В плену огня (СИ)
Я улыбаюсь.
Ксания
— Не буду я Вам ничего рассказывать, — ворчу на Андриана, тогда как внутри каждая косточка плавится от желания довериться и рассказать. — Решили выведать все мои тайны?
Ох, Боги, простите меня. Какая же глупая Ксания Ми́лан! Сто́ит мне чуть расслабиться, как мой язык тут же болтает практически без участия сознания. Недаром говорит тётя: что у других на уме, то у меня сразу на языке. В голове по-прежнему плывёт, мне дурно, однако дикий приступ от замкнутого пространства неведомым образом отпустил, отведя от меня свои когти. Должно быть, тоже устрашился Андриана. Этот Демон кого угодно напугает… Хотя сдаётся мне, приступ растаял от его нежности и понимания. И как он интимно звал меня: Ксани. Мне понравилось.
Андриан улыбается. В его улыбке явное облегчение.
— Тебе полегчало, раз споришь со мной.
Против такого нечего сказать. В полутьме рассматриваю Алмазова, невольно любуясь. Красивый! Высокий. Поджарый. Телосложение как у греческого Бога. На лице Андриана залегли усталые тени, по запястьям пролегли багровые полосы, кисти рук расцарапаны, но ему невероятным образом это идёт. Подчёркивает резкую хищность черт. В карих глазах словно сконцентрировался весь мир, от них невозможно оторваться. Я смотрю, ладонями ощущая сильные мышцы мужской спины. Запоздало соображаю, что обнимаю Андриана — сама! — и ёрзаю, пытаясь отодвинуться.
— Всё ещё страшно? — спрашивает Андриан, по-своему расценив моё поведение, и меня тянет кивнуть.
Страшно. Ещё как! А завтра будет ещё и стыдно. Но мне было бы несоизмеримо страшнее, окажись я тут одна. И я безумно благодарна Зазнайке, за то, что он бросился за мной в этот дом.
— С Вами не так жутко, — сознаюсь честно и фыркаю.
Ну, всё, зазнается сейчас. Зазнайка зазнается. Говорю ему об этом, и Андриан улыбается. А затем, не сдержавшись, просто смеётся.
— Тебе нужно лучше узнать меня, прежде чем такое говорить, — сообщает он, и у меня мурашки бегут от его бархатного голоса.
О-о, какая у него улыбка! Даже в полутьме завораживает. Алмазов собственнически удерживает меня возле себя, едва не посадил на колени (наши бёдра соприкасаются) и даже в полутьме я вижу, как тревожный свет его глаз с почти чёрного меняется на нормальный, спокойно-карий. Я разглядываю скрытое выражение в манящих зрачках, пытаясь угадать, о чём он думает.
— Когда выберемся, — словно само-собой разумеющееся говорит Андриан, — сразу поедем знакомиться с родственниками. Хватит откладывать. Моя бабушка и остальная семья будут рады познакомиться с тобой, Ксани. Да и твоим родным потребуются объяснения, едва ты покажешься перед ними в таком виде. Я смогу обеспечить безболезненное выяснение отношений, достоверно изложу факты. Возьму на себя скандал. Мир?
— Мир, — ворчу я, слишком измотанная, чтобы спорить.
Вот ведь хитрый, непрошибаемый Зазнаище! Вроде не рычит, не требует исполнить приказание под страхом смертной казни, но к цели прёт напролом. Я настороженно вздыхаю: в конце концов, мы ещё не выбрались. Как знать, что придёт ему в голову там, наверху.
— Мы всё ещё взаперти, — на всякий случай напоминаю, и он кивает.
Какое-то время мы молчим, чутко прислушиваясь к звукам над головой, надеясь услышать среди них спасительные, но пока тихо. Сообразив, что мы в этой тишине слишком близко, я потихоньку съезжаю на попе в сторону.
— Куда? — обманчиво ласково произносит Андриан.
— Я тут… На другом камушке посижу.
— А кто разрешил?
Я насупливаюсь. Демон бессовестный! Теперь и посидеть вдалеке нельзя что ли?
— Я всё ещё жду твоих рассказов, — напоминает он.
— Вы будете смеяться.
— Никогда.
Глаза у Зазнайки честные-честные. А я ведь и так слишком много открыла ему сегодня. Тот же факт, что в голове по-прежнему кружится и плывёт, ясно сигнализирует, что болтать мне вообще не стоит. Алмазов терпеливо молчит, не торопит, и я вдруг начинаю рассказывать. Обо всём. Рассказываю про свою жизнь, про сестру, тётю, про то, что люблю сладости и даже умею их готовить. Чем и занимаюсь при малейшей возможности.
«Сладкое лечит от депрессии и плохого настроения!» — сообщаю я диабетику, и Андриан усмехается, тихонько поглаживает меня меж лопаток.
Он слушает внимательно-внимательно, и я понимаю, что никогда ещё мне не болталось так комфортно, даже с сестрой. Незаметно пускаюсь в перечисление других вкусностей, любимых мною. А потом, вспомнив, что у Демона диабет, и он понятия не имеет какие на вкус все эти сладкие изыски, начинаю описывать их, увлекаясь всё больше.
«Я обязательно приготовлю Вам торт без сахара!» — обещаю, вдохновлённая собственной речью. «Его вкус от мёда ничуть не станет хуже, а вреда Вам не причинит и капельки!»
«Буду ждать», — отзывается Андриан.
А затем я незаметно начинаю рассказывать про маму и папу. Про то, что они умерли, когда я была совсем маленькой и что меня удочерили близкие родственники. Да-да, семья мне не совсем родная, но и не чужая. И сестра. А настоящих родителей я с тех пор представляю звёздами. По ночам часто смотрю на небо, чтобы поговорить с ними, и с этим ощущением намного проще жить, чем с полной пустотой внутри… Руки Зазнайки на минуту напрягаются, а затем он продолжает поглаживать меня по спине, побуждая говорить дальше. А мне так страшно в этих стенах! Я готова на что угодно, даже болтать о сокровенном, потому что звук собственного голоса кажется успокаивающим. Но самое главное успокаивающее в окружающей темноте, это, конечно же, ОН. Его горячие ладони, тёплая грудь, стук сердца, плавные поглаживания — они единственные ориентиры в мрачном царстве, дарят спасение. Вытаскивают из тьмы одним своим существованием. Размеренные движения рук Андриана умиротворяют. И когда я снова начинаю плакать, запинаясь на каждом слове, он притягивает меня к себе крепче, а я шмыгаю носом, утыкаясь лицом ему в шею. Втянула носом мужественный, терпкий запах и пропала. В голове снова начало плыть, дыхание застопорилось.
Андриан
Ксания отключается. Меня очень тревожит её состояние. Мысленно подгоняю Натана: ну где же ты, брат? И тут до нас доходят звуки. Точнее до меня, потому что малявка практически не реагирует. Дыхание поверхностное, даже в объятиях похолодела. Мы слишком долго в замкнутом пространстве, чтобы она была в порядке. Тормошу девушку:
— Ксани! Ксани, не отключайся! Нас нашли.
Голос НК слышится очень чётко, всё-таки быстро он сориентировался, и я кидаюсь в сторону звука:
— Сюда!
— Адди!
Никогда ещё я не был так рад слышать собственное прозвище.
— Ксания, побудь здесь, — говорю девушке и осторожно укладываю её, почти бесчувственную, возле камня.
Бросаюсь помогать Натану разгребать завал. Показываю, где мы изнутри. Хорошо ещё, что для освобождения НК выбрал немного другое место; не там, где произошло обрушение, но я всё равно стараюсь действовать осторожно. Сколько времени прошло? По ощущениям уже вечер. С НК специальная техника и очень быстро меня просят отойти, проход расширяется, и нанятые рабочие ловко расчищают его уже вручную. Хватаю Ксанию на руки и несу на выход. Лицо Натана при виде потерявшей сознание девушки и её окровавленной, замотанной обрывком рубашки руки нужно видеть! На улице после духоты завала прохладно, темно, но я с удовольствием вдыхаю одуряюще свежий воздух, продолжая шагать. Он как глоток студёной воды после заточения. Нежно поправляю голову Ксании у себя на плече. Хочу, чтобы ей дышалось удобней. С рук красавицу не отпускаю. Шагаю прямо с ней, не чувствуя веса.
Возле почти сложившегося пополам дома мигает огнями неотложка, стоит мой джип (Натан позаботился), и я направляюсь к нему, намереваясь разместить там свою невесту.
Ксания
В голове по-прежнему плывёт. Сплошной туман. Сквозь него я слышу голоса, чувствую прохладу, понимаю, что мы спасены, но сил открыть глаза и радоваться у меня нет. Слышу НК. Тут же Андриан. Они переговариваются и в их голосах больше нет недовольства друг другом, как раньше. Становится холодно. Озноб сотрясает от макушки до пяток и тепло идёт только от тела Андриана, который куда-то меня несёт. Чувствую размеренное биение его сердца и понимаю, что не спутаю его ни с чьим другим. Кто-то ещё тянет ко мне руки, но я инстинктивно обхватываю жениха за шею, не собираясь отпускать. Он такой горячий, без него я замерзаю.