Множество жизней Элоизы Старчайлд

Иногда по целому дню, а то и по два, Кате удавалось отгонять от себя эти воспоминания. Они всегда были рядом, как закрытые книги, которые выпячивали свои соблазнительные корешки с библиотечных полок, пряча главные секреты под обложкой. А в иные дни она проваливалась в миры, оставшиеся в далеком прошлом, навещая их гостьей из любопытного будущего, странно взиравшей на это старинное царство лошадей, смелых идей, революций и убийств. В такие дни ей хотелось остаться с воспоминаниями наедине, и она надолго задерживалась в коровнике, когда коров уже выгоняли на пастбище, или находила себе укромное местечко где-нибудь на склоне холма, на лесной прогалине, на краю луга, где вновь могла стать Элоизой, хотя бы на час.
Рысь они увидели на следующий день. Та охотилась на мышей на лугу у речки. Сперва они приняли ее за домашнюю кошку, почти незримо крадущуюся в высокой траве, но ее размеры были слишком велики для обычной кошки. Когда рысь вышла из травы на поляну и они смогли хорошо ее разглядеть, то увидели, что шкура животного была покрыта пятнами, как у леопарда, а острые уши венчали черные меховые кисточки, похожие на не к месту пришитую бахрому. Катя и Милан стояли и смотрели на рысь, держась за руки и боясь шелохнуться, чтобы ненароком ее не спугнуть.
– Никогда не видел рыси так близко, – прошептал Милан. – А ты?
– Однажды, – отозвалась Катя.
Однажды. Но не глазами Кати Немцовой. Воспоминание заставило ее сердце забиться чаще. Тогда ее звали Марианна. Марианна Мюзе, худенькая девочка в платье кремового цвета с вшитыми в подол юбки золотыми монетами. Зима тогда выдалась холодная. В сопровождении солдата и служанки она бежала через горы, и как-то раз, во время снегопада, на одном из перевалов навстречу им вышла рысь. Они испугались, но животное лишь невозмутимо прошествовало мимо них.
– Прямо здесь? – спросил Милан.
– Нет. Не здесь.
Вдалеке что-то громыхнуло – кажется, где-то завели мотоцикл. Резкий звук всполошил кошку, и та встрепенулась, стала настороженно осматриваться, шевеля усами. Взгляд рыси остановился на Кате, стоящей по ту сторону поля, поросшего желтой травой.
– Sacrebleu, – прошептала Катя.
Рысь изучала ее лицо так же сосредоточенно, как Катя изучала морду рыси. Даже зрачки животного, казалось, расширились. Рысь потянула носом воздух. Она будто бросала Кате вызов: «Иди сюда, – говорил ее взгляд. – Иди ко мне». Мир в эту минуту замер, как на фотографии. Только жужжание луговых пчел нарушало воцарившуюся тишину. А потом рысь скрылась с глаз, растворяясь в высокой траве.
– Говорят, заглянуть в глаза рыси – к смерти, – сказал Милан.
– Глупое суеверие.
Катя и Милан улеглись в луговых травах и, почти соприкасаясь плечами, смотрели на ватные облака, плывущие со стороны гор.
– Рассказать тебе об Элоизе? – спросила Катя.
– Ты можешь рассказать мне обо всем, о чем захочешь.
Она легонько толкнула его локтем.
– Но тебе будет интересно?
– Конечно, будет. – Милан толкнул ее в ответ.
В траве роились маленькие злаковые мушки. Катя помахала рукой у лица, отгоняя их.
– Ты можешь заплакать, – предупредила она.
– Такая печальная история?
– У нее печальный конец.
– Тогда, возможно, не стоит ее мне рассказывать, – сказал он. – Зачем, если она тебя расстраивает?
– Она меня не расстраивает, – поправила Катя. – Она меня злит.
– Ты очень красивая, когда злишься.
Она приподнялась, чтобы посмотреть на него.
– Правда?
Смутившись, он закрыл глаза.
– Мне кажется, да.
Она засмеялась, и он засмеялся в ответ, и вскоре они снова лежали в траве, голова к голове, как стрелки часов в половине шестого, и у обоих плечи тряслись от смеха.
– Ну что ж, рассказывай тогда про свою Элоизу, – сказал Милан, когда они наконец угомонились.
– Она родилась более двухсот лет назад, – сказала Катя. – Представляешь?
– Более двухсот? – удивился Милан. – И ты это помнишь?
– Нет! – Она снова ткнула его в бок. – Я не помню, как она родилась. – Зато она помнила собственное мучительное появление на свет. – Но я помню ее детские годы. – Она протянула руку и коснулась руки Милана. Ухватилась пальцами за его локоть. – Фрагменты тех лет. Я помню их так же отчетливо, как свое собственное детство. Иногда даже более отчетливо. Ты уверен, что хочешь это слышать?
 
– Да.
– Элоиза родилась в 1759 году. Ее отец был аристократом – его звали граф Фушар. Он был землевладельцем, весьма зажиточным, и увлекался астрономией. Случилось так, что Элоиза родилась в ночь, когда небо осветила большая комета. Это была комета Галлея, предсказанная англичанином Эдмондом Галлеем и француженкой Николь-Рейн Лепот, – знаменитая комета. Все астрономы ждали ее появления. И граф в том числе. Он стал одним из первых французов, засвидетельствовавших возвращение кометы. Это сочли благим знамением, и новорожденную девочку назвали Элоизой, в честь Гелиоса – бога, который объезжает мир в солнечной колеснице; а когда ее имя сокращали до «Эле», по-французски это звучало похоже на фамилию Галлея, и это нравилось господину Фушару. Он так и называл ее: «моя маленькая комета». «Ты вошла в мою жизнь, словно маленькая комета, – говорил он ей. – Моя маленькая комета Эле».
Они жили в Анноне – городе, почти деревне в Ардеше, самой восточной части Франции  [8] вблизи границы со Швейцарским союзом  [9]. Какой была Элоиза? У нее были такие же светлые волосы, как у меня. Те же зеленые глаза. Она выросла очень умной и очень красивой.
– Такой же красивой, как ты? – спросил Милан.
– Еще красивее, – ответила Катя. Она сжала руку Милана. – Элоиза много путешествовала – столько, сколько и не снилось ее современницам. Она говорила на трех языках. Да, да, да.
– Да, да, да, – пропел Милан, и они рассмеялись.
– Она играла со своими волосами, вот так, – Катя взяла прядь пшеничных волос, упавшую на лоб, и намотала на указательный палец, сначала по часовой стрелке, потом – против.
– Ты делаешь точно так же, – заметил Милан.
– И делала это задолго до того, как узнала об Элоизе. – Катя приподнялась на локтях. Бабочка села на лиф ее платья, и молодые люди наблюдали, как та складывает и раскрывает свои узорчатые крылья. – Иногда мне тоже хочется стать бабочкой, – призналась Катя.
– Ты бы прожила всего один день.
– Два, насколько я знаю.
– И не помнила бы свои прошлые жизни.
– Как мы можем это утверждать?
Бабочка улетела. Они проследили взглядом неровную траекторию ее полета.
– Рассказать тебе еще? – спросила Катя.
– Ты уверена, что все это правда? – спросил Милан. Он перевел взгляд на облака, чтобы не видеть выражения ее лица, видимо, понимая, что его слова были выбраны недостаточно осторожно. – Ты уверена, что эти… – он замялся, – воспоминания реальны? Может быть, это просто истории, которые тебе рассказывали в детстве. Образы, впитанные еще в колыбели?
Катя испустила протяжный вздох.
– Папа называет их моими привидениями.
– Ладно.
– Твоего деда звали Петер Гашек, – сказала Катя. – Он, как и ты, работал на бумажной фабрике.
– Кажется, я тебе это и рассказал.
– Он был маленьким человечком без одного глаза. Вроде, он потерял его на войне, – Катя тронула пальцем свой правый глаз. – Вот этот, – уточнила она. – А твою бабушку звали Людмила Гашек. Она была швеей.
– Все верно.
– У меня есть воспоминания о Миле. Воспоминания моей матери. Мила была, наверное, моравкой. Не словачкой. Она держала магазинчик одежды на улице Рихарда Бекесса за железнодорожным вокзалом. В 1949 году мама купила у нее платье за шесть крон. Она надевала его лишь один раз. Но всегда считала это платье одним из самых ценных своих приобретений.
– И это должно убедить меня?
– Это должно помочь. – Летнее солнце приятно грело их лица. – Платье было голубое, – продолжила Катя, – с меховым воротником. – Она закрыла глаза. Элоиза была математиком. Музыкантом. И, конечно же, астрономом.