Однажды в СССР

Валерка поддавил:
– За вновь прибывшего.
Этот армейский казённый язык был единственно близким и понятным дяде Мише, и сермяжная правда пересилила. Он воровато оглянулся, рука нырнула в ящик стола и вновь появилась уже с гранёным стаканом. Валерка незамедлительно скрутил пробку, и водка забулькала в ёмкость. По мере наполнения стакана глаза старика становились всё более маслянистыми и наконец, когда жидкость заполнила три четверти объёма, подёрнулись мечтательной пеленой. Он ещё не прикоснулся губами к сосуду, а мозг уже начал переход в параллельную реальность – морщины на лбу разгладились, лицо смягчилось, подрагивавшая рука обрела неожиданную твёрдость. Водка вливалась в него просто и естественно. Казалось, они были созданы друг для друга, как болт и гайка. Наконец, последняя капля перекочевала внутрь большого угловатого тела, и таинство соития завершилось.
– Смотрите не безобразничайте, – это карканье прозвучало как музыка – большего дружелюбия из старого служаки не удалось бы выдавить и формовочным прессом.
* * *
Они не собирались дожидаться официального приглашения и моментально ввинтились в узкий длинный коридор. Оставив ребят осваиваться в своей комнате, Ромка поспешил спасать пельмени. На кухне размещалось несколько разделочных столов, рукомойников и газовых плит. Разнообразные запахи готовящейся еды дразнили обоняние, но он не успел обратить на это внимание, ибо открывшаяся картина захватила воображение целиком. Около дюжины молоденьких продавщиц, чрезвычайно легко одетых по случаю жары, разом повернулись на вошедшего и… «Ой», – взвизгнула одна, испуганно прикрывшись кастрюлей, как щитом, поскольку была в юбочке и лифчике, не обременяя молодое загорелое тело излишними в этой знойной душегубке предметами. Да и остальные выглядели совсем-совсем по-домашнему. И очень сексапильно, между прочим.
Непрерывно извиняясь, он в смятении пробрался к крайней, самой неудобной плите в углу и, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, принялся неловко колдовать над раскисшими пельменями. Надо сказать, что выглядели они неважно. В смысле, пельмени. А впрочем, и их владелец тоже. Серые липкие комочки нипочём не хотели отделяться друг от друга и наконец двумя большими комками были погружены в также не желавшую закипать воду.
Вдруг Ромка почувствовал, как крутое упругое бедро легонько оттеснило его от плиты, и насмешливый голос произнёс прямо в ухо:
– Эх, горе луковое, кто же так пельмени варит!
Взгляд красивых серых с поволокой глаз тоже был насмешливым и призывным одновременно. Казалось, что за этой нарочитой бойкостью также скрывается стеснение. Всё продолжалось несколько мгновений, но этого хватило, чтобы пробежала искра.
– На, отнеси в пятьдесят восьмую, – и ладная, хорошо сложенная незнакомка с большими серыми глазами отдала ему в руки укутанную в полотенце пловницу, из-под крышки которой вырывался непревзойдённый аромат.
Он послушно принял утварь и направился в неведомую пятьдесят восьмую, краем глаза успев заметить, как его пельмени исполнили «полёт шмеля» в мусорный бак. Вся кухня, наблюдая за этой короткой сценой, однозначно и недвусмысленно поняла, что этот молоденький симпатичный мальчик, не успев ещё толком поселиться в их общежитие, уже занят. И не кем-нибудь, а секретарём комсомольской организации торга – красавицей Люськой. Разбитной и дерзкой, с шальными серыми глазами, вводящими встречных мужчин в состояние ступора. Она была чересчур напористой и своенравной – по мнению окружающих. Ранимой и нерешительной – по её собственному мнению. Самое интересное, что обе точки зрения имели право на существование.
В пятьдесят восьмой комнате оказалось три кровати и, соответственно, ещё две девушки, которые как раз заканчивали накрывать на стол. Ромка нерешительно остановился на пороге с пловницей в руках. Девчонки же не растерялись.
– А, новенький? Ставь на стол, – скомандовала бойкая и пухленькая, в мелких кудряшках. И без перерыва: – Ира. А это Лайма, – и указала на высокую, статную, с идеальным греческим профилем блондинку.
 
– Лайма, – с заметным прибалтийским акцентом подтвердила та несколько высокомерно, сразу задавая дистанцию.
Девушка была исключительного экстерьера, знала это и ясно давала понять всем окружающим, что её нахождение в этой комнате, в этом общежитии – явное недоразумение, которое, впрочем, скоро разрешится.
– А я Людмила. Люда.
Это в комнате появилась уже знакомая девушка с кухни. В руках она держала тарелку с горкой салата и смотрела почему-то не на Ромку, а на Лайму. Взгляд был всё тот же насмешливо-ироничный, но в этот раз в нём читался ещё и лёгкий вызов. Чувствовалось, что между девушками существует безмолвное соперничество. Обе были хороши, но в то же время совершенно разные. Ни в чём не похожие друг на друга.
Людмила была абсолютно живая. Быстрая смена настроений моментально отражалась на её красивом подвижном лице, заставляя то мило морщить лоб, то рассыпать смешливые искорки в глазах, то хмуриться – и тогда из-под ровных бровей вразлёт, из-под пушистых чёрных ресниц ощутимо постреливали молнии. А её женская изначальность выражалась буквально во всём – осанке, голосе, капризном изгибе влажных ярких губ. Сама естественность, она, не предпринимая никаких усилий, мгновенно возбуждала в мужчинах физическую страсть, так же быстро загораясь сама.
Лайма была красива строгой северной красотой. Горделивая посадка головы, абсолютно правильные черты всегда уравновешенного мраморного лица. Даже если она смеялась, глаза оставались бесстрастными. Если сердилась, тонкие крылья точёного носа слегка раздувались, а обычно светлые, как латышское небо, глаза темнели, выдавая бушующую внутри страсть. Мужчины робели перед ней и не решались проявлять инициативу. А она, хорошо понимая их состояние, не собиралась идти навстречу, оставаясь недосягаемой, как античная скульптура, – прекрасной и холодной.
Ромка не привык анализировать своё отношение к девушкам, обычно обходясь двумя категориями – нравится или нет. Сейчас ситуация была иной. Он почувствовал это в те несколько секунд, пока ставил посудину на стол, окидывал всех взглядом и представлялся:
– Роман, то есть Рома. В общем, Ромка, – и сконфуженно улыбнулся.
Смешливая Ирка прыснула в ладошку, Людмила расхохоталась, чувственно кривя рот и обнажая белые зубы. Даже Лайма улыбнулась, и глаза её потеплели. Мальчишка производил впечатление мягкой игрушки вроде плюшевого мишки, таким искренним и непосредственным он выглядел.
– Как ты оказался в нашей общаге? – с очаровательным акцентом отчеканила Лайма.
– А я на работу к вам устроился. Мясником. И вот – комнату получил, – с некоторой гордостью ответил Ромка. Теперь ему уже казалось, что это даже здорово – учиться на вечернем и работать. Очень по-взрослому.
– Отдельную комнату? – изогнула бровь Лайма. В ней чувствовалась практическая хватка.
– Лайма, хватит допрашивать. Давайте за стол садиться. Рома, не стесняйся! – это домовитая Ирка с присущей ей заботливостью брала мальчика под своё крыло.
– Ой, я не могу. Меня там ребята ждут, – он только сейчас вспомнил, что вообще-то его послали пельмени сварить. А пельменей-то и нет. Вот дела!
– Ха-ха-ха! А я думаю, куда тебе две пачки пельменей. Отравишься ещё. Они же пополам с туалетной бумагой. А его ребята ждут. Что за ребята? Пельмени, кстати, я выкинула, – это Люда.
– Олег с Валеркой. Мы вместе поступали в МГУ. Только они не поступили, а меня на вечернее взяли.
– Ого, какой ты умный. МГУ! Зови своих ребят. Всех накормим! – для Людмилы всё было легко и весело.
Уже выходя, он заметил недовольное лицо Лаймы.
– Ты где ходишь? Где пельмени? Нам закусить нечем, – уже накативший Валерка утратил обычную сдержанность и был возбуждённо словоохотлив.
– Может, девчонок пригласить? Я там познакомился на кухне. Пока тебя искал. Кстати, а где ты был? А где пельмени? – это Олежка. Он, как и Ромка, ещё не имел алкогольного опыта и опасливо отнекивался от настойчиво предлагавшего налить Валерки.