Потапыч

Поэтому, когда после сон-часа мама принесла еду, то хавчик ожидала та же участь. Ну, хавчик — жрачка типа.
Мы втроём разобрались с двухлитровой банкой пельменей, пачкой кукурузных палочек «Никитка» и полторашкой колы. Ни покер, ни двадцать одно, ни даже дурак уже не вкатывали, а потому мы разлеглись по своим кроватям, уткнувшись в телефоны. И столкнулись с ужасной проблемой — пропал Интернет.
Первым пропажу заметил Глюкер, которому до своей кровати было ближе всех. Спросил у Михи, который к тому моменту уже тоже тихо офигевал от того, что ни одно приложение не прогружается. У меня была та же проблема. Причём деньги на балансе у всех троих были в порядке.
Блин, а!
Повалявшись несколько минут без дела, мы всей компанией отправились в игровую.
Там уже собралась большая часть нашего этажа — у них тоже куда‐то делся тырнет.
Рита сидел на почётном месте — прямо напротив экрана. По бокам от него расселись девчонки, причём Соня сидела так плотно, что вжималась своим плечиком ему в руку. Хали-Гали вертелся на ковре и всё никак не мог найти удобное положение.
Смотрели какой‐то — фиг пойми какой — проект по Первому каналу для народных талантов. Однако через полчаса переключили на REN-TV, где показывали первого «Терминатора». Кто‐то вспомнил, что в девяностые был такой переводчик с гнусавым голосом, который переводил все фильмы тех лет. Терминатора он окрестил «Киборг-убийца».
Какое‐то время мы ржали с этого, совершенно не обращая внимания на происходящее на экране.
Веселье разрушила Молоденькая. Она пригрозила, что если мы не угомонимся, то разгонит всех по палатам. Вообще‐то она была нормальная, и в её смену нам жилось в разы проще, чем с остальными медсёстрами, но в тот день Молоденькая явно нервничала. Это было не то из-за полицейских в коридоре, не то из-за самого существования бешеной больной в тринадцатой палате. А может, у неё что‐то стряслось дома — фиг знает. Главное, что тем вечером настроена медсестра была решительно, и мы сразу поняли, что она не шутит.
Это помогло примерно на полчаса, а потом мы снова стали ржать, как кони.
Даже девочки.
Но второй раз Молоденькая не успела на нас наорать — телевизор потух сам собой.
Рита витиевато выругался, а потом сказал:
— Эй, Хали-Гали, по-братски: глянь, чё с ним?
Хали-Гали кое‐как поднялся и доковылял до телевизора. Там он сначала потыкал кнопку питания, а за ней и все остальные. Эта допотопная шайтан-машина по-прежнему не подавала признаков жизни.
Телик был старый, квадратный такой ящик с ламповым кинескопом. Настолько древний, что при включении ему требовалось несколько минут, чтобы прогреться и начать что‐то показывать.
Хали-Гали наклонился за него, а через минуту разогнулся. В одной руке у него был сетевой провод, а в другой вилка. И они были отдельно друг от друга.
— В р-роз-зетке т-орчала, — удивлённо проговорил Хали-Гали. — А пр-овод ка-ак п-п-перегрыз кто.
— Ага, тараканы! — выпалил Рита и заржал от собственной шутки.
Кто‐то захихикал ещё, но нам с Михой было не до смеха. Мы переглянулись, и как раз в этот момент что‐то хрустнуло внутри стены.
— Грёбаные тараканы, — процедил сквозь зубы Рита. — Когда уже их вытравят…
— Наш котик боится тараканов? — поддела его Софа и посмотрела с вызовом.
— Дерзкая, да? Вот заползёт тебе такая тварь в ухо, посмотрим, чё тогда скажешь! Чё сами вчера орали на всю больницу, если такие смелые?
И ушёл.
Опять хрустнуло, но, кроме нас с Михой, на это никто не обратил внимания. Кажется, что даже девчонки, хотя, может, они просто не подали виду. Уж эти‐то наверняка должны были насторожиться после всего вчерашнего.
Я подошёл к Хали-Гали, чтобы посмотреть, действительно ли с проводом всё так, как он говорит. Пацан не врал. Кожура на самом деле смотрелась так, будто её кто‐то долго и упорно жевал. Причём начиная где‐то от середины. Прорезиненной вилке тоже досталось, и на ней явно просматривались следы мелких зубов, как, допустим, у хомяков.
Или крыс.
— Я ж-же г-говорил, — сказал Хали-Гали.
  
Я кивнул.
К нам подошёл Миха, а за ним подтянулись и все остальные. Принялись рассматривать, строить предположения, охать и ахать.
Мы же с Мишкой тем временем осмотрели заднюю крышку телевизора, и с ней как будто бы всё было хорошо. По крайней мере, насколько мы могли судить, не разбирая телик.
В общем‐то, делать в игровой уже было нечего, кроме того, что слушать всякий бред, который несли остальные ребята, поэтому мы втроём вернулись в палату.
Миха медленно осел на койку и сложил руки на животе, как бы придерживая его.
— Вы понимаете, что это значит? — проговорил он, глядя куда‐то в пустоту перед собой.
— Что нам ничего не померещилось этой ночью, — сказал я и посмотрел на Миху. Он продолжал дырявить взглядом пол и чуть покачивался взад-вперёд.
— Ой-ёй-ёй-ёй, — сказал Глюкер и полез в тумбочку за сладким — заедать стресс.
Я вдруг почувствовал, как от ужаса у меня скручивает живот.
Это не фигура речи, меня часто прихватывало во всякие волнительные моменты. Поэтому, например, перед какой‐нибудь годовой контрольной я таскал с собой в школу «Лоперамид»  [2].
Схватившись за живот, я медленно и осторожно выбрался в коридор в надежде выпросить у Молоденькой чего‐нибудь, что уняло бы мой из рук вон нежный желудок, но у медсестёр явно были другие дела.
И я догадывался, с кем они могли быть связаны.
Короче, пришлось изменить маршрут.
Вернувшись из уборной, я застал в нашей палате Хали-Гали.
— Чё, опять в карты? — хрипло произнёс я. — Слушай, давай потом?
Придерживаясь за спинку кровати, я сел и подтянул ноги под себя.
— Н-нет. Я х-очу п-п… поговорить о н-овенькой. А эти, — он мотнул головой на Миху с Глюкером, — к‐какие‐то с-странные.
Я посмотрел на пацанов. Толстяк сосредоточенно уничтожал последние остатки родительской передачи, и казалось, что в этом мире его ничего больше не интересует. Миха наконец перестал созерцать пустоту и смотрел на Хали-Гали, но в Мишкином взгляде всё ещё было мало осмысленности.
Чёрт, да в этой палате Хали-Гали не нашёл бы никого нормального, сколько бы ни пытался. Всё происходящее напугало нас до чёртиков, и думаю, что никто не хотел ничего слышать об этой новенькой, с чьего появления всё началось. Я чувствовал, как живот начинает повторно скручивать об одном воспоминании о девчонке или её кошмарном медведе. Всё что угодно, но только не она.
— Давай, чего ты там про неё надумал? — услышал я свой голос.
Хали-Гали глубоко вздохнул. Ему понадобилось некоторое время, чтобы собраться с силами и заговорить. Рассказывал долго. Отчасти так было из-за его заикания. Иногда Хали-Гали подолгу не мог одолеть одно и то же слово несколько минут и заходил на повторный круг его произношения снова и снова, пока у меня не выходило терпение, и я не заканчивал за него. Иногда напротив — пацан говорил довольно бегло, и фиг его знает, от чего это зависело.
Короче, идеи Хали-Гали в основном повторяли мои недавние размышления, однако негодяй развил их куда дальше того, до чего дошёл я.
Поначалу Хали-Гали объяснял для себя странное поведение новенькой желанием сбежать. Собственно, как и я. То есть, скорее всего, после больницы девчонке угрожала колония, а то и психушка. Однако с этим не вязались её попытки добиться от игрушечного медведя каких‐то решительных действий. Я это спокойно списал на то, что девица не в себе, а то и вообще помешанная, но Хали-Гали пошёл другим путём и решил для себя, что новенькая здорова, просто находится в стрессе или в шоке. Короче, не суть. Главное в рассуждениях Хали-Гали — это то, что она пыталась убежать вовсе не для того, чтобы спастись самой, а чтобы спасти кого‐то другого. Действительно, она тогда кричала что‐то вроде: «Она уже здесь!» и «Помоги ей, пожалуйста!» Чтобы спасти кого‐то от этой загадочной её, девчонка и пыталась сбежать. А когда поняла, что ничего не выйдет, то попыталась отправить на помощь единственного, кому, со своей точки зрения, могла доверять — собственного плюшевого медведя.