Три поцелуя (ЛП)

— Что ты несешь? — в отчаяние выкрикнула Эсме. Вот так впервые смятение вырвалось наружу, совершенно не свойственное ее спокойной тихой натуре, и потому саму ее ошеломило. — Ты не знала как это делать? Жить?
— Да! Не знала! Мне пришлось всему учиться, после твоего рождения, Эсме. Как перейти улицу, включить кран и зажечь спичку? Как завязать шнурки на ботинках? Как пользоваться деньгами? — Она глубоко, неровно вздохнула, явно в чем‑то сомневаясь, все же решилась сказать: — И я научилась смотреть на людей не боясь, что они войдут через глаза в мое тело, надев его на себя как костюм, заткнув мое сознание в тени моей души! — Ее голос дрогнул, она была на грани истерики. Эсме смотрела на нее во все глаза, сбитая с толку только что услышанным. Она знала: что бы ни произошло и не происходит сейчас, их маленькая милая жизнь, которую она всегда знала, подходит к концу. Начиналось что‑то новое.
— Мама, о чем ты говоришь? — спросила она, уже ласковее. Она сидела на коленях, ее распущенные волосы рассыпались по полу вокруг нее и в лучах рассвета, очень напоминали кровь. В своей белой ночной рубашке она выглядела очень юной и очень хрупкой, Мэб протянула руку и сжала пальцы дочери.
— Эсме, ты не видела ничего… — начала было она нервно, но голос сорвался, она сглотнула и предприняла еще одну попытку: — Ты случайно не видела или может быть слышала… волков?
И Эсме сразу вспомнила волчью песню, непонятно откуда взявшуюся, предшествующую рассвету, и вызвавшая чувство эйфории, которое не отпускало. Даже воспоминания о той песне звучали в ней крещендо в завершении симфонии и вынуждали учащенно биться сердце. Ее глаза округлились, она кивнула.
— Сегодня утром, — сказала она. — Это меня и разбудило.
Веки Мэб затрепетали, словно она вот‑вот потеряет сознание. Она оперлась одной рукой на пол для устойчивости, тяжело дыша.
— Нет, о нет, — запричитала она. — Они нашли нас. — Она неожиданно поднялась, подошла к окну и оглядела улицу, а потом задернула шторы.
— Кто нашел нас, мама? — спросила Эсме.
Мэб развернулась к ней.
— Дорогая, я не хотела, чтобы их уродства отравили твой разум. Вот почему я никогда не рассказывала о них, о моей прежней жизни…
— Ты имеешь в виду людей, которые тебя вырастили?
— Они не люди, — резко ответила Мэб. — Они за милю могут услышать течение крови в твоих венах. Они могут учуять запах цвета твоих волос в темноте. Они охотники, Эсме, и они никогда не стареют, они никогда не умирают, и они не могут любить. Они пусты, и они порочны, как и я… Я украла тебя у них! — Руки женщины легли на ее худой живот. Они сжали его, будто вспомнили то время, когда он был круглый и наполненный жизнью. Ее голос понизился до шепота. — Четырнадцать лет назад я сбежала от них с тобой. Ты была сокровищем внутри меня. Раньше я так боялась, что они найдут нас, но я… И я уже почти поверила, что мы в безопасности.
— Думаешь… думаешь, что они нашли нас?
— У Друджи много лиц, но охотники — это всегда волки. А их глаза… их глаза всегда голубые. Бледно, бледно голубые, как у тебя.
Ошеломленная всем, что она слышала, Эсме отняла ладонь от глаза. Мэб съежилась при виде него.
— Друджи даевас! — прошипела она. — Эсме, прикрой его! Я не могу смотреть на это! Он такой же как и у нее.
— У кого?
— Неважно. Нам нужно уезжать. Но сначала принеси ножницы.
— Зачем? — спросила Эсме дрожащим голосом, она рефлекторно, защищая глаз, прикрыла его ладонью.
— Просто принеси мне их, дорогая. — Вся, дрожа, Эсме сделала так, как ей велели.
Через десять минут они спустились по пожарной лестнице и оставили свой маленький милый мирок в прошлом. Эсме надела повязку на глаз, наспех вырезанную из бархатного покрывала. Обе несли по скрипичному футляру, заполненных такими предметами первой необходимости, как ночные сорочки и паспорта. Солонка полная бриллиантов также была при них. Они оставили свои книги‑сказки, платья и скрипки, и огненные косы, которые остались висеть на люстре. Со стороны они казались просто музыкантами, спешившими на репетицию, размахивая футлярами.
 
Эсме не могла перестать дотрагиваться до головы. Она чувствовала себя такой легкой без своих волос, словно могла парить в небе, но Мэб схватила дочь за руку и крепко ее сжала и Эсме поняла, что мать никогда не позволит ей уплыть по небу. 
  
Глава вторая
 
Клыки и любовь
 
Вой охотников с рассветом затих, потому Михай, ослабил бдительность, и уже не столь пристально наблюдал за окнами Эсме. Он окоченел от долгого сидения ночь напролет на вершине церковного шпиля. Такую работу лучше бы выполнять в обличье ворона, но он больше не обращался — даже в волка, однако, его тело жаждало трансформаций. Он жил постоянно в человеческой цитре, комфортно ему было от этого или нет. Вот кто он теперь. Да, были свои ограничения, но были в этом и свои преимущества. Он был уверен, что волки Тэджбела, сейчас шныряют по округе в поисках темных мест, чтобы мирно пережить дневные часы.
Он мрачно улыбнулся. Прошлым вечером они услышали его запах и с лаем оббежали церковь. Но они не смогли залезть на стены и добраться до него, в их‑то обличье, да и в любом случае они пришли не за ним, а за Эсме. Несмотря на это, он знал, что они были бы счастливы оторвать ему голову за то, что он сделал четырнадцать лет назад. Табу Друджа на убийства своих не распространялся на изгнанников, и уж точно не распространялся на предателей.
Он увидел маленькую фигуру Эсме, спешащую мимо окна, и подумал о том, чтобы подкрасться прямо через улицу к пожарной лестнице. Но колебался. Столько лет прошло, и вот наконец время настало. У него в животе порхали бабочки! Как не посмеяться над собой — охотник Друджа нервничал, и не потому, что волки, наконец, нашли его, а из‑за этой мелкой девчонки!
Он должен был увести ее до наступления ночи, до того, как волки снова выйдут на улицы. Только‑только наступил рассвет. У него было время. Он решил сначала выпить чашку чая и успокоить нервы.
Посчитав, что церковный двор внизу пуст, он спустился вниз по башне головой вниз, как ящерица, но из арки вышли несколько монахинь и ахнули при виде него. Они перекрестились и в страхе отпрянули — все, кроме одной. Старая карга со стальным взглядом подошла прямо к нему, когда он спрыгнул на землю.
— Дьявол Друдж! — сплюнула она. — Покинь это святое место! — И она вынула щепотку пепла из мешочка и швырнула пепел ему в лицо.
Михай от удивления закашлялся. Очень странно было видеть городскую монахиню, вооруженную против Друджа. Горожане почти никогда не узнавали в нем их вид и не знали, как защищаться. Он подумал, что она, должно быть, когда‑то жила в горах, где‑то далеко на юге и востоке, где жизнь человека может зависеть от головешек и мешочка пепла. Он стряхнул с ресниц пепел, вежливо поклонился ей и пошел дальше. А она словно приросла к месту и просто смотрела ему вслед. Она была в смятении, и он знал причину этому. Пепел жалил, но должен был сжечь его, без сомнения, как кислота. Когда‑то так оно и было бы, с ним случилось бы то, что с любым другим Друджем. Когда‑то Михай был таким, как они, но не сейчас.
Девушка в чайной покраснела, когда увидела его, и он понял, что она за ним уже давно наблюдает.
— Доброе утро, цветочек, — произнес он тихо, улыбнувшись ровно настолько, чтобы она смогла разглядеть его острые клыки. В игривом свете лавки он выглядел смертельно опасным. Благодаря клыкам, телосложению, длинным черным волосам и глазам, бледными, как у Сибирской хаски, в обрамлении угольных ресниц, и темным бровям, Михая трудно было не заметить, и не думать о нем после.
 
— И тебе утро доброе, — поздоровалась девушка, краснея от ярко‑синих волос до шеи и ниже до самого декольте блузки. Проследив взглядом за ее румянцем, Михай смог увидеть небольшой чернильный шип татуировки, торчащего из ложбинки меж ее грудей. Это мог быть кончик звезды.
— Слыхал волков? — спросила она его.