Семь лет между нами (ЛП)

(P.P.S. Если моя племянница заглянет, скажи Клементине, что ты снимаешь квартиру у меня на лето. Напомни ей про летние поездки за границу.)
Я смотрела на записку дольше, чем следовало. Хотя у меня было полно открыток от тёти — ко дню рождения, ко Дню святого Валентина, к Рождеству — спрятанных в шкатулке с украшениями в спальне, видеть её новый, живой почерк всё равно было непросто.
  
Я думала, что больше никогда не увижу этих строчек. Это было глупо. Я знала, что это глупо. Но теперь её осталось чуть больше, чем было раньше. Летние поездки за границу…
Незнакомец вывел меня из мыслей, уверенно спросив:
— Теперь всё прояснилось?
Я сжала челюсти.
— Нет, вообще-то.
Его уверенность дрогнула.
— …Нет?
— Нет. Потому что мисс Норрис умерла три года назад. А в её квартиру въехала молодая пара, которая выбросила все её старинные музыкальные шкатулки и скрипку, потому что завещать их было некому. Моя тётя хотела их спасти, но не успела, и они сгнили под дождём на обочине.
Он нахмурился.
— «Каждое лето»? Да нет, я только на прошлой неделе с ней говорил…
— Это не смешно, — резко перебила я, крепче сжимая подушку с пайеточным лицом Джеффа Голдблюма.
Он моргнул, затем медленно кивнул.
— Ладно… Я соберу вещи и уйду, хорошо?
Я попыталась не выглядеть слишком облегчённой.
— Отлично.
Он опустил руки и молча развернулся, направляясь в спальню тёти.
Я ожидала увидеть свою кровать на чёрной металлической раме из ИКЕА, но заметила одеяло, которого не видела с тех пор, как собрала вещи полгода назад.
Я тут же отвела взгляд.
Это просто похоже на то одеяло. Это не оно. В груди защемило, но я постаралась подавить это чувство. Это было почти полгода назад, напомнила я себе, потирая грудную кость. Её больше нет.
Пока он собирал вещи, я зашагала по гостиной — я всегда так делала, когда нервничала.
Квартира казалась светлее, чем я её запомнила. Сквозь большие панорамные окна лился солнечный свет.
Я прошла мимо фотографии на стене — тётя улыбается перед театром Ричарда Роджерса в вечер премьеры The Heart Mattered. Я точно помнила, что сняла её, когда переехала сюда неделю назад. Она должна была быть в коробке, вместе с вазой, которая сейчас стояла на столе, и с цветными фарфоровыми павлинами на подоконнике, которых тётя привезла из Марокко.
А потом я заметила календарь на журнальном столике.
Я могла бы поклясться, что выбросила его. И точно знала, что тётя Аналия перестала вести календарь. Но не семь лет назад…
— Ну, кажется, это всё, — раздался голос. — Оставлю продукты в холодильнике.
Он вышел из комнаты тёти с дорожной сумкой на плече, но я едва его слышала.
В груди стало тесно. Я не могла дышать. Семь лет. Почему календарь стоял на семь лет назад? И где мои вещи? Коробки, которые я ещё не распаковала и которые стояли в углу? Фотографии, что я развесила на стенах? Он их переставил? Перетащил, чтобы меня запутать?
Он остановился в гостиной.
— Ты… в порядке?
Нет. Нет.
Я тяжело опустилась на диван, сжимая подушку с пайеточным лицом Джеффа Голдблюма так сильно, что ткань зашуршала.
Теперь я замечала каждую мелочь, потому что тётя никогда ничего не меняла в квартире. Если что-то исчезало или появлялось, это бросалось в глаза. Шторы, которые она выбросила три года назад, когда подобранный ею с улицы кот обмочился на них. Свеча Святая Долли Партон на кофейном столике — та самая, из-за которой загорелся её пернатый боа и которую она в панике вышвырнула в окно. Тот самый плед, которым я накрывалась ночью, хотя он должен был быть в коробке в шкафу в коридоре. Столько вещей, которых уже не должно быть. Включая…
Мой взгляд упал на кресло с высокой спинкой, цвета яйца малиновки. Кресло, которого здесь больше не было. Кресло, которое не должно было здесь быть. Потому что… потому что это было её место.
— Моя тётя… — Голос дрогнул, но я заставила себя спросить: — Она сказала, куда уехала?
Хотя я уже знала. Если сейчас семь лет назад, то…
Он почесал затылок.
— Эм… Кажется, в Норвегию?
Норвегия. Бегать от моржей, фотографировать ледники, искать билеты на поезда до Швейцарии и Испании, потягивать вино из старой бутылки, купленной в магазине напротив хостела.
Края зрения начали темнеть. Я не могла вдохнуть. Что-то застряло в горле, воздуха было слишком мало, лёгкие не слушались, не…
— Чёрт, — выдохнул он, роняя сумку. — Что случилось? Что мне сделать?
— Воздух, — прохрипела я. — Мне нужен… нужен свежий… нужен…
Выйти. Уйти отсюда. Продать эту квартиру, уехать на другой конец света…
В два шага он оказался у окна.
Я резко замотала головой.
— Нет, не…!
Он распахнул его.
То, что произошло дальше, напоминало сцену из фильма Птицы Альфреда Хичкока. Потому что тётя всегда с любовью давала имена всем своим «питомцам». Крысе, что жила у неё в стенах несколько лет? Громила. Коту, который помочился на шторы? Свободный Вилли. А поколению голубей, что гнездились на её кондиционере столько, сколько я себя помнила?
Два серо-синих размытых силуэта ворвались в квартиру с воинственными курлыканьями.
— Мать твою! — взвыл он, прикрывая лицо.
Они налетели, словно летучие мыши из преисподней, ночные крысы, беспощадные мстители.
— Голуби! — закричала я.
Один плюхнулся с грохотом на кухонную столешницу, другой сделал круг почёта по гостиной и приземлился мне на голову. Острые когти впились в кожу, спутываясь в моих и без того растрёпанных волосах.
— Сними его! — завопила я. — Убери с меня эту гадость!
— Не двигайся! — крикнул он.
Его пальцы осторожно схватили птицу за тело, мягко, но уверенно пытаясь её освободить.
Голубь не хотел отпускать.
В ту секунду я всерьёз подумывала побриться налысо.
Но его руки были тёплыми, движениями — аккуратными, и это, к моему удивлению, немного успокоило бешено колотившееся сердце.
— Всё, всё, тише, хорошая девочка, — пробормотал он низким, мягким голосом, и я не была уверена, кому он это сказал — мне или птице.
Я была очень рада, что он не видел, как мои щёки покрылись жарким румянцем.
И вот наконец… мы были свободны. Я резко отскочила за диван, пока он держал голубя на вытянутых руках.
— Что мне с ним делать? — спросил он неуверенно.
— Отпусти его!
— Я только что его поймал!
Я изобразила, как выбрасываю что-то.
— В ОКНО!
Голубь дёрнул головой, как девочка из Изгоняющего дьявола, и моргнул, уставившись на него. Тот скривился и швырнул птицу в окно. Голубь взмыл в воздух и улетел на противоположную крышу.
Парень тяжело вздохнул.
Второй голубь моргнул, курлыкнул и, переваливаясь, подкатился к краю кухонного стола, клюнув уголок конверта.
— Эм… я так понимаю, это и есть Мать и Ублюдок? — осторожно спросил он.
Я пригладила волосы.
— Теперь ты вспомнил записку?
— Можно было бы и уточнить, что речь о голубях, — парировал он и шагнул, чтобы поймать второго.
Тот тут же бросился в противоположную сторону, но парень цокнул языком, пытаясь его загнать.
Я смотрела на всё это, ощущая нарастающую панику.
Семь лет назад.
Тогда я должна была отправиться в путешествие по Европе с парнем, но мы расстались прямо перед поездкой. И, если честно, я горевала не о нём, а о самом путешествии. А потом на крыльце дома моих родителей появилась тётя — с дорожным шарфом на голове, в солнцезащитных очках в форме сердечек, с чемоданом у ног.
Она улыбнулась мне и сказала:
— Пойдём, моя дорогая Клементина. Будем догонять луну.
И мы пошли. Мы не знали, куда направляемся. У нас не было плана. У нас никогда не было плана, когда мы пускались в приключения. Говорила ли она тогда, что сдаёт квартиру? Я… не помнила.
  
То лето пролетело туманом, в котором я была совсем другой девочкой — без карты, без расписания, без пункта назначения.
«Эта квартира волшебная», раздался в памяти голос тёти.