Капкан (ЛП)

Он был не первым приемным родителем, поднявшим на меня руку, и далеко не последним. Но это была счастливая ночь. На этот раз они действительно пригласили меня посидеть с ними.
Мой желудок скрутило от боли, и я отказался откусить кусочек. Если бы я отвернулся от его пристального взгляда, это была бы слабость.
А я не слабый.
— Ты неблагодарный сукин сын. — сказал он.
Схватив мою тарелку с запеканкой, он швырнул её на пол. Она растеклась, как блевотина у входа в забегаловку.
— Ты будешь есть, как собака.
Его родная дочь хихикнула при слове "собака", но в ее голосе слышались нервные нотки. Я все равно не сдвинулся с места, и когда приемная мать сказала.
— Крис. — мягко пытаясь привлечь внимание своего мужа, мой приемный отец так сильно ударил меня сзади, что я упала на пол.
У меня закружилась голова, и даже когда желчь подступила к горлу, я сел прямо, скрестив ноги. Потом я снова встретился с ним взглядом, мое зрение было туманным.
— Тебе есть что сказать? — спросил он.
Все замолчали, когда он встал, нависая надо мной. Хуже всего была тишина. Они все это ненавидели, и я использовал это как оружие, сводя их с ума. Сохраняя бесстрастное выражение лица.
Никогда не показывал им то, что происходило внутри меня. С каждым высокомерным шагом, он приближался всё ближе, словно его мышцы были слишком велики для его тела. Как будто он точно знал, какой властью обладает.
Я мог бы сказать все, что угодно. Что я ненавидел его больше, чем своих биологических родителей. Что его родители, должно быть, ненавидели его больше, чем я. Что есть дела поважнее, чем разговаривать с идиотом, у которого IQ как у картошки.
Но вместо этого я улыбнулся, делая вид, что ничего не случилось. Это выражение лица сказало все за меня.
И вот тогда-то, он меня и вырубил.
На улице высокий мужчина раскачивается из стороны в сторону, его плечи слишком большие для его тела. Он, должно быть, принимает стероиды, как это делал мой приемный отец.
И на мгновение я задаюсь вопросом, есть ли у этого мужчины ребенок. Биологический. Неродившийся. Усыновленный. Но это не моя забота.
Все люди облажались. Мне не нужен стимул, чтобы кого-то убить. Это честная игра. Даже с Ремеди.
Я следую за ним, подстраиваясь под такт его шагов. К тому времени, как он поворачивает голову, понимая, что кто-то следит за ним, я обвиваю рукой его шею, прижимаю твердую ладонь к его губам и толкаю его внутрь одной из моих пустующих квартир для отпуска.
Он падает на пол, кашляя и краснея, затем тянется к кобуре. Но я поднимаю его пистолет и телефон, широко растягивая губы в усмешке и обнажая зубы.
Я закатываю рукава, вены на моих руках вздрагивают, ожидая его последнего вздоха. Я оставляю его пистолет на маленьком столике рядом с собой. Он изучает меня, пытаясь понять смысл моих действий.
Когда он бросается вперед, протягивая руку за оружием, я хватаю его первым и вгоняю тыльную сторону ему в нос. Хрящ хрустит, как мокрый песок, и он воет, держась за лицо, катаясь по земле словно младенец.
— Чего ты хочешь, чувак? — спрашивает он.
Он лезет в карман и бросает мне свой бумажник.
— Возьми. Это все, что у меня есть.
Держа пистолет направленным на него, из любопытства, я поднимаю бумажник. Дело не в деньгах, но я не из тех людей, которые оставляют наличные на столе. Я кладу пачку в карман, затем проверяю его права.
Донни Кент. Двадцать семь лет. Живет на Куин-стрит, всего в нескольких кварталах от моего поместья. Очевидно, он хорошо обеспечен. Маленький придурок, который живет на зарплату своих родителей.
Он мог быть кем угодно. Мне все равно. Мне просто нужно то, что может дать мне живой человек.
— Теперь вот в чем дело, Кент. — говорю я и запираю входную дверь, пряча ключ в карман. — Для входной и задней двери нужен ключ, копия которого спрятана где-то в этой квартире. Стёкла окон заклеены и заколочены гвоздями. Но если ты сможешь найти выход. — я делаю паузу, бросая взгляд на часы. — В ближайшие две минуты, я оставлю тебя в живых.
 
Мужчина широко раскрывает глаза.
— Пожалуйста. — умоляет он. — Я сделаю все, что угодно.
Я установил таймер на своих часах.
— И…
— Чего ты хочешь, чувак?
— Начинаем!
Его рот разинут, и он бежит по дому, спотыкаясь о каждую комнату, и чуть не плачет, когда видит пенопластовую, изоляционную машину, маску и инструменты, которые я разложил в гостевой спальне.
Каждый его шаг громко и беспорядочно, отдаётся от стен дрожью, но преимущества моей профессии в том, что я точно знаю, как устроен каждый дом. Из-за недавнего ремонта, здесь не будет слышно ни звука.
Он спотыкается, раскидывая диванные подушки в стороны, и выдвигая ящики из комодов. Ключ спрятан в морозилке, в одном из самых очевидных мест, и все же его крошечный мозг не может додуматься до этого. Осталась одна минута.
Начинается истерия. По его щекам текут слезы. Он пыхтит, как бульдог, и вынюхивает все подряд. Наконец, его глаза расширяются, когда он понимает, что я — его выход. Он должен убить меня. И пока таймер не истечет, я не буду сопротивляться.
Он берет себя в руки, расправляет плечи и идет ко мне. Но адреналин, бурлящий в его венах, делает его движения несбалансированными, как у подростка, который учится драться.
Но не мои.
Я отпрыгиваю в сторону. Мой пульс ровный, а член наполняется кровью, когда он теряет контроль.
Паника. Чистый адреналин "бей или беги" струился по его венам. Нестабильность. Он снова бежит на меня, его массивные ноги волочатся вперед, но я отступаю в сторону, позволяя ему врезаться в стену спальни и картина с изображением океанских волн падает на пол.
Мои часы издают звуковой сигнал, и мужчина сглатывает. Я запираю за нами дверь спальни и притягиваю его к себе. Я отключаю сигнализацию. Едкий запах тела проникает мне в нос, и я вдыхаю его. Мне это чертовски нравится. Я прижимаю его шею к своей руке, почти перерезая ему трахею. По его щеке стекает слеза.
— П-п-пожалуйста — хнычет он. — Я не хочу умирать.
Я позволяю ему упасть на пол, и он тут же спотыкается, когда со всех сил пытаясь дотянуться до двери, но замок ставит его в тупик.
— Я не хочу умирать. — снова кричит он, и его щеки блестят от слез.
Я провожу пальцем по его коже, затем слизываю соль с кончика. Вместо бесцветных глаз мужчины, смотрящих на меня снизу вверх, я вижу горящие зеленые глаза Ремеди. Её открытый рот слюнявит мой член, а черные слезы стекают по ее щеках.
Сколько времени ей потребуется, чтобы начать вот так умолять меня? Как долго она продержится, учитывая, насколько она развратна?
Мой член прижимается к шву моих брюк, и я подхожу ближе к мужчине. Он съеживается на четвереньках.
Ремеди одна? Голая в своей спальне? Прикасается к себе, чтобы чувствовать себя в безопасности?
Она хочет все это, зажимы для сосков, ножи, бейсбольные биты. Всё, что поможет ей взять под контроль боль. Весь ее мир — это отклонение от нормы.
Я похлопал по карману, цепь позвякивает под тканью. Я хочу, чтобы она был у нее на горле. Прямо, блядь, сейчас.
Звонит мой телефон, но я не обращаю на это внимания.
Я стону. Нахуй это. Я знаю, чего я хочу. Я вытаскиваю цепь — толстые звенья заканчиваются уплотнительными кольцами. Цепь — удавка для крупной собаки. Или, еще лучше, для человека.
Я продеваю цепочку через кольцо, образуя петлю, и мужчина съеживается, он спотыкается о собственные ноги, когда ползет к двери.
Предполагалось, что эта цепочка предназначена для Ремеди. Это должно было случится завтра ночью.
Но я не могу ждать.
— Надень это себе на шею. — приказываю я.
— Тогда ты отпустишь меня? — спрашивает мужчина.
Я глажу его по голове, как собаку. Люди жалки. Как только они понимают, что их жизни на кону, они сделают все, что угодно, лишь бы спастись.
Ремеди потребуется много времени, чтобы достичь дна этой ямы отчаянья, и я намерен наслаждаться каждой секундой этого.