Дело не в тебе, дело во мне (ЛП)

Халк уже отстегнул свой ремень безопасности и опустил стекло до конца. Вода заливается, заполняя пассажирскую сторону так быстро, что весь автомобиль будет заполнен в считанные секунды. Он ничего не говорит, даже не смотрит на меня, маневрируя своим огромным телом против потока воды, входящего через открытое окно. Я слышу звук его ног, толкающих металлическую дверь, когда он уплывает.
А потом я остаюсь одна.
— Подожди!
Я задыхаюсь, чувствуя, как вода поднимается выше колен, живота, груди.
— Пожалуйста!
Но он уже исчез.
Мне едва удаётся сделать последний вдох, прежде чем вес воды побеждает в одном огромном, последнем потоке, который заполняет машину до потолка. Мир погружается во тьму, а я медленно опускаюсь на дно, слабый вечерний солнечный свет едва пробивается сквозь тёмные глубины. Я смутно задаюсь вопросом, насколько здесь глубоко, буду ли я ещё жива, когда достигну дна.
Мне хочется закричать, но я знаю, что не могу тратить впустую воздух, поэтому вместо этого я бьюсь о ремень безопасности.
Я цепляюсь за пряжку, пока мои ногти не ломаются.
Я проклинаю Бретта, Халка, Ванессу и Ральфа.
А потом, когда сила в моих руках начинает ослабевать, когда моя воля к борьбе медленно угасает, когда моё зрение начинает угасать по краям, а мои лёгкие начинают гореть…
Я проклинаю себя.
Я проклинаю каждую глупую, упрямую, самосохраняющуюся косточку в моём теле, вечно отталкивающую Чейза. Я проклинаю все эти ужасные, вредные голоса в моей голове, которые говорили мне, что это никогда не сработает, что такая девушка, как я, никогда не сделает такого мужчину, как он, счастливым. Я проклинаю мозг в моих костях, нити моей ДНК, которые поистине верили, что я не достойна такой любви, как его.
Из последних сил я поднимаю голову к небу. Самые слабые лучи солнечного света падают сквозь ветровое стекло, я хотела бы почувствовать их тепло, но я больше ничего не чувствую.
Кроме холода.
Темноты.
Одиночества.
Ускользая, я представляю, что он здесь, со мной, его руки на моих руках, его тёплые губы на моих, грубые мозоли его пальцев, скользящие по моей коже.
Чейз.
Последнее, что я вижу, прежде чем темнота овладевает мной, и я растворяюсь в ничто, это образ его лица — его зелёные глаза, волчью ухмылку. И с ним, навсегда выжженным в глубине моих век, я улыбаюсь и отпускаю его.
Неплохой способ умереть.
ГЛАВА 33
ПОСЛЕ
Полагаю, расставание никогда не бывает лёгким, и, вероятно, именно поэтому так много людей терпят неудачу. Мы так боимся задеть чувства, обвинить, быть кем угодно, только не вежливыми, что отступаем в безопасное место клише.
Дело не в тебе, а во мне.
Мы всё ещё можем быть друзьями.
Мне нужно сосредоточиться на себе.
Наша дружба слишком много значит для меня.
Я получала свою долю этих строк. И мне не стыдно признаться, что даже я использовала некоторые из них. Потому что, когда дело доходит до этого, гораздо проще скормить кому-то реплику, чем просто сказать, что ты чувствуешь.
Нет никаких мы. Ты не та самая. Прости, если я причинил тебе боль.
В какой-то момент мы все решили, что честность больше не является лучшей политикой. Мы коллективно решили принять клише. Обобщать, стандартизировать, пока все эти надоедливые личные чувства не будут высосаны прямо из страшной встречи. До тех пор, пока наши расставания не станут больше напоминать выход из бизнеса, чем окончание отношений. Чёрт возьми, это практически превратилось в соревнование, кто более отчужден, кто справляется с беспорядком с наименьшим ощутимым беспокойством, кто "выигрывает" разрыв.
И эй, может быть, это было бы хорошо.
За исключением того, что эти безобидные маленькие клише на самом деле не так уж безобидны. Потому что, когда вы слышите одни и те же строки, снова и снова… когда кто-то не может побеспокоиться о том, чтобы закончить всё по уважительной причине, с некоторыми эмоциями и честностью, или, эй, даже с оригинальной строкой, начинают укореняться страшные мысли. Эти маленькие голоса в твоей голове говорят, что ты даже не стоишь тех усилий, которые требуются, чтобы кто-то бросил тебя с небольшой персонализацией. Они говорят, что ты не стоишь времени, энергии, эмоционального истощения.
 
Ты вообще ничего не стоишь.
Я долго прислушивалась к этим голосам.
Верила им. Слышала их. Боялась их.
И когда я встретила мужчину, который заставил меня сомневаться во всём, мне потребовалось много времени, чтобы избавиться от них. Так долго, что я почти упустила свой шанс сказать ему единственное, что имеет значение.
Мы. Ты тот самый. Мне жаль, что мне потребовалось так много времени, чтобы понять это.
Я почти позволила этим маленьким голосам украсть мой счастливый конец.
Почти.
К счастью, у меня есть ещё один шанс. И на этот раз… Я ничего не испорчу.
* * *
Я приоткрываю глаза.
Первое, что я вижу, — это пионы. Они повсюду — в вазах, на столах, на подоконниках. Каждый оттенок, каждая форма, каждый цвет, который только можно вообразить. Мой любимый сорт.
Он не забыл.
В моей руке трубки, которые накачивают бог знает что в мою кровь. Рядом с моей кроватью стоит миллион машин, которые регулярно пищат, следя за моими жизненными показателями. На мне ужасный светло-голубой больничный халат, во рту сухо, как в Сахаре, и каждый мускул в моём чёртовом теле болит, как будто меня расплющило паровым катком.
Но я жива.
И в кресле рядом с моей кроватью сидит великолепный блондин, наклонившись вперёд, так что его голова и руки покоятся на матрасе, рядом с моими бёдрами. Я двигаю правой рукой — и морщусь, потому что "ой", я не шутила, когда сказала, что всё болит, — пока мои пальцы не касаются его волос.
Я чувствую, как он шевелится, чувствую, как он медленно просыпается под моим прикосновением. Внезапно он, кажется, понимает, что происходит, его глаза распахиваются, и он возвращается в полное сознание.
Он поворачивает голову, его глаза находят мои, и я чувствую, как моё сердце переворачивается от облегчения в его взгляде.
— Привет, — шепчу я.
— Солнышко, — выдыхает он, садясь.
В промежутке между двумя ударами сердца он заключает меня в объятия и прижимает к своей груди.
— Ты в порядке. Ты жива. Ты дышишь. Ты говоришь.
— Я в порядке, Чейз, — мои слова приглушены его рубашкой. — Но ты как бы раздавливаешь меня.
— Прости.
Его хватка ослабевает, но он не отпускает меня. У меня такое чувство, что в этот момент он не может меня отпустить.
— Я думал… — он замолкает, глядя мне в глаза. — Я думал, ты умерла. А потом они сказали, что даже если ты проснешься.… Ты была без кислорода, и… — он лбом прижимается к моему и вдыхает мой запах. — Я думал, ты умерла.
— Мы оба так думали, — говорю я, мой голос искажён. — Что случилось? Я ничего не помню после того, как машина затонула… У меня кончился воздух, и… ну, после этого просто темнота.
Его челюсти сжимаются, и он отстраняется, чтобы посмотреть на меня.
— Я добрался туда как раз вовремя, чтобы увидеть, как внедорожник перелетел через балюстраду. Поднялся человек Бретта, Хокинс. Ты же нет.
— Халк.
— Что?
— Бандит Бретта. Я называю его Халком. Иногда Брюс Баннер тоже.
Он смотрит на меня так, словно у меня всё-таки повреждён мозг.
— Солнышко…
— Меня похитили, подстрелили, избили и утопили. Я чуть не умерла! Тебе не позволено дразнить меня прямо сейчас, — мои щёки пылают. — Просто расскажи мне, что случилось.
Он наблюдает, как румянец разливается по моему лицу, как будто сам стал свидетелем чуда.
— Никогда не думал, что увижу это снова, — бормочет он, нежно поглаживая большим пальцем мою ушибленную скулу.