Полукровка (ЛП)

Орек тряхнул головой и отогнал мысли прочь, чувствуя себя глупо из-за того, что позволил разуму вгрызаться в воспоминания, как животному в кость, отчаянно желающему получить каждую каплю костного мозга. Насколько же жалким нужно быть, чтобы мимолетное прикосновение смогло так его взволновать?
Вместо этого он сосредоточился на своих шагах, приглушенных опавшими листьями, все еще влажными после прошедших накануне дождей. Здесь подлесок был реже, и он предупредил женщину — Сорчу — ни к чему не прикасаться, если она может этого избежать.
Это был только вопрос времени, когда на их поиски будет отправлен следопыт, и Орек готов был поспорить на те несколько монет, которые у него были, что именно Сайлас отправится за ними. Лучший следопыт клана не нуждался в том, чтобы они облегчали ему задачу, оставляя очевидные подсказки.
Последние часы ночи они провели у реки, отдышавшись и съев еще немного сушеной моркови. Ореку пришлось подавить желание предложить ей больше, напоминая себе, что еду нужно ограничить. Что-то в ее благодарной улыбке и в том, как она ела то, что он давал, доставляло ему… удовлетворение.
Она благодарила его.
Когда рассвело, он повел ее в лес, направляясь к одной из известных ему человеческих деревень. Она была в нескольких днях пути отсюда, на окраине территории, на которой он охотился, но там был клан людей. Кто-то из них должен был знать, как ей помочь.
Он оглянулся через плечо на Сорчу, не в первый раз задаваясь вопросом, как такая женщина оказалась проданной его сородичам-оркам.
Мать Орека была женщиной из бедной семьи, уже повидавшей много ужасов мира, прежде чем ее похитили работорговцы и продали его отцу. Не только жизнь с кланом оставила глубокие морщины у нее под глазами, хотя она еще не была старой.
Сорча не страдала от непогоды. Ее туника и бриджи были перепачканы, но тонкую ткань и швы невозможно было не заметить, а сапоги, доходившие до колен, были из мягкой кожи. Хотя каштановые кудри были спутаны, а вокруг глаз залегли темные круги, в ней была живость, которой он никогда раньше не видел. Она была здоровой, ее щеки были розовыми, глаза яркими, а фигура полной и сочной, ее ногти были ухожены, и все зубы были на месте.
Он был прав, когда считал ее высокой для человеческой женщины. Она доходила ему почти до середины груди, настолько высокая, каким мог быть человек, с широкими плечами и бедрами. Ее ноги были мускулистыми, но заметно женственно изогнутыми, а грудь…
Ему пришлось перестать замечать ее и думать о ней.
Тем более что при мысли о ней, о ее ярких глазах, о том, как легко двигаются ее губы, чтобы усмехнуться, надуться или заговорить, зверь внутри него урчал с чувством собственничества. Он никогда не испытывал ничего подобного и не был уверен, что хочет этого.
Она легко шла рядом с ним, иногда что-то болтая, а иногда молча осматривая лес вокруг них. Она двигалась в его темпе, никогда не жалуясь, хотя ноги у нее были короче его. При свете дня веснушки, покрывавшие ее кожу, были гораздо заметнее, и он иногда ловил себя на том, что смотрит на то, как они, казалось, танцуют, когда она улыбается.
Судьба, что же мне с ней делать?
От этого вопроса у него внутри все сжалось от ужаса. Он украл ее. Он должен был вернуть ее к ее народу, но до города оставалось несколько дней пути. Он предполагал, что сможет так долго обеспечивать кого то, но раньше у него не было такого опыта.
Он не проводил так много времени в обществе одного человека с тех пор, как был юнлингом. Иногда ему было одиноко, а иногда он думал, что ему так больше нравится. Зачем ему нужен был кто-то? От мысли, что теперь ему придется несколько дней поддерживать в ней жизнь, у него внутри все сжалось.
Если она и почувствовала какое-то из его безмолвных переживаний, то виду не подала. Ее мшисто-зеленые глаза метнулись к нему, и полуулыбка расплылась по ее лицу.
Покраснев, Орек отвел взгляд.
Он надеялся, что она не нашла в нем ничего забавного.
— Итак, орк Орек, — сказала она нараспев. У него было мало опыта общения с другими, не говоря уже о женщинах, но он думал, что этот тон используется, чтобы смягчить грядущую резкость. — Куда ты меня ведешь?
  
— В человеческую деревню.
Она моргнула, как будто не ожидала такого ответа.
— Она поблизости?
Он покачал головой.
— Нет. Три дня ходьбы.
Хотя может быть и больше, поскольку на этот раз он был не один.
Она издала горловое урчание, звук, который скользнул, как кончики пальцев, по его позвоночнику.
— И ты ведешь меня туда?
— Да, — разве он только что не сказал этого?
Ее голова откинулась назад, а в глазах появилось суровое выражение, которое ему совсем не понравилось.
— И ты позволишь мне уйти? Просто так?
Тут Орек остановился, повернувшись к ней лицом и надеясь, что его нахмуренные брови скрывают то, как горели его щеки и уши от того, что она прятала за этими вопросами.
— Ты не моя пленница, — сказал он ей.
— Приятно слышать, — сказала она, хотя ее позиция и тон не смягчились.
Орек ждал, когда она скажет или спросит то, что действительно хотела. Его небольшой опыт общения означал, что у него не хватало на это терпения, а то, как эти глаза, напоминающие покрытые мхом камни, смотрели на него, оценивая… Ему хотелось вылезти из кожи вон.
— Ты освободил меня из лагеря и ведешь к людям… по доброте душевной?
Почему она говорит об этом как о чем-то плохом?
Его челюсть двигалась, клыки терлись о внутреннюю сторону верхней губы. Как он мог объяснить причину этой женщине, когда он едва мог объяснить это самому себе? Слова и воспоминания кружились внутри, в основном о его матери. Он помнил ее боль, ее слезы и знал, что никогда и никому не пожелал бы ничего подобного. Даже Крулу или Калдару.
И уж точно не этой женщине. Никогда, прорычал зверь.
Он не мог выразить то, для чего у него не находилось слов, и разочарование вместе со стыдом терзали его, застревая в горле. В конце концов, единственное, что он смог выдавить, — это раздраженное ворчание. Его ноздри раздувались от гнева, а стыд лишь усиливался, когда он заметил, как тень страха мелькнула на ее лице.
— Ты хотела там остаться? — вот что сорвалось с его губ.
Она вздрогнула, возможно, раскаиваясь, что только заставило его ворчать еще сильнее.
— Нет.
— Ты вольна идти, куда захочешь, — он снова зашагал, радуясь, что больше не смотрит на нее и прячет обнаженный нерв своих воспоминаний.
Листья хлюпали под сапогами, когда он шел по лесу без оглядки, и ему не нужно было многого, чтобы понять, куда он направляется. Он знал эти леса, знал лучшие пещеры, лучшие ручьи, лучшие места для установки ловушек и сбора ягод и грибов.
Он продолжил путь на северо-восток, к деревне, стиснув зубы так крепко, что клыки защемили десны. Только когда он услышал мягкую поступь женщины, следовавшей за ним по пятам, то позволил челюсти немного расслабиться.
Она задела орка за живое, это было ясно. Сорча молча следовала за ним по лесу, размышляя, на что именно он обиделся. Не то чтобы она была из тех, кто извиняется за то, чего не делала или не имела в виду — в доме, где так много братьев и сестер, она, как старшая, принципиально никогда не извинялась, — но все же было бы полезно узнать, что именно разозлило ее большого не-похитителя, как он утверждал. Спасателя? Попутчика?
По ее опыту, мужчины — самцы — были гордыми существами, так что, возможно, она этого не поймет.
Что бы это ни было, и не важно, что она не извинилась, неведение все еще заставляло ее кусать внутреннюю сторону щеки.
И еще тишина.
Лес не был по-настоящему тихим местом, по крайней мере, если прислушаться. Она знала, что лес — это какофония звуков, растения и животные перекликаются на языках, столь же древних, как сам лес, возможно, даже таких же древних, как горы на западе. Теперь стало тише, большинство лесных существ знали, что нужно прятаться, когда мимо проходят более крупные существа.