Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным

– Как вы считаете, ребята? – спросил Дейкин.
– Думаю, он дело говорит, – сказал один из итальянцев.
– Хорошо. А еще нам надо оставить людей для охраны лагеря.
– Сотню, не меньше, – согласился Мак. – Когда мы уйдем, лагерь могут поджечь, это как пить дать.
– Яблоки Андерсону, надо сказать, парни в два счета сняли.
– Угу, – отозвался Дейкин. – Сейчас по соседству две или три сотни их трудятся. Андерсон получит урожай богаче, чем рассчитывал.
– Надеюсь, что никаких беспорядков они пока не устроят, – сказал Мак, – достаточно тех, что будут потом.
– Сколько скэбов ожидается? Это ты разузнал?
– От четырех до пяти сотен тех, что завтра прибудут. После, полагаю, и еще подтянут. Подготовься и скажи парням, чтоб карманы камнями набили.
– Скажу.
Вернулся Берке и сообщил:
– Док спать в большой армейской палатке будет. Там с ним еще десятеро разместятся.
– Где он сейчас? – спросил Мак.
– Он у парня одного стригущий лишай обнаружил. Сейчас им в закутке за печками занимается.
В этот момент из лагеря донесся хор возмущенных криков, а затем послышался чей-то высокий сердитый возглас. Шестеро мужчин выскочили наружу. Шумела группа мужчин. Стоя на первой из улиц палаточного городка, они загораживали дорогу. Дейкин протиснулся между ними.
– Что за шум, черт возьми?
Сердитый голос ответил:
– Сейчас объясню. Ваши люди камнями кидаться стали. Предупреждаю, если еще камни полетят, мы начнем стрелять, а уж в кого попадем, в того попадем.
Мак повернулся к стоявшему рядом Джиму и тихонько шепнул:
– Хорошо бы началась стрельба. Эти головорезы черт-те что могут учинить, если заварушка вскоре не последует. Уж слишком все спокойно, а их на драку тянет, пусть даже между собой.
Лондон решительно шагнул в толпу.
– Назад, парни! – яростно прокричал он. – Дел слишком много, чтобы детскими глупостями заниматься! Давайте расходитесь, отправляйтесь по своим палаткам.
Авторитет Лондона заставил бузотеров угрюмо отступить, но разошлись они неохотно.
Помощник шерифа крикнул:
– Усмирите этих парней, не то мы это своими «винчестерами» сделаем!
– Вы можете расслабиться и идти досыпать, – холодно произнес Дейкин.
– Копы эти напуганы до смерти, – пробормотал Мак, обращаясь к Джиму. – Прямо как гремучие змеи: от страха готовы на кого угодно наброситься.
Толпа отошла, и люди разбрелись по палаткам.
– Пойдем, узнаем, как там док, – сказал Мак. – К печкам завернем давай.
Дока Бертона они застали сидящим на ящике с бинтом в руках. Он бинтовал руку какому-то мужчине. Керосиновый фонарь бросал слабый желтый луч на его работу и высвечивал светлый кружок на полу. Доктор закрепил пластырем конец бинта.
– Вот, готово, – сказал он. – В следующий раз не запускайте так рану. Ведь если запустить, можно и руки лишиться.
– Спасибо, док, – поблагодарил человек и вышел, на ходу опуская завернутый рукав.
– Привет, Мак! Привет, Джим! Я совсем вымотался.
– Это и вправду был стригущий лишай?
– Нет, порезался просто, и началось заражение. Не приучены люди к порезам серьезно относиться.
– Если бы нашему доктору, – сказал Мак, – повезло обнаружить случай оспы и удалось бы организовать карантин, то-то счастье для него бы было! А теперь чем займешься, док?
Грустные карие глаза устало обратились к Маку:
– Да, похоже, я совсем без ног. Но надо пойти проверить, так ли санитарный отряд продезинфицировал туалеты, как я им велел.
– Судя по запаху, они проделали все как надо, – успокоил его Мак. – Почему бы тебе не поспать, док? Прошлой ночью ты совсем не спал.
– Я устал, но спать не хочется. Вот уж час, как я мечтаю, окончив все дела, выйти в сад, сесть там у яблони и отдохнуть.
– Нечего не имеешь против компании?
– Ничего. Буду рад провести время с тобой. – Бертон встал. – Подожди, я руки помою. – В плошке теплой воды он тщательно вымыл руки, намылил их зеленым мылом, выскреб и прополоскал. – Ну, идем теперь, прогуляемся, – сказал он.
Втроем они неспешно прошли подальше от палаток в сторону погруженного во тьму сада. Комья сухой пахотной земли тихонько похрустывали под ногами.
 
– Мак, – устало проговорил Бертон. – Ты для меня загадка – беседуя, можешь имитировать любую речь. С Лондоном и Дейкиным ты говоришь как они. Ты настоящий актер.
– Нет, – возразил Мак. – Никакой я не актер. Просто речь создает определенную атмосферу. Я умею улавливать эту атмосферу и, когда говорю, поддерживаю ее совершенно естественным образом. Я не делаю никаких усилий. Это выходит само собой. Знаешь, док, люди с подозрением относятся к тем, кто говорит по-другому, не так, как они. Можно даже жестоко обидеть человека, употребив в разговоре с ним слово, которое ему не знакомо. Возможно, он даже промолчит и ничего не скажет, но вас возненавидит. К тебе, док, это не относится. Ты, видать, совсем из другого теста. Тебе бы так не доверяли люди, не будь ты другим.
Они вступили под древесные своды, где листва и ветки темнели на фоне неба. Еле слышное жужжание лагеря совсем затихло. Над их головами резко крикнула сова, и мужчины испуганно вздрогнули.
– Это сова, Джим, – объяснил Мак. – За мышами охотится. – Он повернулся к Бертону: – Джиму раньше редко доводилось бывать за городом. Здесь многое ему внове. Давайте присядем.
Мак с доктором опустились на землю и, сев, прислонились к стволу старой яблони. Джим сел напротив, листья над ними не колыхались, повиснув в недвижном воздухе.
Мак заговорил вполголоса, потому что ночь, казалось, слушает их.
– Ты тоже для меня загадка, док.
– Я? Загадка?
– Да, ты. Ты не в партии, однако постоянно работаешь с нами, выполняя все бесплатно. Я не знаю, веришь ли ты в наше дело или не веришь, ты никогда не говоришь об этом, просто делаешь, и все. Но я знаю тебя давно и не уверен, что ты веришь в то, чем мы занимаемся.
– Нелегко ответить на этот вопрос. Но могу поделиться кое-какими соображениями, хотя, боюсь, тебе не понравится то, что я скажу. Даже уверен, что не понравится.
– Но все-таки выскажи эти соображения.
– Что ж, ты говоришь, я не верю в наше дело. Это все равно что не верить, например, в луну. Коммуны и раньше создавались, и в дальнейшем будут создаваться. Но вы все думаете, что главное – это создать. Создал, и дело сделано. Но все течет, и это процесс бесконечный, Мак. Если завтра и удастся воплотить идею в жизнь, она тут же начнет видоизменяться. Организуй коммуну, и поток изменений продолжится.
– Стало быть, ты думаешь, что дело наше гиблое, бесполезное и даже дурное?
Бертон вздохнул.
– Видишь ли, нам суждено вновь и вновь таскать и громоздить камни на этой древней горе. Вот почему я не часто пускаюсь в откровения. Послушай, Мак, мое восприятие, возможно, не без недостатков, но другого мне не дано. Я желаю видеть и воспринимать картину целиком, так четко, как умею. Мне не нужны шоры добра и зла, оценки «хороший» или «дурной» сужают поле зрения. Если я приложу понятие «хороший» к той или иной вещи, то потеряю свободу судить о ней, ибо в ней может содержаться и дурное. Неужели тебе неясно? Я желаю рассматривать вещи всесторонне.
– Ну а как быть с социальной несправедливостью, с распределением прибыли? – запальчиво прервал его Мак. – Ты должен признать, что все это вещи дурные!
Доктор Бертон запрокинул голову, глядя на небо.
– Мак, – сказал он. – Вспомни о несправедливости физиологической, несправедливости столбняка, несправедливости сифилиса, о гангстерском коварстве амебной дизентерии – вот это мое поле деятельности.
– От социальной несправедливости мир излечат революция и коммунизм.
– Да, в то время как дезинфекция и профилактика предотвратят другие виды несправедливости.
– Ведь это совсем разные вещи: одно исходит от людей, другое – от микробов.
– Не вижу особой разницы, Мак.
– Но, черт возьми, док… Столбняк может случиться где угодно, сифилис и на Парк-авеню есть. Зачем ты водишься с нами, если ты не за нас?