Семь лет между нами (ЛП)

О квартире, которая иногда ускользала во времени — на семь лет вперёд или семь лет назад.
— Как тот самый «семилетний кризис»? — насмешливо спросила тётя.
Вера так расстроилась, что тётя даже могла подумать об этом.
— Нет, как счастливое число! Семь. Оно ведь счастливое, раз ты здесь.
Тётя всегда клялась, что ничто в жизни не могло её смутить, но в тот момент она не знала, что сказать.
  
Они говорили часами за тарелками пасты аль денте и увядшего салата. Разговаривали до самого рассвета, пока небо не окрасилось в розовый. Смеялись над дешёвым вином, и когда тётя рассказывала эту историю, можно было видеть, как счастье молодит её, заполняет её лицо любовью.
У меня никогда не было сомнений — она любила Веру.
Любила её так сильно, что начала называть её «моё солнышко».
И именно на этом месте её рассказ всегда заканчивался — на этом моменте, полном волшебства, чудес, открытий. И когда я была ребёнком, мне этого было достаточно. Это был счастливый конец.
Я жила в той же квартире, открывала двери, надеясь, что когда-нибудь и меня унесёт в неизвестное прошлое, или, может быть, в будущее.
Через семь лет я буду успешной? Популярной? Красивой?
Смогу ли я разобраться в своей жизни? Влюблюсь?
А если бы попала в прошлое, встретила бы тётю из тех фотографий, где я только родилась? Ту тихую, сдержанную женщину, которая выглядела немного потерянной. И я тогда не понимала почему.
Мне потребовалось несколько лет, чтобы осознать — тем летом она рассказывала мне только хорошее.
Когда мне было двенадцать, она рассказала и грустное. Сказала, чтобы я слушала внимательно. Что разбитое сердце — это тоже важно.
Мы ужинали на летней веранде, пока над городом собиралась гроза. Феттуччине, как всегда, было не таким, как в прошлый раз. Я уже знала эту историю вдоль и поперёк, всё ещё надеясь, что однажды, входя в квартиру, она выберет меня, унесёт меня куда-то—
— Я хотела выйти за неё замуж.
Она сказала это тихо, за третьим бокалом мерло, когда мы играли в «Скраббл» за день до нашего вылета в Дублин.
Я помню тот вечер слишком хорошо — так, как запоминаются моменты, что застревают в голове и проигрываются снова и снова спустя годы, меняя в деталях, но никогда в сути.
— Найти своего человека двадцать с лишним лет назад было сложнее. Мы встречались в этом месте вне времени так часто, что я знала линии её ладоней так же хорошо, как свои. Я заучила все веснушки на её спине, рисовала из них созвездия. Квартира всегда притягивала нас друг к другу в моменты, когда мы стояли на перепутье. А таких моментов было слишком много — в карьере, в личной жизни, в дружбе. Мы помогали друг другу. Мы были единственными, кто мог.
Она посмотрела куда-то вдаль.
— Я думала, что смогу найти её. Что это будет просто. Что это будет как увидеть кого-то знакомого в толпе, встретиться глазами, и время замрёт.
Она горько усмехнулась.
— Но время никогда не замирает.
Семь лет — это огромный срок.
Через семь лет я уже буду учиться в колледже. Через семь лет у меня будет первый парень и первое разбитое сердце. Через семь лет мой паспорт будет поистрепаннее, чем у большинства взрослых, которых я знаю.
Я могла только догадываться, что произошло между ними за семь лет.
Но мне не нужно было догадываться.
Всё оказалось просто. И грустно.
Когда тётя нашла Веру в настоящем, она уже была другой. Изменилась — немного, но достаточно, чтобы это ощущалось.
А тётя… Она любила перемены, любила новые открытия, но боялась, что то, что было у них в той квартире, не выдержит реального мира. Боялась, что это никогда не будет таким же прекрасным, как было тогда. Что, если провести вместе целую жизнь, их любовь испортится, как несвежий хлеб. Что их сердца остынут.
В конце концов, Вера хотела семью, а Аналея — весь мир.
— Поэтому я отпустила её, — сказала тётя. — Лучше уж так, чем быть для неё обузой.
И Вера пошла дальше. Воспитала двоих детей одна. Вернулась в родной город, чтобы их растить. Снова поступила в колледж. Стала юристом. Она росла, менялась, становилась новой версией себя — потому что время всегда меняет. И она больше не оглядывалась назад.
А тётя осталась такой же. Боялась держаться за что-то слишком долго, чтобы это не испортилось.
В её квартире всегда было только два правила:
Во-первых, снимать обувь у двери.
Во-вторых, никогда не влюбляться.
Потому что любой, кого ты здесь встретишь, любой, кого тебе позволит найти эта квартира, не сможет остаться. В этой квартире никто не оставался. Никогда.
Так почему же теперь она дала мне кого-то? Почему не тётю — того, кого я хотела увидеть? Почему отправила меня в момент, где её уже не было, а её квартира оказалась отдана в аренду какому-то обаятельному незнакомцу с самыми пронзительными серыми глазами?
Но это не имело значения. К тому моменту, как я вернусь, его уже не будет.
Квартира просто ошиблась. Или я схожу с ума. В любом случае, это ничего не меняло, потому что он не останется.
Я шла дальше, чем собиралась, и в итоге оказалась у Метрополитен-музея. Я всегда приходила сюда, когда терялась. Вневременные портреты, яркие пейзажи, мир, увиденный через пятна краски. Я бродила по галереям, и за это время сумела собрать себя воедино. И придумать план.
На обратном пути я купила маккиато в итальянском кафе напротив Монро и быстро осушила его. Выбросила стакан в урну у здания. И решительно направилась в то последнее место, куда мне хотелось идти.
6
Второй шанс
Прогулка от лифта до квартиры моей тёти на четвёртом этаже казалась необычно долгой. Нервы натягивались всё сильнее — как всегда, когда я приближалась к её двери (— «К твоей двери», — слышала я голос Фионы). Дрожь от необходимости войти внутрь смешивалась с тревогой: вдруг я снова увижу того незнакомца? Очень хотелось, чтобы его там уже не было.
Я остановилась перед дверью с номером B4. Латунный дверной молоток в форме львиной головы смотрел на меня, застыв в вечном полурёве, полукрике.
— Так, план такой: если он там, гоню его битой из шкафа. Если его нет — живу спокойно, — пробормотала я себе под нос, роясь в сумке в поисках ключей. — Не психуй, как в прошлый раз. Дыши.
Гораздо легче сказать, чем сделать.
Руки дрожали, когда я вставила ключ в замок и повернула. Я не была суеверной, но этот бесконечный спор у меня в голове — «пусть его не будет… пусть он будет…» — слишком напоминал игру в ромашку.
Дверь скрипнула на ржавых петлях, и я осторожно заглянула внутрь.
Никаких звуков…
Может, он ушёл.
— Эй? — позвала я. — Господин Убийца?
Тишина.
Хотя, если бы он действительно был убийцей, стал бы он откликаться? Я слишком много думала. Скользнула внутрь и закрыла за собой дверь. В квартире стояла тишина, через занавески в гостиной лился мягкий золотисто-оранжевый свет. В лучах солнца кружились пылинки.
Я поставила сумку на барный стул у стойки и прошлась по комнатам. Он исчез. Его вещей тоже не было.
Но облегчение быстро сменилось тревогой. В квартире всё осталось таким же, каким было семь лет назад. Календарь застыл на той же дате. Портреты на стене вернулись на свои места, хотя тётя либо отдала их, либо уничтожила, а я спрятала оставшиеся в шкаф в коридоре. В спальне снова стояла её кровать, а в кабинете — книги, хаотично нагромождённые на полках, хотя я была уверена, что убрала большинство в коробки.
И тогда я увидела записку. Она была написана на обратной стороне старого чека, размашистым и неразборчивым почерком, который я не узнала.
«Извините за вторжение — Я»
Я перевернула чек. Дата — семилетней давности. Из магазина на углу, который уже давно превратился в дорогой бутик мебели — такой, что обычно мелькает в шоу о «деревенском шике» и стенах из шиплапа.
  
У меня сжалось горло.
— Нет, нет, нет… — прошептала я.
Две голубки сидели на подоконнике, прижавшись к стеклу, будто хотели попасть внутрь и посмотреть, что будет дальше. Они выглядели потрёпанными после утреннего переполоха.