этой улыбки анаконды её неизменно передёргивало.
— Туточки обождём, — возвестила целительница, подойдя к спутникам.
Что туточки, что тамочки — особой разницы для Марьяны Ильиничны не было. В груди поднималось глухое раздражение вперемешку с возмущением. Злила и эта смрадная клоака, которую по ошибке называли городом, и валяющиеся вокруг тела, под некоторыми из которых влажно блестели лужи нечистот, и собственная одежда… но особенно — зуд в голове. Неприятные подозрения закрались в душу, но чистоплотная и брезгливая Левина пока гнала их прочь.
Но непривычный пожар злости в груди хоть и утихал, но не гас. Тлел внутри сердитым негодованием и норовил выплеснуться горячими брызгами колдовской силы.