Мориарти

Мы добрались до третьего этажа, прошли мимо нескольких равноудалённых друг от друга дверей. Возле одной из них Джонс кивнул:
— Это мой кабинет. Из лучших открывается вид на Темзу.
— А у вас?
— Я смотрю в четырёхугольник двора. — Он улыбнулся. — Возможно, когда мы доведём наше общее дело до конца, начальство решит, что я заслуживаю большего. А пока я радуюсь тому, что сижу рядом с архивами и телеграфной!
Мы прошли мимо открытой двери, и, действительно, я увидел с десяток человек в тёмных костюмах, они сидели за столами или вдоль высокой стойки, согнувшись над телеграфными аппаратами, а всё вокруг было завалено бумагами и телеграфными лентами.
— Быстро ли можно связаться с Америкой? — спросил я.
— Телеграмму можно послать за несколько минут, — ответил Джонс. — Печать займёт больше времени, а если линии перегружены, на передачу может уйти несколько дней. Вам нужно связаться с вашей работой?
— Надо бы послать отчёт, — объяснил я. — Со дня моего отъезда они от меня ничего не получали.
— Если честно, лучше сходите на центральный телеграф, на Ньюгейт-стрит. Там вас встретят вежливее.
Мы миновали ещё несколько дверей и вошли в большую комнату со спёртым воздухом, а окна были так заглублены, что почти не пропускали свет. Почти всё свободное пространство занимал могучий, искривлённый по краям стол, казалось, он предназначался не объединить людей, а разделить. Такой широченной поверхности полированного дерева я не видел никогда. В комнате уже находились девять-десять человек, они негромко переговаривались, кто-то курил трубку. Возраст — примерно от двадцати пяти до пятидесяти. Одежду их никак нельзя было назвать форменной. На многих были элегантные сюртуки, один мужчина щеголял в твидовом костюме, а другой своим нарядом вообще бросался в глаза — зелёная куртка с галстуком.
Именно этот человек увидел нас первым, когда мы вошли, и энергично зашагал нам навстречу, будто собираясь арестовать. Это был типичный полицейский — принять его за представителя другой профессии было просто невозможно. Худощав, деловит, глаза тёмные, пытливые, он окинул меня — как и всех, кто встречался на его пути, — колючим взглядом, будто точно знал: мне есть что скрывать. В голосе его, когда он заговорил, звучали почти намеренно недружелюбные нотки.
— Так-так, Джонс, — воскликнул он. — Вы об этом господине мне говорили?
— Фредерик Чейз, — представился я и протянул руку.
Он ответил кратким рукопожатием.
— Лестрейд, — объявил он, сверкнув глазками. — Я бы сказал, что рад пригласить вас на нашу маленькую встречу, мистер Чейз, да, боюсь, радоваться особо нечему. В диковинные времена живём. Эта история в Блейдстон-хаусе… очень дурно пахнет. Не знаю, как её трактовать.
— Я здесь, чтобы оказать любую посильную помощь, — сказал я от всей души.
— Но кто больше всех нуждается в помощи, хотел бы я знать? Ладно, поживём — увидим.
В комнату вошли ещё несколько инспекторов, наконец, дверь закрыли. Джонс жестом показал мне на стул рядом со своим.
— Пока сидите тихо, — предупредил он. — А с Лестрейдом и Грегсоном будьте особенно внимательны.
— Почему?
— Согласитесь с одним — разозлите другого. Вон Югал — хороший человек, но пока только нащупывает почву под ногами. А рядом с ним… — Он взглянул на человека с высоким лбом и напряжённым взглядом, сидевшим во главе стола. Особыми физическими данными он среди собравшихся не отличался, но было в нём нечто, предполагавшее большую внутреннюю силу. — Это Алек Макдональд. Пожалуй, в нашем деле самый толковый, если кто и способен повести наше расследование в нужном направлении, так это он.
По другую руку от меня на стул плюхнулся крупный запыхавшийся человек. На нём был обшитый галунами пиджак, плотно сидевший на груди.
— Брэдстрит, — буркнул он.
— Фредерик Чейз.
— Приятно.
Он достал пустую трубку и постучал ею по столу.
Совещание открыл инспектор Лестрейд — авторитет его казался естественным, отодвигавшим остальных на вторые роли.
— Господа, — заговорил он, — прежде чем перейти к очень серьёзному делу, по которому мы здесь собрались, будет уместным отдать дань памяти очень доброго друга и коллеги, которого мы недавно лишились. Конечно, я говорю о мистере Шерлоке Холмсе, который многим из нас известен лично, а репутация его выходит далеко за пределы этого здания. Признаюсь, он оказал мне важную помощь в нескольких случаях, начиная с дела в Лористон-Гарденс несколько лет назад. Это был весьма своеобразный человек, свои изысканные теории он плёл, словно воздушную паутинку, — да, часто это были не более чем догадки, но никто не будет отрицать, что часто он добивался успеха… не сомневаюсь, что после его печального ухода на Рейхенбахском водопаде нам будет его не хватать.
 
— Но, может быть, он всё-таки выжил? — Голос принадлежал молодому, модно одетому человеку, где-то в середине стола. — Тела ведь так и не нашли?
— Тут вы правы, Форрестер, — согласился Лестрейд. — Но мы все читали письмо.
— Я был в этом жутком месте, — вступил Джонс. — Если в ходе дуэли с Мориарти он упал вниз, вероятность того, что он остался жив, чрезвычайно мала.
Лестрейд с печальным видом покачал головой.
— Признаюсь, в прошлом было несколько случаев, когда я ошибался в оценке положения, — сказал он. — В частности, это касается нашего взаимодействия с Шерлоком Холмсом. Но на сей раз я познакомился со всеми вещественными доказательствами и могу сказать безо всякого сомнения — он мёртв. Готов поклясться своей репутацией.
— Не будем делать вид, что потеря Шерлока Холмса — это вселенская катастрофа, — заговорил человек прямо напротив меня. Он был высок и светловолос, Джонс успел шепнуть мне: «Грегсон». Тот продолжал: — Но вы, Лестрейд, упомянули дело в Лористон-Гарденс. Без Холмса его, пожалуй, не удалось бы раскрыть. Вы собирались перевернуть весь Лондон в поисках девушки по имени Рэчел, а речь шла о слове Rache, что по-немецки означает «месть», именно эту улику оставила нам жертва.
Детективы за столом заулыбались, кое-кто даже засмеялся в голос.
— Впрочем, нет худа без добра, — взял слово инспектор Югал. — По крайней мере, нас больше не будет высмеивать его помощник, доктор Ватсон. Мне всегда казалось, что его писания не делают нам чести.
— Да, престранный был тип, чёрт подери, — воскликнул пятый участник встречи. Говоря, он протирал очки указательным и большим пальцами, словно желая получше разглядеть сидевших в комнате. — Я работал с ним по делу о пропавшей лошади по кличке «Серебряный». Весьма престранная личность. Шерлок Холмс, конечно, не лошадь. Обожал говорить загадками. Вот уж воистину «собака, которая лаяла ночью»! Я им восторгался. Он мне нравился. Но что мне будет его не хватать — сомневаюсь.
— Его методы всегда казались мне подозрительными, — высказал схожее мнение Форрестер. — У него всё выходило легко и просто, а мы были готовы верить ему на слово. Но разве можно определить возраст человека по почерку? Или рост по длине его шага?
Многое из того, что он утверждал, было необоснованным, ненаучным, а то и смехотворным. Мы верили ему, потому что он добивался результата, но всё это нельзя брать за основу для работы современного детектива.
— Он делал из нас дураков, — воскликнул ещё один инспектор. — Я тоже однажды прибегнул к его помощи. Но не кажется ли вам, что мы стали попадать в зависимость от мистера Холмса? Неужели без него мы не раскрыли ни одного дела? — Он повернулся к коллегам налево, потом направо. — Не хочу показаться неблагодарным, но его уход — это возможность действовать более самостоятельно и самим добиваться результатов.
— Хорошо сказано, инспектор Ланнер. — Эти слова произнёс Макдональд, и все взгляды обратились на него. — Я никогда не встречался с мистером Холмсом, — продолжал он с явным шотландским акцентом, — но мы, безусловно, согласны, что человек этот достоин нашей благодарности и нашего уважения — а теперь мы должны идти вперёд. Хорошо ли, плохо ли, но мы остались без его поддержки, и, признав это, давайте рассмотрим дело, ради которого мы собрались. — Он поднял лежавший перед ним лист бумаги и начал читать вслух: — Мистер Скотт Лавелль подвергся пыткам, перерезали горло. Генриетта Барлоу задушена. Питер Клейтон, известный нам мелкий преступник, — убит ударом ножа. Томас Джерролд и Люси Уинтерс задушены. Все жители дома в респектабельном пригороде отправлены к праотцам в течение одной ночи. Мириться с этим, господа, мы не можем. Допускать такое нельзя.