Проклятие Ильича (СИ)
Левин, пришибленный обилием информации, не сразу понял, кто это, но на всякий случай улыбнулся, кивнул и чуть шипящим голосом произнёс:
— Нормально. Жить буду.
Во рту и горле была очередная Сахара.
— Я же говорил вам, товарищи, что ничего с вашим Костиком не случилось. Вырезали аппендикс, промыли полость, заштопали, как новенький будет, хоть и старенький, — попытался пошутить доктор Сидоркин.
Шутку дипломатические боссы не оценили, холодно мазнули взглядами по эскулапу и к пациенту вновь оборотились.
— Костик, я родителям ничего сообщать не стал. Вот поправишься, тогда и позвонишь сам.
— Правильно, — кивнул Левин.
— Вы тут главный? — товарищ Лебедев безошибочно нашёл глазами зав отделением.
— Угу.
— Вы, товарищ, если нужны какие-нибудь импортные лекарства, скажите. Достанем. Не скромничайте. Нужно — достанем.
— Да, все…
— Товарищ доктор, говорю же — не уходите от проблем, нужно, значит достанем, — сверху вниз во всех отношениях глянул на зава ректор.
— Хорошо, товарищ Лебедев, я составлю список и вам позвоню.
— Так, Костик, вот тебе визитка с телефоном, вечером отзвонись. Подождите, у него что — в палате телефона нет? Нужен аппарат или номер? Не молчите, как вас?
— Кузьмин Иван Леонидович, — мотнул головой зав отделением.
— Я позвоню, как доберусь до кабинета, вам в эту палату сегодня же телефон поставят. Всё товарищи, мне пора, при малейших проблемах звоните, вот и вам визитка. До свидания.
— И я, пожалуй, пойду, сегодня делегация из Франции у нас, — похлопал Левина по плечу дядя Волеслав. — Как поставят телефон, ты, Костик, и мне позвони. Если в кабинете не буду, просто Нине Васильевне передай как самочувствие и номер телефона, а я, как освобожусь, спровадив французов, так и отзвонюсь. До свидания, товарищи.
Потянулись за дипломатами и врачи, радостно холодный пот вытирая. Закончился показ тушки приёмной комиссии. В палате одна медсестра осталась. Та самая — дьяволица.
Глава 9
Марьяна Ильинична
Событие двадцать второе
Невозможно быть свободным от того, от чего убегаешь. Фридрих Вильгельм Ницше
Ночь. Улица. Ни фонаря. Ни аптеки.
Только смрад, промозглая стынь и жуткая слякоть. Под ногами — не мостовая, а просто жидкая грязь, стекающая в направлении следующего перекрёстка. И холодрыга. Но всё равно теплее, чем в камере. Да и плесенью не воняет — только отхожим местом. Хотя как им не вонять, если вся улица, судя по всему, и есть одно большое отхожее место? И главная задача в этом месте — не отойти в мир иной от всех этих миазмов.
Беглецы оглянулись по сторонам. Тихо и спокойно. Неприметный боковой вход в храмовый придел ночью никого не интересовал. Как и троица нищих оборванцев, из него появившаяся. Под предводительством целительницы они двинулись вперёд. Позади остались запертые на ключ трупы ловцов инквизиции и пятеро бессознательных послушников. И вроде бы сама Марьяна Ильинична никого не била и не убивала, но чувствовала себя наигадейшим образом. И вся обстановка была под стать — в такой как раз хорошо размышлять о несовершенстве мироустройства в целом и человеческой души в частности. Как говорится, все аргументы налицо.
Пройдя извилистыми переулками и угваздавшись по самые колени, беглецы вышли на площадь. Может, и центральную, кто ж её знает. Но однозначно грязную и замусоренную. Вокруг суетились люди, воздвигая подобия прилавков. И чем они торговать собрались? Помоями? Пахло-то именно ими.
Марьяна Ильинична с тоской огляделась — с каждой новой минутой этот мир нравился ей всё меньше и меньше. Вариант с деменцией и Альцгеймером не казался более таким уж плохим. Лучше пусть это будет галлюцинацией, ибо от мысли, что люди реально так живут, становилось дурно, и к горлу подкатывала горечь. Или это сало вступило в реакцию с недояблоками?
В общем, оптимизмом не пахло. А чем пахло — все уже поняли.
Старуха притормозила и по-хозяйски огляделась.
— Нам туда! — уверенно указала она, и даже голос показался более бодрым и менее скрежещущим, чем обычно.
С дощатого настила продавали всякий хлам. Такое барахло в родном мире Левиной не то что в секонд-хенд не сдавали, даже на дачу грядки копать не отвозили. А всем известно, что ценза для «дачной одежды» не существует. Сначала одежда новая и приличная. Такую и в гости не стыдно надеть, и в театр. Потом она переходит в разряд обыкновенной: можно на работу сходить, в парк на прогулку. Дальнейшее падение — неизбежно. Неудачная стирка с зелёными шортами? И вот уже некогда розовый свитер можно только дома носить. Хотя ладно, до магазина добежать тоже сойдет. Но и это не конец. Уронили на себя тарелку жирного плова? Облились хлоркой, отчего на кофте остались белые потёки? Прожгли рукав? Образовались дырки, моль проела, мухи засидели, тараканы наблевали? Выход есть! Вези на дачу — там в неравной борьбе с борщевиком всё пригодится.
Неповторимый дачный стиль — тряпичная панама времён Хрущёва, дополненная китайской кофтой в пионах и драконах, синтетические спортивные штаны, галоши на ногах и, если прохладно, то сверху — джинсовая куртка-варёнка. Или облезший новомодный свитшот, который постирали водой аж на десять градусов теплее, чем рекомендовано, отчего он потерял все краски, форму и смысл жизни. Это же не хрущёвская панама, которую однажды на три года забыли в сарае, а потом жевала корова, но удивительным образом хуже она от этого не стала. Лучше, конечно, тоже, но это уже совсем другой вопрос.
В общем, на взгляд Марьяны Ильиничны, та куча тряпья, в которой с энтузиазмом рылась старуха, годилась только на костёр. Но в одёжные инквизиторы Левину никто не приглашал, так что она молча отдала мешочек со своими деньгами целительнице и не стала вникать в то, какие вещи та выберет. Понадеялась на чужой опыт и прозорливость.
Сноровистая бабка приодела компанию беглецов на свой вкус. На конкурсе огородных пугал они бы уверенно заняли весь пьедестал. Один поеденный мышами стёганый лапсердак чего стоил, но к моменту, когда целительница сторговалась за одежду, Марьяна Ильинична так озябла, что и его, и дырявый капор из шерсти дохлой псины надела едва ли не с радостью.
— Нитки бы купить… — пробормотала она. — Я бы всё зашила.
— Будут нам нитки, — улыбнулась целительница так, будто пригрозила.
В дальнейшие покупки Левина особо не вникала: какой-то мешок на лямках; одеяло, на котором, судя по виду, три века подряд котились кошки; шкура то ли лысого медведя, то ли волосатого мамонта, что пережила не один апокалипсис… И вполне крепкие башмаки для мальчишки — вместо драных лаптей, которые с благодарностью забрал продавец барахла. Ну да, по купцу товар.
— Сходи купи сухарей да сырных обрезков, — старуха сунула Левиной в руки корзинку и несколько серебристых чешуек, а сама принялась выбирать Дхоку штаны по размеру, что было непросто, учитывая степень его истощения и длину ног.
Марьяна Ильинична опасливо оглянулась. Продуктовые прилавки внушали ещё меньше доверия, чем одёжные. Любой инспектор санэпидемстанции забился бы в конвульсиях от острого приступа счастья и ужаса. Да и ценники отсутствовали как класс. Почём нынче сырные обрезки и сухари для магически одарённого пролетариата? Кто бы знал!
Осторожно приблизившись к одному из прилавков, юная пенсионерка присмотрелась к сыру. Сыр влажно присмотрелся в ответ. В отдельной корзине у самого края лежало то, что, судя по виду, ей и требовалось.
— Почём сыр, уважаемая? — осипшим голосом спросила Левина, указывая на подсохшие корочки.
Марьяна Ильинична подняла глаза на дородную продавщицу, готовую подошедшей к прилавку оборванке поддать шваброй — её торговка держала наизготове и, судя по засаленной ручке, в дело пускала регулярно. И на всякий случай на полшага назад шагнула. Хотя при известной сноровке швабру можно и как метательный снаряд использовать. А интуиция подсказывала: у крутобокой продавщицы сноровка была.