Сначала повзрослей (СИ)

— Да блин, — чешу в затылка, сам задумавшись, как объяснить это всё даже себе. — Девчонка у меня живёт одна…
Семён ставит кегу со стуком на стол и внимательно смотрит на меня.
— Не знал, что у тебя женщина постоянная появилась. Скрытный ты стал что-то, дорогой друг.
— Она не женщина, — говорю и путаюсь сам ещё больше. — Сём, история странная.
— Интересненько… — он садится и весь превращается во внимание. Вот же ж… Любит Радич душу вытянуть. Зато по уму всегда скажет что. Не в юристы ему нужно было идти, блин, а в психологи.
Я поднимаю бокал и делаю большой глоток.
— Короче, девочку на трассе подобрал… Слушай, иди на хер! — этот гад саркастично поднимает брови. — Не шлюху. В прямом смысле девочку — думал малолетка, но нет, восемнадцать есть уже ей. Её придурок-парень со своими дружками хотели позабавиться, а она драпанула от них по лесу. И мне прямо под колёса выскочила на ночной трассе, прикинь?
Семён тут же заметно серьёзнеет, перестаёт подкалывать и паясничать, весь превращаясь во внимание. Метаморфоза, которая характерна для него. Семён — человек лёгкий, с ним просто и комфортно дружить и общаться, но когда ситуация требует, он превращается совершенно в иного — серьёзного, внимательного, готового помочь и поддержать. Юрист по образованию, он хорошо мне помог тогда три года назад, когда история могла приобрести совсем нехороший поворот.
— Так эти мудаки начали её потом пытаться преследовать, возле общаги поджидать, — продолжаю. — Только проблема ещё в том, Сём, что мудила этот оказался сынком моего парnнёра. И девчонку стал пытаться подловить, чтобы запугать, поэтому и пришлось забрать её к себе временно, пока не решу, что делать с этим гондоном и его шайкой. Кажется мне, не первая Женька такая у них, ой не первая. А ей-то и помочь некому, сирота она, одна бабка в деревне где-то и всё, никого больше.
— Хреновые дела, Герман, — поджимает губы Радич. — Конфликт интересов всегда плохо. Но если бы не ты, сам понимаешь, что девочку эту в жернова бы затянуло и перемололо бы.
— Понимаю, Сём, потому и зацепился.
— Да понимаю я, почему ты в принципе за такое цепляешься, Герман. Всё никак не отпустишь… Но девочка бы без тебя точно не выкарабкалась. — Семён допивает своё пиво и вновь наполняет оба бокала, пока я, махнув рукой, раз уж такие посиделки, достаю коньяк и режу бутерброды на несколько частей. — Я чем-то помочь могу сейчас?
— Сейчас вряд ли. Я пока пасу ублюдка. Позже — возможно, если пожелаешь или будет возможность.
— Что значит “если пожелаешь”? — удивляется Радич, и я ему признателен за эту душевную щедрость и дружеское плечо.
— Ладно, понял, спасибо, — киваю.
Мы сидим с ним несколько часов. Он рассказывает, что снова встретил женщину, которую когда-то очень любил. И что у неё дочка. От него. А он не знал. И теперь жизнь будто смысл совершенно иной приобрела, и жить на полную захотелось. У Семёна всегда были проблемы с семьёй, там мать и отец из-за угла мешком пришлёпнутые точно, но именно сейчас он разорвал с ними связь.
Мы долго говорим по душам. У меня нет друзей, с кем бы я там открыто бы мог поговорить. Раньше был Шелест. Но то раньше… Мы и с Семёном-то не шибко близки в целом, да и видимся редко, но именно ему легче всего мне душу открыть.
Когда речь снова заходит о Жене, я, неожиданно для самого себя выдаю:
— Прикинь, она меня сегодня поцеловала.
— Ну, судя по этой вкусной жрачке, — говорит, откусывая кусок от бутерброда, — я не удивлён. Малышка выражает симпатию как может.
— Ей восемнадцать, Сём, — тру лоб.
— И что?
— Ну как что? — смотрю с удивлением. — Мелкая же.
— Сам знаешь, Герман, х*й ровесников не ищет.
— Мне больше нравится поговорка, что любви все возрасты покорны, — усмехаюсь. Сёмины поговорки не могут не вызвать ржач. — Звучит приятнее.
— Ну, тут, Гермыч, тебе решать. Если девчонка втрескалась, то хана тебе. Сам знаешь, какая она, эта первая любовь.
— Да уж.
Тему на этом мы закрываем и продолжаем диалог уже про тачки. Но внутри занозой заседает. И поцелуй этот несмелый, и запах её с ума сводящий, и глазищи эти огромные и чистые.
   
21
 
Евгения
Выбежав за крайние гаражи, я чувствую, что вот-вот лишусь чувств. Забегаю за угол и останавливаюсь, опираясь спиной о стену. Пытаюсь отдышаться. Прижав к груди ладонь, чувствую, как под ней бешено колотится сердце. Несётся куда-то на всех парах, накормленное адреналином.
Что же я наделала?
Что он теперь обо мне подумает?
Вот же дурища!
Какой стыд!
Дёрнуло же меня что-то! Хотя, сама же знаю, что.
И он так посмотрел…
Как на идиотку. Малолетку.
Все системы в моём организме будто входят в SOS-режим. Сигналят-сигналят. Руки дрожат, сердце колотится, кожа огнём горит. Даже зубы стучат, будто я замёрзла. Только меня в пот бросает.
Безумие какое-то. С ума сойти.
И что дальше делать-то? Как ему на глаза показываться?
Присаживаюсь на корточки и обхватываю колени. Если кто-то увидит меня, подумают, что странная, ненормальная какая-то. Да и ладно. Мне в себя прийти нужно, успокоиться.
Слышу рядом тихое фырканье. Большой вислоухий пёс тяжело садится рядом. Старый и потрёпанный.
— Привет, Дружок, — наверное, он совсем не Дружок, но так назвать его — первое, что приходит в голову.
Пёс тяжко вздыхает и смотрит так проницательно, будто вот-вот заговорит. Будто понимает, почему я тут скрючилась, и хочет пожалеть меня или что-то ободряющее сказать.
Треплю его за ухом, а он довольно щурится.
Скучаю я по деревне. Не думала, что буду, но скучаю. Там как-то всё проще и понятнее. Дом, хозяйство, бабушка, соседи. Живность, которую потискать можно, душу отвести. Любая соседская собака знакома. А тут… Ну хоть этот Дружок откликнулся.
Мимо проезжает машина, едва не обрызгивает меня, провалившись одним задним колесом в грязную лужу. Это немного приводит меня в чувство. Я прощаюсь с Дружком, отскребаю себя от стены и иду к тротуару.
Весь день дома я волнуюсь о том, что скажу Герману Васильевичу, когда он вернётся. Даже посещают мысли о том, что, возможно, мне стоит собрать свои вещи и уйти.
Но здравый смысл говорит всё же дождаться Германа Васильевича. Скажет уйти, значит, уйду.
Но вечером встретиться не получается. Ближе к одиннадцати я засыпаю, засунув конспект под подушку, а Германа Васильевича дома ещё нет. Он, видимо, приходит поздно. Ночью, когда встаю выпить воды, тихо прохожу мимо него спящего в гостиной. Чувствую явный запах алкоголя.
Гадкое чувство, которое я определяю как ревность, царапается изнутри. Обида подкатывает, и в носу начинает щипать. Я испытываю целый сонм чувств, и не знаю, не понимаю, что с ними делать и как управлять.
На следующий день Герман Васильевич ведёт себя как обычно, ничем не намекая на произошедшее. И все последующие дни тоже. Наверное, для него это что-то совсем-совсем неважное. Не имеет никакого значения, и только я себе накручиваю.
Вот только не легче мне совсем. Всё будто по нарастающей. День за днём. И где-то через неделю я не выдерживаю и всё рассказываю Тане.
— Это просто невыносимо, — жалуюсь подруге, когда мы прогуливаемся в том самом парке за колледжем. — Я уже вся извелась, не знаю, что и делать. Я уже спать не могу, Тань.
— Да уж, — качает она головой. — Жень, ну а он что, совсем никак?
— Никак, — пожимаю плечами, испытывая искреннюю признательность к подруге за то, что не осуждает и не вворачивает “а я же говорила”. Не подтрунивает и не хихикает.
— Так может поговорить с ним в открытую? Ну типа как есть. Объясниться. Тебе хоть легче станет. Ну а там, кто знает, может, у него тоже тайные чувства. И как закрутится! Первым у тебя будет…
— Ой, ты такое говоришь! — от смущения прячу лицо в ладонях, понимая, что на самом деле отчаянно желаю этого и телом и душой.