Город на берегу неба (СИ)
В процессе экзекуции озабоченная мама бегала вокруг, робко лепеча что-то про то, что Оля уже всё осознала… поняла… что она не нарочно… и может, хватит? Но отчим лишь крепче стискивал челюсти и продолжал наказывать малолетнюю негодницу.
Наконец он отбросил ремень, тяжело дыша. Мама кинулась к Оле, помогла ей подняться и повела в ванную, чтобы умыть залитое слезами лицо.
— Ну давай, ещё расцелуй её, такую бедняжку, — ядовито прокомментировал отчим её действия.
— Мишенька, но ей же больно… — пробормотала мать виновато.
— Больно? А как ты тут с ума сходила и на стенку лезла, думая, что с ней что-то случилось — это в порядке вещей? Матери сердце рвать и по нервам ездить — это нормально? Ты вконец избаловала девчонку. Давай-ка с сегодняшнего дня встречай её у школьных ворот и самолично приводи домой, чтобы ей больше не вздумалось никуда… зарулить по пути.
— Но, милый… у меня могут быть свои дела в это время… она всегда спокойно добиралась сама, это же рядом! — растерянно отозвалась мать.
— Какие у тебя могут быть дела, кроме домашнего хозяйства? — отрубил он. — Благодаря мне ты имеешь возможность не работать и жить в своё удовольствие. По кружкам я детей сам вожу, а уж такая мелочь, как забрать эту соплячку из школы, не стоит даже обсуждения!
— Да, конечно… — промямлила мать. — Ты абсолютно прав, прости меня…
Отчим часто хвастливо бравировал тем, что только благодаря ему в семье всегда есть деньги — и весьма неплохие деньги. Мама после свадьбы оставила свою прежнюю работу, поскольку Михаил убедил её в том, что домашний очаг — истинное призвание каждой нормальной женщины и её жизненное предназначение.
Благосклонно кивнув жене, словно давая понять, что прощает ей эту маленькую глупость, Михаил перевёл взгляд на зарёванную мордашку падчерицы и брезгливо процедил:
— Зато впредь такого больше не повторится. Надеюсь, урок усвоен навсегда.
О да, Оля накрепко усвоила этот урок! Отчим был уверен, что, наказывая девочку за любую провинность, делает её послушнее и прогибает под себя, ломает так, как ему вздумается — а на деле она лишь наращивала защитную броню, которая крепла год от года. Авторитет отчима таял в её глазах, как мороженое на солнцепёке. Оля росла, мастерски скрывая ненависть к этому человеку.
Работа отчима и правда служила основным источником дохода — в начале нулевых на волне популярности бэби-клубов он открыл собственный центр.
В то время почти каждая мать была свято убеждена в необходимости раннего развития своего ребёнка. Благодаря успеху книги “После трёх уже поздно” всевозможные детские клубы, альтернативные школы и курсы сознательных мам и продвинутых пап плодились в геометрической прогрессии.* Развивашки стали трендом, причём развивать малышей рекомендовалось чуть ли не с рождения — некоторые центры предлагали свои услуги уже с трёх-шести месяцев.
Никого не смущало отсутствие у отчима профильного образования — настолько велеречив и убедителен он был. Невозможно было не заслушаться, когда этот человек разливался соловьём, на все лады убеждая внимающих ему с открытыми ртами мамочек, что они лишают своего ребёнка будущего, отказывая ему в раннем развитии. От клиенток буквально не было отбоя! Михаил даже умудрился издать брошюру своего авторства о пользе развивашек и теперь активно распространял её среди мамаш — разумеется, не бесплатно.
Собственная семья была тем примером и показательным результатом, на который отчим всегда скромно ссылался. Со стороны всё и правда выглядело идеально: прекрасные, всесторонне образованные и талантливые дети, Лёнчик и Оля, были воплощением мечты любого амбициозного родителя.
— Энергии у детей — хоть отбавляй! — важно разглагольствовал Михаил перед благодарными слушателями. — Просто необходимо направить её в нужное русло… и тогда в каждой семье, без преувеличения, можно вырастить самого настоящего гения! Вундеркинда!
К тринадцати годам Оля не ощущала себя гением, зато могла похвастаться вконец расшатанной психикой и хронической усталостью, которую ни отчим, ни родная мать подчёркнуто не замечали. Не хотели замечать…
“Драмкружок, кружок по фото, хоркружок — мне петь охота, за кружок по рисованью тоже все голосовали…”** Эти детские стишки никогда не казались ей милыми и забавными, поскольку её жизнь представляла собой примерно такой же марафонский забег.
Однажды в новогоднюю ночь, когда в доме собралась большая компания родительских друзей, Оля умудрилась заснуть прямо за праздничным столом, уронив голову на сложенные крест-накрест руки. Она даже не пошевелилась, когда Лёнчик, гордо демонстрируя собравшимся свои таланты, запиликал на скрипке что-то из классики — просто не услышала этого. Она спала бы и дальше, ни свет, ни шум совершенно её не беспокоили, но, к сожалению, вскоре беднягу растолкали и потребовали прочесть гостям стихи. Оля в ту пору занималась в театральной студии, и занималась довольно успешно, так что от неё ожидали не просто декламации наизусть — нет, это должно было быть настоящее актёрское исполнение.
— Давай-ка, Оленька, твой выход! Прочитай письмо Татьяны к Онегину! — лучась приторной ненатуральной улыбкой, произнёс отчим.
— Да ладно! — ахнул кто-то из присутствующих. — Она его наизусть знает? Целиком?
— Обижаешь, конечно целиком! Ну, давай, давай, милая, — Михаил подтолкнул её в центр комнаты.
Не до конца проснувшаяся Оля вдруг заупрямилась. Ей до тошноты не хотелось сейчас ничего декламировать, к тому же у неё весь вечер слегка побаливал живот и кружилась голова. Да и вообще, что за детский сад? Ей не пять лет, чтобы читать стишки перед гостями. Хорошо хоть, на стульчик не заставили становиться…
— Не буду, — отозвалась она мрачно. — Я себя плохо чувствую.
— Что ещё за разговоры? — нахмурилась мама, а отчим покраснел и скрипнул зубами.
— Говорю же — не буду я читать это дурацкое письмо, — буркнула Оля.
— Да ладно, — добродушно протянул один из гостей, — отстаньте от девчонки, что-то она и правда выглядит не очень. Устала, наверное. Пусть пойдёт полежит…
Отчим ничего не сказал на это, только прошил её насквозь красноречивым взглядом, словно пулемётной очередью — и Оля поняла, что этого он ей точно не простит. Тем не менее с каким-то отчаянным и безрассудным упрямством она демонстративно покинула застолье и действительно отправилась к себе в комнату, чтобы прилечь.
Живот вдруг разболелся ещё сильнее — так, что Оля, сжавшись в комочек, начала тихонько поскуливать. Она то проваливалась ненадолго в мутный сон, то снова выныривала на поверхность. В полудрёме она слышала, как уже под утро засобирались домой гости, как хлопнула, закрываясь, входная дверь… и поняла, что момент неминуемой расплаты за своеволие близок.
Отчим ворвался в комнату подобно урагану. Не говоря ни слова, он подлетел к Олиной кровати и с размаху, от всей души, вкатил падчерице такую хлёсткую пощёчину, что она свалилась на пол, схватившись за щёку. Платье её при этом задралось чуть ли не до трусов. Оля не заплакала, не закричала, даже почти не испугалась — просто смотрела на отчима снизу вверх пылающими от ненависти глазами и понимала, что если бы у неё сейчас в руках было какое-нибудь оружие — она бы совершенно точно его убила.
За спиной Михаила бесшумно материализовалась мама. Самым обидным было то, что она не пыталась защитить дочь, не останавливала мужа — напротив, скорбно сжав губы в тонкую полосочку, укоризненно покачивала головой, как бы демонстрируя, что сильно разочаровалась в Оле и её выходках.
— Ах ты дрянь! — процедил Михаил сквозь зубы. — Что ты о себе возомнила? Слишком взрослая стала, да?! Голосок прорезался? Идиотом меня перед всеми выставила… Запомни, пока ты живёшь в моём доме и на мои деньги — ты будешь беспрекословно выполнять всё, что бы я тебе ни сказал! Прикажу читать стихи — будешь читать стихи. Скажу спеть или сплясать — и споёшь, и спляшешь. Велю сожрать кусок говна — ты и это сделаешь с превеликим удовольствием!!!