Книга Розы

— Это же?..
— Да. Коко Шанель. Давняя подруга королевы. Она шьет костюмы для коронации.
— Боже. Ты раскрыл большой секрет!
— Секрет? Как бы не так! Она только об этом и говорит. Мне пришлось минут десять слушать о символизме ее творений: черно-белые костюмы с вышитым жемчугом гербом Союза и намеком на андрогинность, что бы это ни значило. Горностаевые меха, никаких других цветов.
— Черный и белый? Королева будет выглядеть как магда!
— Видимо, так и задумано. — Мартин взял очередной бокал с подноса проходящего мимо официанта. — Кстати, Вальтер нашел тебя привлекательной.
Роза нахмурилась. Она никогда не отличалась самомнением по части собственной внешности. В детстве ей приходилось быть бледной тенью Селии, красоту которой восхваляли все кому не лень, и со временем Роза стала принимать это как должное, на ее долю оставались другие достоинства. Даже несмотря на все нежности Мартина, она так и не смогла ощутить себя красивой. Иногда, раздев ее и держа за руку, он отступал назад, любуясь, но под его пристальным взглядом она чувствовала себя какой-то штампованной деталью на фабричном конвейере.
Мартин залпом осушил бокал и огляделся в поисках следующего.
— Не знаю, как я выдержу эти несколько дней. Ты не представляешь, сколько на меня всего взвалили. Еда для Вождя — понятия не имею, какое отношение она имеет к культуре, но, очевидно, имеет — можно с ума сойти! Мне прислали подробную схему сервировки завтрака: где тарелка, где чашка, где чайная ложка и где солонка. Представляешь? Кофе он не пьет, только яблочный сок. Никакого мяса. Никакого алкоголя. Его любимое блюдо — лапша с сыром. И льняное масло на хлебе. Льняное! Подумать только. Не говоря уже о поездках и ночлеге.
Что-то изменилось. Неужели Мартин устал от своей преданности Вождю? В его голосе явно слышались неодобрение и раздражение.
— Ну ты же можешь кому-то перепоручить часть обязанностей.
— Как будто у меня нет еще тысячи других дел до коронации. Просто безумие! И все это только довесок к конференции в Бленхейме. Мы организуем самую важную конференцию десятилетия, я отвечаю за повестку дня, а мне шлют указания о сервировке стола. Подумать только!
— Ты ничего не говорил мне о конференции.
— Она назначена на следующий день после коронации. Хотя, по правде говоря, это и есть главное событие.
— Почему ты скрыл от меня?
— Тебя это совершенно не касается.
— Все равно.
— Но я же только что рассказал, разве нет?
— Ты из-за этого так волнуешься?
Он испустил очередной раздраженный вздох.
— Нет, на самом деле меня волнует другое. — Мартин злобно посмотрел на стену, словно хотел ударить по ней. — Ситуация с надписями на стенах ухудшается.
У Розы пересохло во рту.
— Что произошло?
— Это происходит по всей стране. Были случаи в Бирмингеме и Лидсе. В Бристоле вчера написали что-то на стене фабрики, прямо напротив выхода для магд. Сотни работниц успели увидеть эту чушь. Что-то вроде: «Она слишком любит книги, они перевернули ей ум».
Роза сразу вспомнила: фраза, произнесенная Кристи, героиней произведения Луизы Мэй Олкотт. Снова ирония.
— И в Кембридже, на стене одного из колледжей, очередная пакость. Кингс-колледж, кажется. Там все в ярости.
— Что же написали?
— Не все ли равно? Не важно, что там написано, важен сам факт.
— Скажи.
Он закатил глаза.
— Вот: «Я не птица, и никакие сети не удержат меня. Я свободное человеческое существо с независимой волей».
Мартин нервно рыкнул на лилии в вазе, словно собирался поотрывать им головки.
Все это настолько… нелепо. Что за идиотизм — осквернять государственные здания! Глупые, никчемные старухи, от них одни проблемы. Наверняка высунутся где-нибудь во время визита Вождя. Представляю себе его реакцию при виде вырожденческой гнусности, намалеванной на архитектурных достопримечательностях. Сплошной позор и пустая трата сил полиции. Складывается впечатление, что мы не в состоянии защитить наш родной протекторат от кучки беззубых старых ведьм. — Он остановился и глубоко вдохнул. — Вопрос в том, как это предотвратить. Шелленберг сказал, что хочет воздержаться от всего, что может выбить население из колеи до коронации, но в то же время заявил, что совершенно необходимо подавить любые мятежные настроения, не дать им разрастись. И как, спрашивается, мы это сделаем? — Погасив сигарету в бокале с шампанским, он понизил голос: — Я ему сказал, мол, остается единственный путь. Решительные меры.
 
— Что это значит?
— Войти во вдовьи кварталы и, согнав всех в кучу, избавиться от них раз и навсегда. В конце концов, у нас есть средства и опыт.
— Что? Какой опыт?
— Нам не впервой.
Роза открыла рот, чтобы ответить, но не успела — Мартин взял ее за руку и увлек за собой к задрапированной шелком стене.
Слушай, забудь об этом. — Он посмотрел ей в глаза так, словно увидел впервые.
За последние две недели он сильно сдал: жизнерадостный, уверенный в себе мужчина, когда-то соблазнивший ее, теперь выглядел измотанным и постаревшим. Вокруг глаз залегли темные круги от недосыпания, он даже как-то съежился в своем смокинге. Роза испытала острый приступ сочувствия.
— Я на пару дней уезжаю в Бленхейм, — быстро проговорил Мартин, — а как только вернусь, нам нужно будет увидеться. Мне необходимо кое-что тебе сказать, Роза, а здесь я не могу.
У нее сжалось в груди.
— Что-то очень серьезное?
— Нет. Да. Это важно. Ты должна знать.
Роза с облечением сбежала с приема.
Мартин должен был ужинать с важными персонами. Геббельс и фрау Геббельс-третья устроили банкет на восемьдесят гостей в Эпсли-хаус [20], где присутствие Розы, к счастью, выглядело бы неприличным. Как только Мартин сказал ей об этом, она ускользнула.
Легкий моросящий дождик уничтожил уличную гирлянду, и отсыревшие бумажные флажки хлюпали под ногами. Огни отеля блестели в окнах вереницы лимузинов, сверкающих «мерседесов» и «адлеров», ожидающих важных персон, с работающими на холостом ходу двигателями. Водители слонялись рядом, курили, собирая капли дождя на козырьки фуражек и туманя воздух дыханием.
На другой стороне улицы, в Грин-парке, самые упорные горожане, решившие заблаговременно занять лучшие места, чтобы смотреть на предстоящую коронацию, ежились под деревьями или укрывались в импровизированных палатках, в своих плащах с капюшонами напоминая странных темно-коричневых гномов. Дальше вдоль улицы в темноте колыхались длинные красно-черные полотнища флагов Союза, драпирующие Мраморную арку и универмаги на Оксфорд-стрит.
Роза повернула направо и пошла по Парк-лейн, думая о том, что сказал Мартин.
«Нам не впервой».
Что он имел в виду? Переселение? Все знали, что на континенте нужна рабочая сила, и хотя женщины тосковали по своим мужьям и сыновьям, они понимали, что в теории сверхсрочная трудовая повинность введена в интересах Союза.
Или же речь шла об арестах политических инакомыслящих?
«Согнать всех в кучу и избавиться раз и навсегда».
Во вдовьих кварталах живут, должно быть, сотни тысяч женщин. Как такое можно осуществить?
Она так глубоко погрузилась в свои мысли, что, свернув с Аппер-Брук-стрит на Гросвенор-сквер, едва не наткнулась на парочку: мужчина и женщина о чем-то разговаривали под уличным фонарем. Темноволосая женщина с поднятым воротником перетянутого кушаком пальто стояла к Розе спиной, засунув руки в карманы, но ее стройная фигура и пышные, слегка подвитые на концах волосы показались смутно знакомыми. Женщина слегка повернулась, и бледный свет фонаря упал ей на лицо.
В жизни Соня Дилейни, как ни странно, оказалась еще красивее, чем на отретушированных фотографиях. Идеально очерченный профиль — прямой нос, широко расставленные глаза и высокий лоб. В свете уличного фонаря ее гранатовое ожерелье и рыжеватые пряди словно светились изнутри, наводя на мысль о романтических названиях красок для волос: «осеннее золото», «медовая карамель» или «шелест каштана».