Ведьма и компания (СИ)

- Отставить, обер-лейтенант! – лающая команда гулко отдалась в кабине бомбардировщика.
Хейнц медленно обернулся, и его улыбка не предвещала ничего доброго:
- При всем уважении, герр лейтенант. - подчеркнул звание противника он. – На борту самолета командую я и...
- И летите не к матушке на именины, а выполняете приказ фюрера! – перебил его гестаповец. – Ваша задача – доставить нас в Берлин, а не… охотиться на железные кресты за случайных русских фройляйн! Если наш… - он бросил взгляд на истерзанное тело. - …подопечный вовремя не прибудет в Берлин, пойдете под трибунал.
- Кому нужен этот русский? – уже сдаваясь, проворчал пилот.
- Это уже не ваше дело, обер-лейтенант. – любезно сообщил гестаповец и от этой любезности штурману стало не по себе, да и пилот слегка спал с лица.
- Повезло русской! – сквозь зубы процедил он. – Даже не узнает, что своей жизнью обязана гестапо!
Гестаповец на это лишь усмехнулся. «Хейнкель» вернулся на курс… русская этажерка как привязанная последовала за ним.
- Похоже, ты ей понравился, Хейнц! – хмыкнул штурман.
Пилот бросил злой взгляд на невозмутимо тарахтящую рядом этажерку:
- Что ей надо? Эта дура не знает, что у нее вооружения нет? Ну-ка пугни ее, Курт!
Пулемет левого борта разразился короткой лающей очередью. С изяществом стрекозы русская этажерка вильнула. Облака разверзлись: точно такие же стрекозы высыпали из облаков, закружив вокруг «хейнкеля» роем назойливой мошкары.
- Стрелки! – выкрикнул Хейнц, и все пять пулеметов загрохотали, выплевывая очередь за очередью.
Крохотные деревянные бипланы казались зачарованными. Перестраивались, закладывали петли, ныряя вниз и уходя вверх, они плясали вокруг «хейнкеля», то оказываясь совсем рядом, то мгновенно разлетаясь от трескучих очередей. Звереющему пилоту его бомбер казался бегемотом на болоте – он прет, а эти жужжат!
- Командир, они хотят подобраться снизу!
- Так не спите! – гаркнул Хейнц – в танце фанерной мошкары и впрямь что-то изменилось. Теперь они упорно старались поднырнуть «хейнкелю» под брюхо.
Оба бортовых MG 17 уже нацелились вниз, отгоняя обнаглевшую «мошкару», нижний пулемет и вовсе строчил, чуть не раскаляясь. Закрепленный наверху пулемет замолчал, получив короткую передышку… И тут же наглые этажерки порскнули прочь как вспугнутые голуби.
«Летите, русские фройляйн, может, и уцелеете» - мысль быстра, и Гюнтер успел подумать прежде, чем пулеметчик «верхнего» MG 17 страшно закричал – и в крике его был ужас. Затем раздался выстрел – обыкновенный пистолетный выстрел. В небе.
- Это ТТ. – дрожащим голосом сказал бортовой стрелок. – Курт там что… застрелился? – в голосе его звучало глубокое неверие.
Ноги «верхнего» стрелка были видны, но… уже нельзя было сказать, что он стоит. Колени его обмякли, будто стрелок навалился на свой пулемет. Второй стрелок шагнул к нему, собираясь дотянуться до товарища…
Над головами грохнуло так, что стрелки присели. Испуганно задрали головы, словно надеясь разглядеть что-то сквозь авиационную сталь. По «крыше» самолета мелко застучали… копытца? Гюнтер поклялся бы, что там скачет маленький, легконогий пони, вроде того, что был у него в детстве, если бы это не было также невозможно, как… как светские визиты!
В дверь бомбардировщика вежливо постучали.
- Стучат. – замороженным голосом сказал Гюнтер.
- Не открывайте! – взвизгнул стрелок.
- Вы с ума сошли! – вскричал Хейнц. – Мы в воздухе! Здесь не могут стучать!
В дверь постучали снова, уже настойчивей.
- Проклятье, что за бред! – взревел Хейнц.
- Бред. – механически повторил Гюнтер. – Галлюцинации. Проверь высоту, Хейнц.
Галлюцинации, похоже, надоело ждать или она посчитала, что проявила достаточно вежливости. Герметично подогнанная дверь словно вздохнула, верньер повернулся сам собой. Бешенный порыв ветра ворвался внутрь, завертелся, подхватывая мусор, бандитски свистнув, вломился в кабину пилота, яростно выдрал бумаги из открытого планшета, и белой метелью закружил их по кабине.
В распахнутую дверь всунулась рогатая козья морда и протяжно сказала:
 
- Мееееее!
- Тихо! – прикрикнул строгий женский голос и... изящная ручка накинула повод козы на верньер двери бомбардировщика. Коза повернулась боком и с ее спины в самолет легко заскочила молодая фройляйн в шлеме и русской летной форме с капитанскими нашивками.
- Добрый день, господа! – перекрикивая ветер, сказала она. – Я дверь пока прикрою, право же, дует! – и невозмутимо захлопнула дверь бомбардировщика за собой.
Послышалось протестующее блеяние козы, ветер в самолете стих, бумаги с шелестом посыпались на ошеломленно пялящихся на загадочное видение мужчин.
- Прошу прощения за нежданный и поздний визит. - видение светски улыбнулось. Говорило оно… она… на великолепном хохдойч[9] с едва уловимой старомодностью речи – также говаривала бабушка Гюнтера, баронесса фон Кройц. – Мне весьма неловко, но увы, у вас на борту есть нечто вовсе вам не принадлежащее. – стуча сапогами, видение русской капитанши проследовало прямо к валяющемуся на полу заключенному. Неодобрительно покачала головой, бросив осуждающий взгляд на гестаповского лейтенанта – под этим взглядом неподвижный, как статуя, лейтенант вжал голову в плечи. Стряхнула лежащую на плече скатку – и парой быстрых движений закатала заключенного в плащ-палатку. Столь же легко и изящно изъяла у гестаповца планшет с бумагами. – Еще раз прошу прощения за беспокойство. – она улыбнулась, с натугой взвалила заключенного на плечо и направилась обратно к дверям.
- Вы… вы не можете уйти! – вдруг вырвалось у Гюнтера. «Боже, что я такое говорю? И с кем?»
- Задержаться я не могу. – ответила ему русская. – У меня там коза привязана.
- Стой! – очнувшийся гестаповец прыгнул за ней.
Мир словно мигнул. Еще мгновение назад безумное видение русской капитанши было совсем рядом… и тут же очутилось у самой двери.
– Приятного полета! Auf Wiedersehen, mein Herren! – она повернула ручку и… вместе со своей ношей выпрыгнула из самолета. Снаружи донеслось протестующее блеяние.
- Нееет! – заорал гестаповский лейтенант и ломясь сквозь бьющий в лицо вихрь, рванул к распахнутой двери. - Бабах! Бабах! Бабах! – его пистолет раз за разом плевал огнем. Гестаповец разочарованно взвыл, зацепился за край двери, почти целиком высунувшись наружу. – Бабах! – руку дернула отдача, нога поехала…
Опомнившийся стрелок подскочил к нему, ухватил за пояс и дернул обратно. Второй стрелок, рискованно изогнувшись, сумел таки захлопнуть дверь. Во вновь наступившей тишине слышно было как сипло дышит гестаповец.
- Зачем? Зачем вы меня удержали? – прохрипел он.
- Вы чуть не погибли! – заорал на него стрелок.
- А так что? – гестаповец поднял голову – в глазах его была мертвая безнадежность. – Как думаете, что станется с нами, господа, когда мы прилетим в Берлин и скажем… скажем, что в самолет постучалась русская летчица с козой… и забрала заключенного?
Гюнтер поглядел на вымазанный кровью пол, где лежал заключенный – и позавидовал обвисшему на своем пулемете «верхнему» стрелку. Для того уже все закончилось.
***
Что-то влажное прошлось по щекам. Он попытался уцепиться за окружающую его темноту: приходить в себя не хотелось. Да и кому хотелось бы, если здесь тишина и покой и даже… даже невыносимая боль вроде притупилась, перестав перемалывать каждую пядь кожи железными зубами. А там – снова цементный пол камеры, скользкий от его собственной крови, и вопросы, и боль, боль, боль, и снова надо держаться, держаться…
- Я бы с удовольствием дала вам еще полежать, но увы, мы ограничены во времени.
Голос был молодой, женский и говорил по-русски. Сам по себе русский язык ничего не значил – гестаповцы обращались к нему и так, и эдак, но… над головой увлеченно щебетала какая-то птаха, лежал он на мягком, а пахло… не горячим железом и кровью, не ужасом и собственным потом, пахло… разогретыми на солнце елками. И травой.