Отшельник (СИ)

Крестоносец, осознав, что боёвки не будет, повернул назад. Перед этим не поленился еще раз напомнить нам весь перечень обещанной награды и сказал, что долг все равно остается за нами и при следующей встрече непременно спросит с нас все в оговоренном количестве.
От предложенных мной банок кильки он любезно отказался.
И ушел.
А мы с Егором, выбравшись из подземелья, устало уронили задницы на песок и еще добрые полчаса просто сидели и дышали, соображая, что делать дальше.
  
— Если бы ты был Медведем, — проговорил я наконец. — Куда бы пошел продавать какие-нибудь… нестандартные штуки?
— В торговый центр, между нами и Москвой. Там и площади большие, и спрос всякий, — устало ответил Егор.
— Далеко?
— Без группы, пешком, вдвоем… Это будет не поход, а жопа.
— А транспорт взять?
— Думаешь, нам его кто-то даст?
Я хмыкнул.
— А ты собрался разрешения, что ли, спрашивать?
Егор перевел взгляд на меня. Усмехнулся.
— Хороший ход мыслей. Уважаю. Тогда пошли на дикую, там всякого барахла навалом. Но сваливать надо будет молниеносно, иначе завалят всем миром и даже имени не спросят.
— Да я как-то и не планировал представляться, — проворчал я, поднимаясь с земли. — Давай, навстречу светлому будущему!
И мы потащились на дикие территории.
— Слышь, Монгол? — подал голос Егор минут через пятнадцать нашей молчаливой ходьбы.
— Ну, — отозвался я.
— Помнишь, я говорил тебе, что ты мне не нравишься?
— Ну, — уже с другой интонацией повторил я то же слово, на этот раз подтверждая сказанное.
— Так вот я ошибался, — хмуро заявил вдруг Егор. — Парень ты неплохой. Хоть и с мозгами, просроченными уже в прошлом веке. А вот прозвище у тебя все-таки дурацкое. Понять не могу, тебя что, гвардия слепых им наградила?
— Почему сразу слепых?
— Да потому что какой из тебя в жопу монгол?
Я с улыбкой покачал головой.
— Если тебе так сильно не нравится мой позывной, можешь называть по имени. Я Марат, если что.
— Это хорошо, — кивнул Егор. — Имя — это всегда хорошо. — и со вздохом добавил. — Даже если имя тоже дурацкое…
* * *
В ее кабинете, как обычно, ярко горел свет.
Даже днем Анна Сергеевна включала все лампы сразу, если этот самый день не радовал ее ярким солнцем — привычка богатого человека, не привыкшего думать о счетах за электричество.
Огромные окна от пола до потолка превращали эту комнату в башне на тридцать седьмом этаже в великолепную смотровую площадку, откуда открывался потрясающий вид на город — кусочек старой Москвы в объятиях скоростной магистрали.
Федорин расправил плечи, пытаясь придать своему облику еще чуть больше уверенности, и подошел к столу.
Хозяйка кабинета полулежала в медицинском кожаном кресле. Одряхлевшее немолодое тело мягкими складками окутывала роскошная шелковая пижама. От гладко выбритой головы к распределительной коробке за спинкой кресла тянулось множество проводов и датчиков. На столе всеми кулерами гудела огромная Адаптивная машина, сквозь прозрачные стенки которой подмигивали огоньки процессоров, плат и сотни предохранителей — госпожа Селиверстова готовилась к последней фазе репликации.
Лицо Анны Сергеевны казалось умиротворенным и спокойным. В юности, должно быть, она была хороша. Это легко читалось даже сейчас, несмотря на следы корректирующей пластики, поплывшую линию подбородка и сеть глубоких морщин по всему лицу. Выцветшие бледно-голубые глаза смотрели на Федорина с холодной надменностью, и не напрасно — несмотря на все свои звания, должности, бриллианты на антикварном зажиме для галстука и зубные импланты с напылением аполлония он весь, от макушки до пяток, принадлежал этой женщине, как купленный раб.
Впрочем, до недавнего времени этот факт никоим образом не тяготил Антона Львовича, поскольку Анна Сергеевна была хоть и пожилой, но совершенно здравомыслящей дамой с четкими, понятными, совершенно адекватными требованиями и щедрым сердцем.
Вот только ошибок она не прощала.
Казалось бы, чего проще? Нужно просто не делать ошибок, и все будет хорошо.
Вот только не всегда это оказывается возможным…
— Добрый день, — бодро поздоровался Федорин, сохраняя на лице любезную улыбку. Не слишком широкую, поскольку обстоятельства встречи были не самыми радостными. Но и не слишком сдержанную, чтобы выглядеть достаточно дружелюбным и услужливым. — Вы меня звали, Анна Сергеевна?
— Подойди ближе, — проговорила женщина, не поворачивая головы. — Так, чтобы я хорошо тебя видела.
От ее бесстрастного, неживого голоса у Федорин, а по спине пробежал холодок. Но он с демонстративной поспешностью подошел ближе к креслу.
— Ты нашел моего внука?
Федорин сменил доброжелательное лицо услужливого слуги на озабоченное.
— К моему величайшему сожалению, все еще нет, — сказал он, виновато склонив голову. — Но вы не извольте тревожиться, мы непременно отыщем его в ближайшее время. В последний раз его видели в клубе «Облака», и у меня есть основания предполагать, что Никита Андреевич просто… увлекся отдыхом.
— Хочешь сказать, он унюхался в хлам настолько, что за несколько дней так и не пришел в себя? — угрожающим тоном поинтересовалась женщина.
— Ну что вы, я просто хотел…
— А старик-камердинер Никиты, по-твоему, тоже пустился во все тяжкие? — буравя Федорина пристальным ледяным взглядом, спросила Анна Сергеевна. — Или ты скажешь, что не знал о его исчезновении?
Федорин сделал изумленные глаза.
— Да что вы говорите! Не может быть…
— Не может быть — это то, что я говорю себе сейчас, глядя на твою откормленную рожу, — медленно проговорила Анна Сергеевна, приподняв голову. — Не может быть, чтобы я столько лет держала при себе идиота, который считает, будто какое-то кресло сможет помешать мне выяснить, насколько вдруг некомпетентно начал вести дела один из моих самых компетентных сотрудников…
Она приподняла правую руку, и воздух вокруг Федорина вдруг пришел в движение, обретая вязкость, вес и сероватый оттенок. Он будто оказался внутри медленно кружащегося кокона.
Антон Львович в ужасе широко распахнул глаза.
— Анна Сергеевна, я… Анна Сергеевна!.. — выкрикнул он, пытаясь пошевелиться. Кровь прилила к бледным щекам, сердце заколотилось как сумасшедшее.
Он даже не знал, что старуха обладает такой силой.
— Что Анна Сергеевна? — холодно осведомилась женщина, сжимая немного пальцы, отчего кокон сразу стал меньше. Федорину стало не хватать воздуха. Теперь его сжимало одновременно со всех сторон, и от страха хотелось кричать в голос.
— Я ни в чем не виноват!!! — заорал Федорин. — Я… всю жизнь… верой и правдой!..
— В самом деле? — перебила его Анна Сергеевна. — Тогда скажи, это за твою верность мой сын стал выплачивать тебе вторую зарплату?..
— Это клевета! — выкрикнул тот, чувствуя, что плотность кокона стала нестерпимой. — Я не… Я…
— Где. Мой. Внук⁈ — проговорила женщина, еще сильнее сжимая пальцы. — Золотой генофонд корпорации, идеальная комбинация предрасположенностей, новый виток эволюции Селиверстовых. Где он???
— Я не знаю… Клянусь, я не знаю… Я не…
Кулеры адаптивной машины загудели громче. На подголовнике замигала сигнальная лампочка.
— Ты отнял мое время. Его время…
— Простите… — уже прохрипел Федорин, и у него из носа, рта и ушей полились тонкие струйки вязкой крови. — Простите, я… Я был вынужден сотрудничать, он глава корпорации! Я боялся сказать вам, но я был вынужден!.. И я никогда… Против вас — никогда!.. Простите…
— Не прощаю, — ответила Анна Сергеевна.
И сжала руку в кулак.
Адаптивная машина тонко, пронзительно запищала.
Федорин, хватая ртом воздух, медленно, как будто в густом киселе, опустился на колени. Его кости хрустнули. Изо рта хлынул кровавый поток. Глазные яблоки налились красным и лопнули одно за другим, алыми слезами проливаясь на пунцовые щеки.
А он все еще жил. Еще стонал, выплевывая из гортани кровяные пузыри…