Галактический консул: Гребень волны. Гнездо феникса

Во всяком случае, одну вещь Костя понимал вполне отчетливо: он летит!
11
Они уходили от Старой Базы, а значит – от Земли.
Чтобы управлять любым, даже самым сложным космическим кораблем, достаточно десяти клавишей. Десять слегка вогнутых рифленых поверхностей из вечной керамики, каждая своего цвета.
Опытный навигатор работает вслепую. Цвет ему ни к чему, и курсанты порой с удивлением слушали, как всеми почитаемый, всемирно известный ас на практических занятиях по навигации неожиданно путался, объясняя последовательность действий цветовыми рядами. Однако стоило ему закрыть глаза, вытянуть руки перед собой и чуть заметно шевельнуть пальцами, и все становилось на свои места. Цветовые ряды для курсантов – то же, что и «сено-солома» для новобранцев средневекового ополчения…
  
Существовали экспериментальные модели кораблей, где старомодная клавиатура была заменена сенсорными панелями. Поначалу это давало большой выигрыш в быстродействии: человек почти не затрачивал времени на физические усилия по преодолению сопротивления клавишей. Так было до первой аварии, до перегрузок, до беспорядочных рывков и кувырков угодившего в передрягу аппарата, когда пальцы начинали соскальзывать и слетать, невпопад задевая совсем не те участки панели, какие нужно было. Когда потерявший ориентировку в пространственно-временной свистопляске драйвер мог возбудить целые группы сенсоров, смазав их ладонью, а то и вовсе ударившись лицом. И клавиатура вернулась на корабли. Все те же прадедушкины два по пять под каждую руку, вогнутые для удобства и рифленые, чтобы не скользил палец.
Говоря откровенно, Кратову до настоящего аса было еще далековато. Но и он уже не нуждался в том, чтобы смотреть, туда ли нажимают его пальцы, или лихорадочно призывать на помощь ассоциативную память, рыща по цветовым рядам. Его спина плотно упиралась в упругое, предусмотрительно подогнанное кресло, руки свободно, расслабленно лежали на таких же соразмеренных подлокотниках, и под каждым из слегка расставленных пальцев ждала своей очереди клавиша. Жаль только, что вряд ли повезет провести корабль по маршруту от старта до финиша… Прямо перед лицом светился квадратный экран со стереокартой сектора пространства, в котором они сейчас двигались. А выше, во всю стену и через весь пульт, полыхал на видеале внешнего обзора необъятный, неохватный ни глазом, ни воображением Млечный Путь.
– База, прошу точку ухода, – сказал Пазур.
– «Пятьсот-пятьсот», вы идете правильно, – ответила база. – Курс не меняйте. Ваша точка ухода – три, сорок семь, двенадцать в зоне свободного маневра.
– Третий координаты принял, – отозвался чуть излишне возбужденным голосом Ертаулов. – Программа ухода запущена.
– Понятно, – проворчал Пазур. – Можно и не так громко.
– Внимание, – раздался синтезированный голос бортового когитра, и Костя поразился тому, до чего он напоминал голос мастера. Те же вечно недовольные, брюзгливые интонации. – Корабль входит в зону свободного маневра. Программа ухода работает нормально. Стартовые процедуры проверены в холостом режиме. Пятьсот семьдесят километров до точки ухода.
– Последняя проверка бортовых систем, – сказал Пазур.
Костя не пошевелился. Его это не касалось. Где-то за его спиной негромко и очень быстро заговорила Рашида. Когитр отвечал ей – так же быстро, невнятно и, как почудилось Кратову, высокомерно. Разумеется, это было иллюзией, все дело в голосе, потому что никакие эмоции когитру не присущи.
– Системы проверены, – объявила Рашида. – Температура в отсеках нормальная. Фиксация груза не нарушена. Внешняя защита активизирована и работает, герметизация корабля полная.
– Хорошо, – проговорил Пазур.
– Точка ухода достигнута, – сказал Ертаулов.
– База, прошу разрешения на уход, – сказал Пазур.
– «Пятьсот-пятьсот», уход разрешаю. Низкий поклон Антаресу.
Костя неотрывно смотрел на стереокарту. Сейчас оживет клавиша под его левым мизинцем, дублируя действия мастера. Корабль дрогнет, светящаяся паутина координат на экране смажется, спутается в клубок, а потом и вовсе исчезнет…
– Второй, – вдруг произнес Пазур. – Передаю пульт. Работайте за Первого. Общая подвижка управления.
«Общая подвижка» – когда каждый член экипажа поднимается на одну ступень в бортовой иерархии. Теперь он, Кратов, был мастером, а Стас заступал на его место. А первый навигатор Пазур считался выбывшим – например, по внезапной болезни.
Сердце Кратова провалилось. Но это было его, сердца, личное дело, потому что отныне оно со всеми его выкрутасами и взбрыками было отлучено от тела, которому надлежало спокойно и уверенно управлять кораблем.
– Второй принял пульт, – сказал Костя почти равнодушно.
Его левый мизинец плавно вдавил свою клавишу.
– К уходу готов, – объявил когитр.
– Уход разрешен, – сказал Кратов.
– Начинаю уход, – немедленно откликнулся когитр.
Вот теперь корабль дрогнул. Вот теперь все координаты на экране смялись в полную ерунду и бессмыслицу. Они и в самом деле утратили смысл.
«Гиппогриф» со всем его экипажем и грузом ухнул в пустоту. И пустота эта была совершенной, математически идеальной. В ней не находилось места ни материи, ни пространству, ни времени. Потому она и называлась экзометрией, что означало «внемерность».
Большинство жителей Земли и Галактики воспринимало ее как некую абстракцию, весьма полезную для объяснения физических принципов мгновенного перемещения на огромные расстояния. На том и успокаивались. Дескать, существует Нечто, где ничего, ну совсем ничего нет. Начисто отсутствуют привычные измерения, в которых привыкли осознавать себя все разумные субстанции. Что означенное Нечто напрямую связано с управлением гравитацией. И что скорость передвижения там есть функция от массы. То есть вроде бы все как в классической формуле полной энергии тела по Эйнштейну. Но кое-что вдобавок: куча коэффициентов, понять содержание которых и означает представить себе экзометрию в подробностях. Но вряд ли стоит забивать этим голову.
Что же до «гиппогрифа», то людям на его борту эта отвлеченная абстракция была дана во всех ощущениях. Они даже могли видеть ее – сплошную серую пелену на экранах, хотя если вдуматься, то становилось ясным, что экраны попросту ослепли: им нечего было демонстрировать.
И пребывать в этом сером и недвижном небытии предстояло чуть более двух суток.
 
Интерлюдия. Земля
 
– Знаешь, Кратов, – лениво сказал Резник. – Не верю я в вашу затею.
– Это в какую же из моих затей? – выжидательно осведомился тот.
– Я имел в виду Единый Разум Галактики.
Кратов хмыкнул и ничего не ответил.
За последние дни он досыта наслушался таких или похожих речей. По правде говоря, дискуссии беспредельно утомили его. Все начиналось примерно одинаково. Астахов как бы между прочим замечал: «Орлы, а среди нас живой ксенолог…» После чего уходил играть в овербол либо же хватал под мышку первую подвернувшуюся девушку и со страшным рыком волок в воду. Зато все остальные, выдержав, сколько доставало сил, деликатную паузу, обрушивались на Кратова. Оканчивалось, впрочем, по-разному. Как правило, спорящие стороны расходились взаимно неудовлетворенные и сердито дулись друг на дружку, пока не возвращался Астахов и не мирил всех. Реже устанавливалось полное единодушие – обычно в тех случаях, когда Кратову доставало аргументов и терпения. По вечерам, возвращаясь в Садовый Пояс, он с досадой выговаривал Астахову: «Знаешь, в каком гробу я видал такой отдых?..» Бия себя в перси, тот клялся никогда впредь, ни под каким предлогом не афишировать кратовской профессии. И при первом же удобном случае свою клятву преступал.
  
На сей раз компания подобралась небольшая и довольно пестрая.
Павел Резник, толстый и волосатый, разительно напоминающий повадками и внешностью доброго медведя из детской сказки, на реплику Астахова: «Соколики, а среди нас…» – заявил: «Зато я медик, и очень хороший!» И, не произнеся более ни слова, уплыл с Астаховым на тот берег озера.