Боль (ЛП)

Он начинает подниматься, пробираться, моргая и ловя ртом воздух, к поверхности. Мелькают вспышки ярости и жизни. Он открывает глаза навстречу яркой белой комнате, где свет кричит в агонии. Он в мире боли, голова пульсирует от помех и треска. Он мельком замечает то, что его окружает — размытая картинка, как увиденная из окна мчащегося поезда афиша. Рядом с ним склонилась слабо различимая фигура. Его накрывает волной страха — края тени неровные и с зазубринами, словно у затонувшего в море предмета. Он изо всех сил пытается открыть глаза, пошевелить головой. Но перед ним разгорается потрескивающий яркий костер, освещая все вокруг. Он дезориентирован и сбит с толку, все органы чувств перегружены и ноют.
Теперь он слышит еще один звук — что-то среднее между стоном и хныканьем.
По руке его успокаивающе хлопает ладонь. Раздается женский голос:
— Матио? — Она неправильно произносит его имя. — С тобой все в порядке. Можешь посмотреть на меня? Вот так. Хорошо! Посмотри на меня, вот сюда. Ты знаешь, где ты?
Его взгляд медленно фокусируются на женщине в форме медсестры. Он лежит на кровати, справа от него пикает аппарат. Его рука кажется толстой и тяжелой — посмотрев вниз, он замечает вставленные в нее несколько трубок, которые приклеены пластырем и перевязаны. На палец надет пластиковый зажим, а вокруг предплечья обернута манжета для измерения давления. Похоже, как-то много проводов.
— В больнице? — Его голос звучит слабо и хрипло, губы потрескались и пересохли.
— Верно. Ты в мемориальной больнице Дьюка — тебя доставили сюда около часа назад с травмой головы. Ты помнишь, что произошло?
Он пытается кивнуть. Но резко морщится.
— Тренировка.
— Что, прости?
— Прыжки. Я не рассчитал… — Он делает пальцем круговое движение. Речь дается ему с большим трудом. — Вращение, — выговаривает он. Перед глазами скачут картинки: обрывки воспоминаний, которые ему приходится выуживать из царящего в голове беспорядка. Кажется, он не может отмотать время назад, как и прокрутить вперед, его память слишком непредсказуема, чтобы ей можно было доверять. В голове отсутствует четкая хронология. Напротив ее наводняют мириады образов, которые вращаются, перемешиваются и мерцают как искры солнечного света на воде, а потом полностью растворяются будто сон.
Тут происходит какой-то сдвиг во времени, потому что в комнате оказывается еще один человек — мужчина в белом халате, который светит ему чем-то в глаза. Потом он просит Матео следить за его пальцем. И тот смотрит на него, затем мимо него, сквозь послеполуденное солнце, заполняющее окно — куда-то в самую даль, где он будто растворяется…
Доктор отстраняется. Перед глазами Матео пляшут темные пятна. Они удлиняются, превращаясь в тени и деревья. Вспышкой проносятся мимо него. Высокие и грозные в темноте они вытягиваются на фоне ночного неба. Чтобы избавиться от этой картинки, он закрывает глаза, но видит ее лишь отчетливее, а потом слышит хруст веток под кроссовками, учащенное дыхание, его легкие разрывают рвотные позывы. Он бежит. Убегает с места преступления — от того, что совершил, и того, кем стал. Но вдруг он вспоминает. Все вспоминает. Ту ночь в Брайтоне. Тогда он превратился во что-то ужасное и жалкое, стал другим человеком и с тех пор заперт в совершенно ином теле… Он задерживает дыхание и отмахивается от этих видений, пытаясь снова впасть в забвение, вернуться туда, где его больше не существует…
Вскоре он слышит, как его зовут по имени, снова и снова, и наконец ему удается приоткрыть глаза, слабо моргая от вида размытой фигуры рядом с ним. В ней он узнает свою мать, которая сидит на краю его кровати и гладит его по руке без трубок. Она говорит с ним о сканировании мозга, хотя он даже не помнит, как начался этот разговор. Отец с врачом стоят где-то неподалеку — огромные тени у окна, их низкие и звучные голоса наполняют палату лишними звуками. Перес вроде бы тоже тут. Из бурлящих вокруг него разговоров он узнает, что на лбу у него десятисантиметровая рана и двенадцать швов, что у него сотрясение мозга, но череп не поврежден, и электроэнцефалограмма не показывает никаких признаков внутреннего кровотечения или гематом. Еще он узнает, что между падением в бассейн в бессознательном состоянии и вытаскиванием его Аароном и Пересом он умудрился наглотаться воды, у него была на минуту остановка дыхания, и один из спасателей делал ему искусственное дыхание.
 
Они все говорят одновременно: мать, отец, Перес и невропатолог. Их слова, словно пули, отлетают от стен. Изредка они направлены на него, и он изо всех сил пытается отвечать. Но стоит ему закрыть глаза и попытаться ускользнуть, как они становятся еще громче. Больше всего ему хочется отправиться домой. Он ненавидит больницы — в последний раз бывал в подобном заведении, когда сломал запястье при неудачном приземлении в поролоновой яме. А всего через несколько часов его выписали с гипсовой повязкой. И теперь он пытается вылезти из постели, но все приходят в волнение и решительно укладывают его обратно на подушки. От боли у него кружится голова.
— Матео, мы должны подержать тебя тут ночь или две, — уверенным голосом сообщает ему врач. — Для обследований. У тебя сотрясение мозга, ты вдохнул много воды и перестал дышать.
В попытке скрыть недомогание Матео снова закрывает глаза. Разговор продолжается без него и, постепенно переходя в коридор, стихает. Некоторое время спустя в палату возвращаются его родители, чтобы пожелать спокойной ночи.
Ему кажется, что вечер тянется бесконечно. Голова готова взорваться. Он дремлет урывками, но резко просыпается, когда чувствует, что снова падает. Хотя на самом деле промокший от пота лежит на больничной койке под тонкой белой простыней и дрожит. Каждый раз, закрывая глаза, он видит несущийся к нему край платформы, мир вращается во всех направлениях. Его удерживает и придавливает невидимая тяжесть, расплющивающая все тело. А ему просто хочется пошевелиться, свыкнуться с ощущениями, сбросить с себя липкую простыню и выбежать отсюда на свежий воздух. Но в комнате стоит тяжелый запах лекарств, с бледно-голубого потолка льется яркий свет, и все, чего хочется Матео, это кричать. Он просит попить, но медсестра настаивает, что ему ничего нельзя до завтрашнего утра. Пустой резервуар соляного раствора заменяют новым, но тот не может утолить его жажды. Он пытается сесть, но ему не дает это сделать головокружение. Когда он понимает, что не может даже встать с кровати, его одолевает ощущение абсолютной бесполезности. С равными интервалами к нему заходят разные медсестры: померить температуру, проверить пульс и давление. Сначала он слишком горячий, потом — слишком холодный. Он обессилен, но сон к нему не идет. В какой-то миг он, наверное, что-то говорит, потому что медсестра начинает хлопать его по руке и приговаривать, что с ним все будет хорошо и скоро он отправится домой. Он не понимает, что это значит. И насколько ему это важно. Жизнь утекает из него, и он чувствует, что тонет. Его отчаяние слишком велико и пусто, чтобы вместить еще одного человека. В нем поселился страх, а депрессия превратила в ничто.
Должно быть, на какое-то время Матео задремал, потому что, открыв глаза, обнаруживает, что свет изменился. В окне напротив его постели солнце обернулось золотым и теперь постепенно погружается в небо. Он делает вдох и ощущает, как возле лица что-то двигается вместе с ним. Кто-то гладит его по щеке, держит за руку. С испуганным вздохом он поворачивает голову.
— Прости, дорогой, я не хотела тебя будить.
 
Он следует за голосом и встречается с взглядом Лолы, полным нежности и тревоги. Ее распущенные волосы струятся по плечам и касаются его обнаженных рук. Она сидит на краю кровати, склонившись над ним, ее теплые пальцы покоятся на его щеке.
— Привет!
От слез у него начинает щипать глаза. Видеть ее ему эмоционально тяжело, и он боится сломаться. Он не может поверить, что она здесь, и опасается, что это может быть всего лишь сон, что сейчас он закроет глаза, а, проснувшись, ее не обнаружит.