Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным

– Я хочу видеть, – сказал Бертон. – Если порезать палец и в руку проникнет стрептококк, палец опухнет и будет болеть. Опухоль означает, что организм начал борьбу. Боль – это сигнал к началу. Неизвестно, кто выйдет победителем, но рана – это первое поле битвы. Если первую битву клетки твои проиграют, стрептококки пойдут в наступление, и борьба перекинется на всю руку. Эти мелкие забастовки, Мак, подобны инфекции. В души людей попадает нечто; поднимается температура, опухают и твердеют железки. Я хочу видеть, и потому осматриваю средоточие инфекции – самую рану.
– Ты считаешь забастовку раной?
– Да. Люди, собранные в коллектив, в группу, всегда подвержены инфекции. Эта инфекция кажется мне опасной. Я хочу видеть. Хочу наблюдать за людьми в группе, ибо они видятся мне новой породой людей, не такой, к какой принадлежит отдельная человеческая особь. Человек в коллективе не похож на самого себя, он становится клеточкой организма, похожего на него отдельного не больше, чем клетки, из которых состоит твое тело, похожи на тебя. Я хочу наблюдать за группой, понять, что она собой представляет. Говорят, «толпа безумна, неизвестно, чего можно от нее ждать». Господи, почему люди не относятся к толпе как к отдельному человеку, а не как к толпе? Толпа почти всегда действует разумно – согласно законам своего разума.
– И какое же отношение к нашему делу это имеет?
– Возможно, вот как все обстоит, Мак. Когда коллективный, общественный человек, человек группы, хочет начать действовать, он выдвигает лозунг, обозначая цель: «Господь велит нам освободить Святую Землю от иноверцев», или: «Мы боремся за то, чтобы в мире беспрепятственно установилась демократия», или он возглашает: «Мы искореним социальную несправедливость, построив коммунизм». Но группе, обществу нет дела до Святой Земли, до демократии или коммунизма. Возможно, обществу, группе, просто нужно движение, нужна борьба, а все эти лозунги используются лишь для того, чтоб воодушевить отдельного, частного человека. Я не утверждаю, что это так, я говорю: «Возможно».
– Нет, наше дело – оно другое! – воскликнул Мак.
– Может быть, ты прав, но мне это представляется вот так.
– Твоя беда, док, – сказал Мак, – состоит в том, что для коммуниста тебя, черт возьми, слишком уж влево заносит. Ты все о коллективе и коллективе рассуждаешь, а как ты объяснишь таких, как мы, людей, которые направляют события и определяют движение? Получается, что твой человек группы, коллективный человек, тут ни при чем.
– Ты, видимо, воплощаешь в себе как следствие, так и причину, Мак. Наверно, ты являешься особым видом коллективного человека, клеточкой, наделенной особыми функциями, как клетка глазной ткани. Ты черпаешь силу в людях коллектива и вместе с тем направляешь их. Так и глаз. Он получает сигналы из мозга, одновременно давая мозгу сигналы.
– Все это далеко от практики, – брезгливо заметил Мак. – Какая связь между такого рода рассуждениями и толпами голодных, закрытием предприятий, безработицей?
– Может быть, и достаточно прямая связь. Еще не так давно люди не усматривали связи между столбняком и мышечным параличом. Существуют первобытные племена, которым невдомек, что дети получаются в результате полового акта. Да, может оказаться весьма полезно получше изучить коллективного человека, его природу, цели и желания. Они отличны от наших. Мы получаем удовольствие, расчесывая там, где чешется, а ведь расчесыванием мы убиваем множество клеток. Возможно, коллективному человеку тоже доставляет удовольствие гибель людей на войне. Я лишь желаю видеть, насколько это возможно, Мак, используя все способы, какими владею.
Мак встал и отряхнул штаны сзади.
– Будешь видеть чертовски много, ничего не сделаешь.
Бертон, тоже встав, тихонько рассмеялся.
– Может быть, в один прекрасный день… Ладно, ладно, хватит, уж слишком я разговорился. Но мысль проясняется, когда говоришь, даже если тебя и не слушают.
Они пустились в обратный путь по хрустким комьям земли к спящему лагерю.
– Нам недосуг смотреть, док, – сказал Мак. – Утром нам предстоит сразиться с шайкой скэбов.
 
– Deus vult [21], – сказал Бертон. – Видели вы пойнтеров Андерсона? Красивейшие собаки. Для меня смотреть на них – одно наслаждение, чувство, почти сексуальное.
В палатке Дейкина все еще горел свет. Лагерь спал, лишь кое-где тлели угли одиноких костров. По обочине дороги протянулся ряд молчаливых машин, а на самой дороге вспыхивали и гасли огоньки папиросок помощников шерифа.
– Слыхал, Джим? Можешь сам убедиться в том, что такое Бертон. Имеются две отличные собаки, замечательные, охотничьи, но для дока это не собаки, это лишь чувства, а для меня – это собаки. В палатках спят парни, это мужчины со своими стремлениями, люди из плоти и крови, но для дока это не мужчины, а некий коллектив, огромный великан, колосс. Не будь он доктором, его бы здесь не было. Мы нуждаемся в его искусстве, но сознание его вносит сумятицу и превращает все в какую-то кашу.
Бертон виновато засмеялся.
– Не знаю, зачем я все говорю и говорю. Вы практичные люди и всегда направляете практичных людей из плоти и крови. И раз за разом что-то происходит не так. Люди проявляют непокорность, действуют вопреки здравому смыслу, а вы, практичные, либо отрицаете очевидное, либо отказываетесь думать об этом. А когда кто-то задается вопросом, что именно отличает человека из плоти и крови от вашего представления о нем, что делает его чем-то бо́льшим, чем ваши узкие правила, вы поднимаете крик: «Мечтатель! Мистик! Метафизик!» Не знаю, зачем я говорю это все практичному человеку. На протяжении истории к самой большой путанице и самому большому разочарованию людей из плоти и крови приводили их практичные лидеры.
– Нам надо дело делать, – возразил Мак, – нет у нас времени играть всеми этими высокоумными идеями.
– Да, так вы и начинаете действовать, не ведая пути. И невежество ваше всякий раз заводит вас в тупик.
Они подошли совсем близко к палаткам.
– Если б ты стал говорить подобные речи кому-нибудь еще, – сказал Мак, – нам пришлось бы вышвырнуть тебя отсюда.
Внезапно перед ними выросла темная фигура.
– Кто это там? – требовательно произнес голос, и тут же: – О черт, не признал вас!
– Дейкин стражу выставил? – осведомился Мак.
– Ну да.
– Он молодец. Я подозревал, что он молодец – хладнокровный, спокойный…
Они остановились перед большой с остроугольным верхом армейской палаткой.
– Пожалуй, я сюда направлюсь, – сказал док. – Здесь мой телохранитель спит.
– Хорошая идея, – согласился Мак. – Завтра тебе, быть может, много перевязок предстоит.
Когда доктор скрылся в палатке. Мак повернулся к Джиму:
– Почему бы и тебе на покой не отправиться?
– А ты что делать собираешься, Мак?
– Я? Мысль была побродить немного по лагерю, проверить, все ли в порядке.
– Я с тобой хочу. Я ведь только и делаю, что сопровождаю тебя.
– Ш-ш… Не так громко. – Мак медленно двинулся в сторону цепочки машин. – Ты здорово помогаешь мне, Джим. Быть может, я покажусь тебе сентиментальным, как старая баба, но ты помогаешь мне справляться со страхом.
– Но я же ничего не делаю – только топаю вслед за тобой.
– Знаю. Наверно, я стал проявлять слабость. Боюсь, как бы с тобой чего не случилось. Не должен был я втягивать тебя, Джим, во все это. А теперь я завишу от тебя.
– Ну а сейчас что мы будем делать, Мак?
– Тебе хорошо бы спать отправиться, а я попробую переговорить с теми копами, что на дороге.
– Зачем это?
– Послушай, Джим, тебя очень смутило то, что док наговорил?
– Нет. Я и не слушал.
– В основном это ерунда. Но было там и кое-что серьезное, не ерундовое. Забастовку делают успешной два обстоятельства. Первое – это если наладить мощную и устойчивую борьбу за свои права. Второе – если завоевать общественное мнение, когда тебя люди поддерживают и переходят на твою сторону. В настоящее время долиной этой владеют всего несколько человек. Остальным же не принадлежит здесь, считай, ничего. Несколько землевладельцев либо платят остальным, либо лгут и обводят их вокруг пальца. Эти копы, что расположились на дороге, – временные помощники, те же сезонники, только со звездой и оружием, выданным им на двухнедельный срок. Я и подумал, что стоит попытаться выведать, как они относятся к забастовке. Наверно, относятся так, как им велено относиться, и все же найдется у меня для них пара слов.