Дети семьи Зингер
Он не только отмежевался от своих литературных предшественников, но и обозначил дистанцию между собой и своим духовным наставником:
Единственный человек, которому я многим обязан, у кого я многому научился, — мой брат И.-И. Зингер… Но даже в этом случае я не назвал бы себя учеником. Точнее было бы сказать, что я старался создать собственную традицию, если так вообще можно выразиться [68].
В начале 1920-х годов, после череды неурядиц, оба брата вернулись в Варшаву. В конце войны Иешуа, вдохновленный русской революцией, уезжал в Киев, но этот опыт оказался «полосой нескончаемой гражданской войны, погромов и голода». Тем не менее именно тогда Иешуа начал писать рассказы. В этот же период он женился. Его женой стала Геня Купферштек, которую Башевис описывал как «очень хорошую еврейскую девушку из Варшавы»:
Она происходила из той же среды, что и мы, из маленького городка Красноброд, недалеко от Билгорая. Могу сказать только одно — она обладала всеми прелестями скромной, консервативной еврейской девушки, для которой существует только один муж и только один Бог. Она была настолько похожа на мою маму, насколько это вообще возможно, — вот на такой женщине женился мой брат [69].
Вернувшись в Варшаву, Иешуа продолжил свою литературную карьеру и к 1923 году стал членом редколлегии журнала «Литерарише блетер» [70]. Он тут же устроил младшего брата на должность корректора, чем спас его из «полуболота, полудеревни» в Галиции, где Пинхос-Мендл был в то время раввином. Башевис утверждал, что если бы брат не вызвал его в Варшаву, он согласился бы на договорный брак и стал бы лавочником. В Варшаве же он с гораздо большей вероятностью мог стать материалистом, или коммунистом, или сионистом. Он делил жилье с Мелехом Равичем [71] и свел знакомство со всеми значимыми литературными деятелями того времени. Впрочем, уже тогда Башевис держался в стороне от всех групп и сообществ, а к журналу «Литерарише блетер» относился пренебрежительно, называя его «радикальным, социалистическим, полукоммунистическим, полным плохих статей, слабых стихов и лживой критики» (хотя вряд ли он позволял себе подобные замечания в присутствии Иешуа). Когда Башевис завел роман с женщиной по имени Гина Хальбштарк (псевдоним), которая была значительно старше его, ему очень не хотелось, чтобы об этом узнал Иешуа. «Больше всего мне было стыдно перед моим многоопытным, ироничным старшим братом», — вспоминал он в книге «Молодой человек в поисках любви». Та же псевдоподростковая стеснительность заставляла его держаться на расстоянии от Иешуа, когда у того наконец появилось достаточно денег, чтобы поселиться с женой и детьми в собственном доме:
В доме Гины я был неутомимым любовникам, а здесь снова становился ребенком, мальчиком из хедера. Эта двойственность смущала меня <…> В какой-то книге или журнале мне попалось описание современного человека <…> который должен следовать своим собственным путем, и там я наткнулся на фразу «раздвоение личности» и примерил этот диагноз на себя. Именно так я себя и чувствовал — расколотым, разорванным; возможно, я был единым телом со множествам душ, каждая из которых тянет его в свою сторону. Я жил как распутник, но не переставал молиться Богу и просить Его о милосердии…
Гина как нельзя лучше подходила его раздвоенной личности, ведя себя «и как праведница, и как развратница». Позднее, когда Башевис снимал две квартиры и вел настоящую двойную жизнь, он тоже боялся лишь одного: что брат узнает, чем он занимается. «Он бы выругал меня, как отец».
Глава 2
Репутация
Иешуа заработал свою литературную репутацию сборником рассказов «Жемчуг» [72], вышедшим в свет в 1922 году. Книга привлекла внимание Авраама Кагана [73], редактора «Форвертс», крупнейшей в Америке газеты на идише, аудитория которой насчитывала около четверти миллиона читателей. Башевис утверждал, что Каган был «вдохновлен» произведениями его брата. Так или иначе, именитый издатель незамедлительно пригласил Иешуа стать корреспондентом «Форвертс» в Польше, а также предложил свою помощь в публикации его произведений. Так благодаря стечению обстоятельств Иешуа в один миг стал признанным писателем. Стабильный доход позволил ему поселиться в доме 36 по улице Лешно, куда так не любил приходить Башевис. Везение Иешуа не вызвало радости среди интеллектуалов, писавших на идише. «Литературная и журналистская Варшава бурлила, обсуждая успех моего брата», — вспоминает Башевис в книге «Молодой человек в поисках любви». Это описание подтверждает и другой, более беспристрастный комментатор — Чарльз Мэдисон. Рассуждая о Иешуа в контексте литературы на идише, он пишет:
С тех пор как Иешуа стал одним, из приближенных Кагана, коллеги по писательскому цеху стали относиться к нему с осуждением и недоверием. Коммунисты считали его ренегатом за критическое отношение к Советскому Союзу; другие, чье материальное положение было непрочным, завидовали его финансовой стабильности, которой он был обязан сотрудничеству с «Форвертс» [74].
Морис Карр был свидетелем того, как Иешуа готовил публикации для Кагана. «Иешуа на самом деле не был журналистом, — говорил он. — Он сочинял острые статейки для „Форвертс“. Он писан их раз в неделю, всего за час, в чердачной комнате. Иешуа был прирожденным писателем, и его слова лились легко и свободно. Он писал красивым почерком. Иногда он возвращался на несколько страниц назад и вносил исправления. Он всегда точно знал, что именно хотел изменить» [75]. Связь с «Форвертс» оказалась прочной; сначала Каган привлек к работе Иешуа, а потом и его младшего брата. Башевис публиковался там на протяжении нескольких десятилетий и продолжал печататься даже после смерти Кагана в 1951 году.
По мнению Мэдисона, сотрудничество с «Форвертс» имело политическую подоплеку. Когда в России произошла революция, Каган поддерживал большевиков, пока его корреспонденты, находившиеся на месте событий, не открыли ему глаза. С тех пор «Форвертс» стал принципиально антикоммунистическим изданием, «самой важной антибольшевистской газетой в Америке», как с некоторым преувеличением называл ее Башевис. Составители антологии «Авторы двадцатого века» [76] в издании 1944 года снабдили автобиографический текст Иешуа следующим комментарием: «Его стиль часто сравнивали со стилем его друга и работодателя Авраама Кагана. Как и Каган, он был ожесточенным противником советского режима». Разумеется, борьба Иешуа с советским режимом была исключительно словесной и никогда не включала в себя физического насилия. Провидческие описания большевизма, возможно, помогли ему завоевать друзей в Соединенных Штатах, но из-за своего антисталинизма он фактически стал изгоем среди своих варшавских коллег. «В идишском движении хватало фанатичных коммунистов, и их злобу распаляло еще и то, что мой брат был корреспондентом „Джуиш дейли форвард“ — газеты, известной своей социалистической ориентацией», — вспоминает Башевис, представляя американскому читателю переиздание романа Иешуа «Йоше-телок».
В 1926 году Каган посылает Иешуа в Советский Союз в качестве специального корреспондента, и его репортажи (собранные и опубликованные в книге «Новая Россия» [77]) превращают этот антагонизм в открытую враждебность. Не добавили Иешуа симпатий среди его коммунистических критиков и такие произведения, как «Боль земли», которую Чарльз Мэдисон описывал как «малозначительную символическую драму революционного периода, свидетельствующую о разочаровании автора в большевизме». Поэтому, опубликовав в 1927 году свой первый роман, Иешуа «навлек на себя <…> гнев шумливых политических группировок». Его обвинили в том, что он не прославляет народные массы и не участвует в классовой борьбе. Подобную политически мотивированную критику можно не воспринимать всерьез, но когда такие же претензии высказывает сестра писателя, игнорировать их уже сложнее. Двойреле, героиня романа Эстер, распекает своего брата Михла за насмешки над простыми людьми, которые прислуживают ребе местечка Р. (читай Радзимин).