Дочь атамана

— А ну как он умрет у нас? Нельзя его здесь оставлять! У него ведь мать поди есть?
— Анастасия Дмитриевна, — кивнул Михаил Алексеевич, — да только про нее почти ничего не слышно после ее замужества. Бродит, верно, привидением по Грозовой башне и собственной тени боится. Вы правы, Изабелла Наумовна, я напишу ей.
— Ох и боязно мне, — поежилась гувернантка, — как это великому канцлеру в голову пришло прислать к нам этакую обузу?
— Ну, — Саша помялась, — канцлер отравлен и без сознания. Если уж говорить напрямки, то Драго Ружа выкрал Андре и привез его к нам тайком.
— Господи Боже, — вскричала Изабелла Наумовна и размашисто, по-крестьянски, перекрестилась, — Матушка-покровительница, что с нами станется, когда канцлер очнется?
Саша переглянулась с Михаилом Алексеевич и поразилась его невозмутимости. Он и не думал переживать из-за колдуна или канцлера. Будто этот вопрос был уже решен и отброшен в сторону за ненадобностью.
— Андре поправится, — заверил он Изабеллу Наумовну мягко, — не волнуйтесь ни о чем, все образуется.
— Вам-то откуда знать? — она не собиралась сдаваться так просто. — Вы же всего лишь управляющий, а не провидец.
Саша задумалась так глубоко, что даже спустила ей «всего лишь управляющего» по отношению к будущему мужу.
И правда, отчего Михаил Алексеевич так уверен?
Драго Ружа представлялся ей воистину страшным существом, но вот он бродил где-то за стенами дома, парился в бане и не совершал ничего зловещего. А Михаил Алексеевич вел себя так, будто к ним заглянул на огонек дальний родственник.
Эти двое сговорились о чем-то и пришли к согласию, вот что все это означало.
Ну ничего, она выведет своего ненаглядного жениха на чистую воду.
— Все это очень странно, Саша, — Изабелла Наумовна, не найдя удовлетворительных объяснений у Михаила Алексеевича, обратилась теперь к ней: — Ну почему этот колдун примчался именно к нам? Ведь в распоряжении Андре все царские лекари!
— Явился и явился, — ответила Саша с досадой. Пускаться в длинные объяснения ей нипочем не хотелось. А признаваться в родстве с канцлером и подавно. Пусть бы это родство в воду кануло или в огне сгорело. Лядовский выродок — вот кем она была для того человека. Что же, и он не стоит упоминаний в этом доме.
— Но, Саша…
— Довольно, — процедила она тяжело, с дедовскими интонациями — родного деда, а не того, другого, чужого, и Изабелла Наумовна вспыхнула оскорбленно, замолчала обиженно, мгновенно ощутив угрозу, полыхнувшую в воздухе.
Ани вздохнула.
— Значит, Михаил Алексеевич, — заговорила она со слабой улыбкой, — ваша матушка была знахаркой?
— И матушка, и бабушка, — подхватил он, с облегчением ухватившись за эту тему как за соломинку, — я первый сын за много-много поколений.
— Как интересно, — восхитилась верная и тактичная Ани.
К счастью, этой ночью Марфа Марьяновна спала крепко, уверившись, что ее воспитанница не станет совершать глупостей, пока вокруг усадьбы бродит колдун, а во флигеле сражается с болезнью маленький мальчик.
Поэтому Саша прокралась мимо нее безо всяких хлопот, вышла из дома через заднюю дверь, пока охранники о чем-то болтали подле погреба, прошмыгнула мимо конюшни и подошла к флигелю с иной стороны.
Ночь была темной, звезды и луна попрятались, и закутанная в черную телогрейку фигурка не привлекала к себе внимания.
В сенях флигеля Саша потопотала немножко, стряхивая снег с валенок, вошла в переднюю. Здесь еще горели свечи, коих не стали тушить на ночь.
Михаил Алексеевич спал на диване — волосы разметались по шелковой подушке, наследию вороватого приказчика Мелехова. Брови собрались жалобным домиком, будто он вот-вот заплачет.
Дверь в спальню была распахнута — крохотная фигурка Андре терялась на кровати.
Саша чуть прикрыла ее, вернулась к дивану и, присев на корточки, принялась разглядывать Михаила Алексеевич.
Будить его было жалко, все же прошлой ночью ему не до сна было.
Может, она опять перемудрила самое себя?
Колдун потеряется бесследно на бесконечных дорогах большой империи, и кто знает, может, и правда доберется до родины.
 
Но он отпустил кучера, привезшего их с Андре, почти сразу, не отправится же он пешком? Или он выпросил у Михаила Алексеевича лошадь? Которую?
Никто в здравом уме не решится на долгое путешествие зимой на своих двоих. Замерзнет в каком-нибудь сугробе, вот и весь конец.
Михаил Алексеевич вдруг вздрогнул, верно, приснилось ему что-то, открыл глаза, сонно улыбнулся Саше, встрепенулся и вскочил на ноги. Сбегал в спаленку, проверил Андре, вернулся успокоенный и молча, не говоря ни слова, подхватил Сашу за талию, прижал к себе и поцеловал так, что у нее дыхание перехватило.
Он был только после бани, пах березовым веником и травами, пропитавшими собой весь флигель, горячий ото сна, не совсем пробудившийся, пылкий и жадный, сильный и будто бы умоляющий. И у Саши сладко зашлось сердечко, от волнения все закружило вокруг, и казалось: счастье — вот оно, в ее объятиях, и теперь никуда от нее не денется, ведь она будет держать его крепко-крепко.
  
Глава 28
 
Оставшиеся дни мчались со скоростью удиравшего от охоты зайца, и Гранин отступил в сторону, чтобы его не сбило этим мельтешеньем с ног.
Андре, Андрюша, робкий испуганный мальчик, постепенно набирался сил. Когда он впервые открыл глаза и увидел незнакомца, то так переполошился, что успокоить его удалось, только предъявив Драго Ружа — от порога, не ближе.
Кажется, колдуну ребенок доверял совершенно и немедленно притих, послушно открывая рот, чтобы съесть немного каши. Он будто не видел то отвратительное, что шевелится за спиной валаха, а если и видел, то привык сызмальства.
Для своего возраста — одиннадцати лет — мальчик был удивительно послушным, лишенным всяких детских капризов, сносил покорно все лекарские припарки и глотал горькие настойки. Только возле Марфы Марьяновны с ее грубоватой заботой он немного оживал, но все равно не задавал никаких вопросов — где папа и мама, например, почему он не дома и как сюда попал.
Саша Александровна заглядывала несколько раз в день, но даже не пыталась поговорить с ребенком или приласкать его. Кажется, она понятия не имела, как вести себя с детьми, и предпочитала держаться в стороне.
Гранин несколько раз начинал писать ей прощальное письмо и каждый раз сжигал его. Объясняться трусливо, с помощью пера, казалось ему низким, стыдным, но и показываться ей на глаза стариком было непереносимо.
Решив все со своей судьбой, он никак не мог придумать, как смягчить удар для нее, и приходил к выводу, что нет такого способа.
Как бы он ни поступил — предупредил заранее, оставил послание или явился лично, — все одно. И Гранин тянул время, не в состоянии выбрать.
Заранее — значило бы множить печали, а кроме того, Саша Александровна была не из тех, кто легко мирится с поражениями. Нет, она бы всенепременно вмешалась, и кто знает, к чему это все привело бы.
Вот и ловил Гранин быстротечное время и Сашу Александровну — то в клети, где целовал ее между вязанок с окороками, то в конюшне, под насмешливое фырканье Кары и Милости, а то за горкой, где мороз щипал губы и кусал за щеки.
Он легко мог представить себе, с каким наслаждением ухаживал бы за ней в иной ситуации, каким искрящимся предвкушением был бы переполнен, и отголоски того, несбывшегося, все равно наполняли его болезненным, но счастьем.
Прав был Драго Ружа: даже короткая радость драгоценнее никакой, и Гранин просто дышал полной грудью, любовался Сашей Александровной и зимними просторами.
В эти дни усадьба казалась ему островком неги, потерянным среди снегов, где текла своя жизнь, лишенная суеты и хлопот.
Накануне Крещения, в день строгого поста, когда нечисть свирепствовала особенно буйно, чтобы притихнуть еще на год, Саша Александровна нарисовала на морозных окнах кособоких медведей, дабы отогнать от усадьбы злых духов. Гранин перенес Андре в дом, и теперь тот лежал на диване в передней, и первое робкое любопытство проступало на его лице. Марфа Марьяновна тайком подкармливала его вареной курятиной, думая, что никто не видит. Гранин заявил, что больным и тем более детям можно нарушать пост, и тогда Андре получил огромный пряник, уже открыто.