Когда родилась Луна (ЛП)

Хейден нашел меня в своих санях перед самым восходом Авроры.
Я думала, он будет рад меня видеть. Но вместо этого он сказал, что отвезет меня домой в Аритию, причем таким грозным голосом, какого я от него еще не слышала. Но когда взошла Аврора, он вскипятил чай, собрал наши вещи, и мы продолжили путь в том же направлении.
Думаю, он простил меня, потому что дал мне пожевать ягодную пастилу на сон грядущий, после того как мы съели грибной суп. Хейден не доел свою миску и не съел свою конфету, но он потратил время на то, чтобы сделать клинок из драконьей чешуи.
  
Он сказал мне, что мы прибудем на место через три цикла Авроры. Мы проведем одну ночь в хижине для вылупления на окраине Незерина, прежде чем он уйдет на восходе Авроры, когда Махми мунплюмов выйдут на охоту. Я не должна покидать хижину, пока он не вернется или пока не пройдет три сна без него.
По-моему, это немного глупо, ведь я спряталась в его санях не для того, чтобы сидеть в хижине и есть конфеты…
Я сделала это, чтобы добыть свое собственное яйцо мунплюма.
ГЛАВА 13
Сидя в глубине темной кабинки, я не снимаю капюшон, несмотря на задернутые бархатные шторы, чтобы никто не мог заглянуть внутрь. Единственный мой собеседник ― тяжелая кружка медовухи, которую я подношу ко рту и делаю большой глоток густой горьковатой жидкости. Шипя сквозь зубы, я с грохотом ставлю кружку обратно на стол.
Медовуха в этом городе на вкус такая, будто ее перегоняли в грязной бочке, но я предпочитаю ее мутной воде, которая вдвое грязнее и оставляет скрежет на зубах.
Согревающее тепло лишь слегка притупляет это чувство в моей груди — как будто меня ударили так сильно, что мои кости раскололись и пронзили меня насквозь.
Я знаю, что это была не она. Что это невозможно. Что я схожу с ума ― и это происходит на протяжении уже нескольких фаз.
И все же.
Эти глаза.
Этот запах.
Этот голос…
Зарычав, я снова подношу кружку к губам.
Шторы раздвигаются.
Хрупкая женщина с гордой осанкой и в накинутом капюшоне входит в мою кабинку, преследуемая пергаментным жаворонком, который толкает ее в плечо, призывая взять его.
Она делает это, вздыхая.
Изображая видимость ложного спокойствия, я делаю еще один глоток мутной жидкости, когда она устраивается в кресле напротив меня, спрятав лицо под капюшоном плаща.
― Удивлен, что мой брат снова выпустил тебя из виду, ― хмыкаю я, опуская кружку обратно на стол, ― Принцесса.
Кизари откидывает капюшон и, приподняв брови, смотрит на меня пронзительными лазурными глазами. Ее белые волосы спускаются ниже талии, заплетенные в косу толщиной чуть ли не с мое запястье, цвет лица такой бледный, что я вижу паутину вен под кожей ее рук.
Мой взгляд поднимается к диадеме, украшающей ее лоб, к черному эфирному камню, расположенному в центре завитков серебристого металла, которым она была увенчана с тех пор, как сделала свой первый вдох.
Прошло немало времени с тех пор, как я видел ее в последний раз. С тех пор как мы с Вейей отправились в особое место Махи и нашли ее там. Я понял, что она была там какое-то время ― пряталась.
Пряталась.
Не в первый раз она сбегает. Очевидно, не в последний.
Она тянется к канделябру, торчащему из стены, как узловатый коготь, и подносит к пламени все еще трепещущего, непрочитанного пергаментного жаворонка. Огонь пожирает его, пальцы сжимаются до тех пор, пока он почти не исчезает, после чего она опускает его на каменный стол и наблюдает, как он превращается в пепел.
Я хмурюсь.
― Теперь моя жизнь принадлежит Творцам, ― объявляет она и протягивает руку над остатками жаворонка, чтобы взять мою кружку. ― Я дала Клятву целомудрия…
― Ты моя племянница. И последнее, о чем я хочу говорить, это о твоем целомудрии…
― Я могу делать все, что захочу, теперь, когда Пах больше не боится меня потерять.
― Ложь, ― рычу я достаточно тихо, чтобы мой голос не был слышен за шторой, там, где одинокий скрипач наигрывает мелодию в общем зале. ― Твоего мунплюма нет в императорском вольере, который я специально проверил, прежде чем встретиться с тобой здесь, и мы оба знаем, что ты не доверишь ее кому попало.
Она закатывает глаза и, наконец, делает глоток моей медовухи, ее лицо морщится, когда она смотрит на отвратительный напиток.
― Ты приехала с перевозчиком, ― заявляю я, и она ставит кружку обратно на стол. ― Ты тайком покинула Аритию после церемонии представления, пока небо было занято, решив, что твоему отцу потребуется больше времени, чтобы заметить это.
― Как проницательно с твоей стороны. Твой напиток на вкус как грязь.
― Это обычный вкус, к которому тебе придется привыкнуть, если ты намерена провести остаток своего долгого существования в качестве беглянки, влача убогую жизнь в разрушающемся королевстве, которое совершенно не подходит для оберегаемой принцессы, не имеющей представления о мире.
Она вскидывает бровь.
― Кто нагадил в твое рагу?
― Кто научил тебя так говорить?
На ее губах расцветает легкая улыбка.
― Видимо, меня не так сильно берегут, как ты думаешь.
Я хмыкаю.
Сомневаюсь.
Молчание длится достаточно долго, чтобы она прочистила горло и опустила взгляд на кружку, которую все еще сжимает в руке.
― Я… благодарна за то, что ты согласился встретиться со мной. Ты избавил меня от очень долгого путешествия через Болтанские равнины.
Значит, она направлялась в Домм.
― Я не знал, что у меня был выбор, ― говорю я, скрещивая руки на груди и наклоняя голову, глядя на нее в свете пламени. ― Твой приказ был сформулирован четко. Я не привык, чтобы мне приказывали. Не уверен, что принял бы это от кого-то другого.
Ее щеки краснеют, и она бросает на меня виноватый взгляд из-под светлых бровей.
― Прости. Мой наставник учил меня руководить твердой рукой. Его методы были сомнительными, но, полагаю, кое-что из его наставлений имело смысл.
Твердая рука?
Я поднимаю бровь. Жду.
― Не смотри на меня так.
И все же я, черт возьми, жду.
Она вздыхает, опускает взгляд на кружку, а потом говорит:
― Ничего особенного. Он просто бил меня хлыстом по костяшкам пальцев, когда я забывала соединить буквы.
Моя кровь превращается в магму.
― Он бил тебя хлыстом? За то, что ты забывала соединять буквы? ― спрашиваю я, мой ровный голос не выдает ярости, бурлящей в моих венах.
― Придурок, я знаю. Но Пах говорит, что жалуются только слабые, поэтому вместо этого я написала своему наставнику сонеты о ненависти, в котором он сгорал в огне, ― говорит она с торжествующей ухмылкой. Как будто она думает, что это компенсирует его поведение. ― Теперь каждый раз, когда я пишу что-то своим идеальным почерком, мне хочется ударить его по горлу. Не то чтобы я умела, но мне все равно хочется это сделать.
― Мне хочется отрубить ему голову.
Ее округлившиеся глаза смотрят на меня. Она открывает рот, закрывает его, качает головой и снова опускает взгляд на кружку.
Наверное, она думает, что я шучу.
Но нет.
Я бы также хотел отрубить голову ее Паха. Хотя этого я не говорю.
― Поэтому ты убегала раньше?
― Нет. ― Она выхватывает у меня напиток и делает глубокий глоток, от которого у меня сходятся брови, а затем опускает кружку, морщась. ― А почему ты в Сумраке?
― Кое-что ищу… Королева задолжала мне услугу. Кадок в Дрелгаде. ― Я пожимаю плечами. ― Время подходящее.
― А если он узнает?
― Не узнает. Если только ты не расскажешь.
― Возможно, мне стоит подумать об этом. Я довольно сильно оскорблена вкусом этой медовухи, который ты позволил мне выпить, не предупредив.
Я приподнимаю бровь. Уголок моего рта слегка подрагивает ― только потому, что она тоже улыбается. Через мгновение улыбка исчезает.