Словно в раю

– Тебе не кажется, что здесь жарко?
– Нет, – ответила Онория. – Мне не жарко.
– Я уверен, что это пустяки. Я…
Но она уже приложила руку к его лбу:
– Ты не горячий.
– Что ещё ты мне принесла? – поспешно спросил Маркус, кивая на книги.
– Ах, да, вот… – Она взяла ещё один томик и прочитала заглавие. – «История Крестовых походов с целью покорения и овладения Святой Землёй». О, Боже!
– В чём дело?
– Я принесла только второй том. Ты не можешь с него начать. Так ты пропустишь осаду Иерусалима и всё о норвежцах.
Нужно сказать, сухо подумал Маркус, что ничто так не остужает мужскую страсть как упоминание о Крестовых походах. Однако…
Он вопросительно посмотрел на Онорию:
– Норвежцы?
– Это малоизвестный факт, – сказала она, пролистывая не меньше десятилетия одним движением руки. – О нём едва упоминается.
Онория посмотрела на Маркуса и заметила то, что должно было означать выражение удивления.
– Я увлекаюсь историй крестоносцев, – пояснила она, пожимая плечами.
– Это …. замечательно.
– Как насчёт «Жизни и смерти кардинала Уолси»? – спросила она, держа другую книгу. – Нет? Я также захватила «Историю начала, развития и завершения Американской революции».
– Ты действительно считаешь меня занудой, – упрекнул её Маркус.
Онория с осуждением посмотрела него:
– В Крестовых походах нет ничего скучного.
– Но ты принесла мне только второй том, – напомнил он.
– А я могу вернуться и поискать первый том.
Маркус решил воспринимать её слова как угрозу.
– Ах, вот. Погляди. – Онория ликующе протянула тоненький томик, который мог бы уместиться в кармане. – Это Байрон. Наименее скучный человек на земле. Так мне говорили. Я никогда с ним не встречалась.
Она открыла книгу на титульном листе.
– Ты читал «Корсара»?
– В день его публикации.
– Ох, – она нахмурилась. – Вот ещё один роман сэра Вальтера Скотта. «Певерил Пик». Он довольно длинный. Тебе хватит на какое-то время.
– Думаю, я остановлюсь на мисс Баттерсуорт.
– Как пожелаешь. – Во взгляде Онории читалось «она всё равно тебе не понравится ни при каких обстоятельствах». – Это книга моей матери. Но она сказала, что ты можешь оставить её у себя.
– По крайней мере, это роман вновь разожжет во мне любовь к пирогу с голубями.
Девушка рассмеялась
– Я попрошу повариху приготовить его тебе на завтра, когда мы уедем. – Она внезапно посмотрела на него. – Ты же знаешь, что мы завтра уезжаем в Лондон?
– Да, твоя мать мне говорила.
– Мы бы не уехали, если бы не были уверены в том, что ты выздоравливаешь, – заверила его Онория.
– Знаю. И я уверен, что у вас много дел в городе.
Онория поморщилась:
– На самом деле, это из-за репетиций.
– Репетиций?
– Перед…
О, нет.
– … музыкальным вечером.
Музыкальные вечера Смайт-Смитов. Мысль о них довершила дело, начатое крестоносцами. Ни один живой мужчина не в состоянии пребывать в романтическом настроении, когда его посещает воспоминание о вечерах Смайт-Смитов или возникает угроза их посещения.
– Ты по-прежнему играешь на скрипке? – из вежливости спросил Маркус.
Она насмешливо посмотрела него:
– Вряд ли я успела бы освоить виолончель за последний год.
– Конечно, конечно.
Глупый вопрос. Но единственно возможный вежливый вопрос, который пришёл ему на ум.
– А ты уже знаешь, когда запланирован концерт в этом году?
– На четырнадцатое апреля. Уже скоро. Осталось чуть больше двух недель.
Маркус взял ещё кусок пирога с патокой и стал жевать, раздумывая, как долго продлится его выздоровление. Три недели, не меньше.
– Как жаль, что мне не удастся приехать, – проговорил он.
– Тебе действительно жаль? – Онория явно ему не верила. Маркус не знал, как это понимать.
– Ну, конечно, – ответил он, слегка запинаясь. Ему никогда не удавалось красиво врать. – Я не пропустил ни одного выступления за много лет.
– Я знаю, – сказала Онория, покачивая головой. – Это настоящий подвиг с твоей стороны.
Он посмотрел на неё.
Она посмотрела на него.
Маркус внимательно вгляделся ей в лицо.
 
– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил он.
Щёки Онории слегка порозовели.
– Понимаешь ли, – заговорила она, глядя на совершенно пустую стену, – я знаю, что мы играем не … э-э…
Она кашлянула и продолжила:
– Есть какой-то антоним к слову «неблагозучно»?
Маркус смотрел на неё, не веря собственным ушам:
– Ты хочешь сказать, что знаешь, что вы играете… как бы это сказать…
– Что мы ужасно играем? – закончила она за него. – Ну, конечно, мне это известно. Ты думаешь, я идиотка? Или глухая?
– Нет, – ответил Маркус, растягивая слог так, чтобы выиграть время на размышления. Но что хорошего эти размышления могли ему принести, он не знал. – Я просто думал…
И на этом Маркус Холройд остановился.
– Мы отвратительно играем, – сказала Онория, пожимая плечами. – Но нет смысла закатывать истерики или хныкать. Мы ничего не можем с этим поделать.
– Больше заниматься? – осторожно посоветовал Маркус.
Он бы ни за что не подумал, что у человека на лице могут быть одновременно уживаться презрение и изумление, но Онории это удалось.
– Если бы я полагала, что занятия действительно могут нам помочь, – проговорила она, сжав губы в линию, хотя в глазах её плескался смех, – то поверь мне, в мире не существовало бы более прилежной ученицы.
– Но, возможно…
– Нет, – твёрдо заявила девушка. – Мы играем просто отвратительно. И всё тут. В нас нет ни капли таланта, ни музыкального слуха.
Маркус не мог поверить в услышанное. Он присутствовал на стольких выступлениях Смайт-Смитов, что просто чудо, как он не разлюбил музыку. В прошлом году, когда Онория совершила свой скрипичный дебют, она выглядела сияющей, исполняя свою партию с широкой улыбкой, словно забывшись от восторга.
– Вообще-то, – продолжила Онория, – я нахожу в этом некий шарм.
У Маркуса не было уверенности, что в мире отыщется ещё одно человеческое существо, которое согласится с подобным суждением, но он не стал озвучивать свои мысли.
– Поэтому я улыбаюсь, – говорила Онория, – и я делаю вид, будто наслаждаюсь нашей игрой. В каком-то смысле я получаю удовольствие от нашего квартета. Смайт-Смиты устраивают музыкальные вечера с 1807 года. Это стало семейной традицией.
И затем она добавила более тихим, задумчивым тоном:
– Я считаю, что мне очень повезло иметь семейные традиции.
Маркус подумал о своей семье, точнее о той зияющей пустоте, где никогда не было никакой семьи.
– Да, – тихо согласился он. – Тебе повезло.
– Например, – сказала Онория, – я надеваю свои «счастливые» туфельки.
Маркусу показалось, что он ослышался.
– На время выступления, – пояснила она, слегка пожимая плечами. – Это особая примета нашей ветви рода. Генриетта и Маргарет вечно спорят о том, кто начал её первой, но мы всегда надеваем красные туфли.
Красные туфли. Вожделение, растоптанное мыслями о крестовых походах музыкантов-любителей, снова подало признаки жизни. Внезапно красные туфли превратились в самую соблазнительную вещь на свете. Господь Всемогущий!
– Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? – Спросила Онория. – Ты выглядишь слишком румяным.
– Со мной всё хорошо, – хрипло ответил Маркус.
– Мама ни о чём не догадывается, – сказала она.
Что?? 
Если бы Маркус не покраснел раньше, то сделал бы это сейчас.
– Прошу прощения?
– Насчёт красных туфель. Она не знает, что мы их надеваем.
Он прокашлялся:
– Есть какая-то причина, по которой вы держите этот факт в секрете?
Онория ненадолго задумалась, затем потянулась и отломила ещё кусочек пирога.
– Не знаю. Не думала об этом. – Она положила кусочек в рот, прожевала и пожала плечами. – Вообще-то, теперь, когда я думаю об этом, непонятно, почему это именно красные туфли. Они могли бы быть зелёными. Или синими. Нет, не синими. В этом нет ничего необычного. Но зелёные подошли бы. Или розовые.