Улица Вокзальная, 120

Наутро я вернулся домой с охапкой газет и журналов. Самых разных: общественно-политических, литературно-художественных, включая журналы мод и косметики. Я питаю некоторую слабость к обворожительным изданиям этого рода.
Первую половину дня я провел за чтением в ожидании звонка Фару. Звонка не последовало.
Просматривая «Элегантность. Очарование. Светскость», я узнал, что доктор Юбер Дорсьер также освободился из концлагеря. Он был избавлен от бюрократических проволочек, сопутствующих оформлению демобилизации, и уже несколько дней как жил в Париже. «Косметологический кабинет Э. О. С. счастлив довести до сведения своих очаровательных клиенток, что прославленный хирург-косметолог...» и т. д. Роскошный журнал сообщал и адрес Дорсьера. Я переписал его. Потеряв адрес жены Дезиля, я надеялся, что он мне его возобновит.
Я просмотрел разделы внутренней и внешней политики, военные сводки, рубрику черного рынка, а также объявления, стараясь напасть на то, которое ищу на протяжении вот уже двадцати лет: «Мэтр Тартемпьон, нотариус Бузига, просит г. Бюрма (Нестора) незамедлительно связаться с его конторой по вопросу о наследстве, оставленном ему его американским дядюшкой», — разумеется, не нашел и скомкал всю эту писанину. Был полдень.
Я облачился в милый моему сердцу старый костюм фирмы «Принц Галльский» (броский, но отнюдь не эксцентричный), сходил пообедать, вернулся, просмотрел скопившуюся почту. В два часа раздался телефонный звонок. Но это был не Флоримон Фару, а Жерар Лафалез:
— Наш друг стал жертвой небольшого дорожного происшествия, которое на несколько дней прикует его к постели, — звучал далекий голос. — Его сбила одна из тех редких машин, что попадаются еще на наших улицах.
— А это не инсценировка?
— Нет. Когда ему станет лучше, я позвоню. Мои связи это позволяют... правда, не слишком часто.
— Хорошо. Спасибо. У меня как раз будет время осмотреться.
Не вешая трубку, я попросил соединить меня с комиссариатом полиции.
— Я бы хотел поговорить с месье Фару, — сказал я.
Бесстрастный голос поинтересовался, кто его спрашивает. Я назвал себя. Меня попросили подождать. Через минуту я услышал знакомый, с присвистом голос моего друга.
— Вам повезло, — сказал он. — Я забежал буквально на секунду и тут же убегаю... Никак не мог выкроить время позвонить вам. Да, да, мне передавали.
— Не могли бы мы встретиться, скажем, через час?
— О! Совершенно исключено, старина. В лучшем случае — вечером. Дел по горло. Это что, срочно?
— Все зависит от вас. Надеюсь, вы получили мое письмо по поводу Лионской улицы?
— Получил.
— Ну и как, есть что-нибудь новенькое?
— Нет. Я бы даже сказал...
— Тогда будь по-вашему. Готов подождать. Схожу в кино. Только сначала договоримся о встрече. Может быть, в девять у меня? Здесь нам никто не помешает. Идет? Да, у меня тепло. Подключаю электрообогреватель к счетчику соседа.
— Договорились. А вы изменились в плену. Стали разговорчивее...
— Я? Не может быть. Во всяком случае, комиссар Бернье другого мнения.
— Комиссар Бернье? Кто это?
— Ваш лионский коллега, завидующий безработным. Он делает все для того, чтобы раньше времени уйти в отставку.
— И вы не препятствуете ему в этом?
— С чего бы это я стал ему помогать? Вы же знаете мое отношение к полицейским.
— Может, лучше я повешу трубку? — пошутил он. — Вдруг нас услышит кто-нибудь из начальства... До вечера.
— До вечера, трусишка.
Итак, вся вторая половина дня оказалась свободной. Я воспользовался ею, чтобы навестить кое-кого из бывших сотрудников. Так я узнал, что Роже Заваттер также побывал в плену, что менее удачливый Жюль Леблан погиб, а Луи Ребуль, оказавшийся как бы между двумя этими славными ребятами, лишился правой руки в одном из первых сражений «странной войны», в рукопашном бою на линии Мажино.
Встреча с Ребулем вышла эмоциональной. Я умолчал о гибели Боба Коломера, отложив этот разговор до другого раза, и распрощался с коллегой, пообещав давать ему при случае кое-какие несложные поручения.
 
Афиша ближайшего кинотеатра зазывала на «Ураган» с Мишель Оган в главной роли. Я вошел. Это не могло мне сильно повредить.
— Привет, старина, — приветствовал я Флоримона Фару, едва он наступил своим казенным ботинком на коврик у моей двери. — Знаю, что за окном мороз, что угля не хватает и что мы проиграли войну. Предупреждая ваши вопросы и не вдаваясь в праздные рассуждения, скажу, что находился в плену в Санбостеле, где лечился картофельным отваром. В конечном счете ненамного хуже, чем в Санте. Кстати, о здоровье. Надеюсь, ваше — не хуже моего. Так ведь? Ну и отлично! Присаживайтесь и опрокиньте-ка стаканчик вот этого красного вина.
Инспектор судебной полиции Флоримон Фару нагонял свое сорокалетие быстрее, чем преступников. А это что-нибудь да значило. Хорошего телосложения, роста скорее выше среднего, поджарый. Благодаря своим серым усам получил у более молодых коллег прозвище Дед. Зимой и летом он не расставался с шоколадного цвета шляпой, которая была ему до ужаса... к лицу. Он так и не приноровился к складу моего ума. Что не мешало ему перемежать время от времени наши беседы заливистым хохотом, звучавшим порой невпопад, хотя и призванным служить реакцией на какую-нибудь из моих острот. А в остальном добрый малый, услужливый и по-отечески... если угодно, по-дедовски заботливый.
Неодобрительно выслушав поток общих мест, он демонстративно пожал плечами, сел за стол, снял шляпу, положил ее на стул и погрузил усы в стакан с вином.
— А теперь, — сказал я, набив и раскурив трубку, — рассказывайте, что вам удалось узнать.
Он откашлялся.
— Работая с вами, поневоле приучаешься не удив-ляться запутанным инструкциям. И все же, ваша бывшая секретарша...
— Что моя бывшая секретарша? Самая обыкновенная женщина, в любую минуту готовая выкинуть какой-нибудь номер.
— О, разумеется... И все же ваше поручение показалось мне верхом нелепости.
— Надеюсь, это не послужило для вас поводом сидеть сложа руки?
Он отрицательно замотал головой.
— Я составил пространный отчет, — сказал он. — Не то чтобы очень уж пухлый...
Запустив руку в широкий карман, он извлек из него две страницы машинописного текста. По мере того, как я читал их, во мне росло раздражение.
«Пространный» отчет оказался весьма обстоятельным. На протяжении тех дней, что за ней велась слежка, Элен Шатлен не дала ни малейшего повода для подозрений. Все ее поступки выглядели вполне естественными.
Каждое утро, выходя из дома в восемь тридцать, она прямиком направлялась в Агентство печати Лекту, в полдень шла обедать в ресторан, в два часа возобновляла работу, в шесть заканчивала ее и возвращалась домой. Из проведенного Фару расследования вытекало, что по вечерам она сидела дома, за исключением четверга, когда вышла развлечься в кинематографе. Вторую половину субботы и все воскресенье она провела в гостях у матери. И ни разу никуда не отлучалась с тех пор, как возвратилась из эвакуации.
Неужели я пошел по ложному следу?
Ничем не следует пренебрегать, говаривал, священнодействуя, мой друг комиссар Бернье, человек, пренебрегавший уймой вещей. Потому-то я и решил установить наблюдение за Элен Шатлен.
А эти полицейские, знающие все-таки толк в своем деле, чуткие к малейшей двусмысленности, по профессии и по натуре своей подозрительные, как могут они утверждать, что в поведении этой девушки нет ничего предосудительного? Все это казалось мне невероятным... если только Элен не была в действительности куда более опытной, чем я это себе воображал. Я решил непременно встретиться с ней.
Фару отвлек меня от размышлений, спросив, доволен ли я и надо ли продолжать наблюдение. На оба вопроса я ответил утвердительно.
Затем сунул ему под нос фотографию обеспамятевшего.
— Этот тип вам, случайно, не знаком?
При виде бирки с регистрационным номером на его груди Фару развеселился.