Женский роман (СИ)

Она была отходчива. Гнев прошел сам собой.
Дорога заняла от силы полчаса. И когда они ехали по ее родному городку, она, глядя в окошко, сказала:
— Вы меня высадите, пожалуйста, на пересечении Гагарина и Киевской — это следующий перекресток. А дальше я сама пройдусь.
— Идти далеко? — спросил Макс, останавливая на перекрестке.
— Недалеко. Две улицы.
Признаваться, что меньше всего на свете ей хотелось бы, чтобы дед засек ее с посторонним мужчиной на дорогом авто после того, как она не ночевала дома, Мара не стала. Вместо этого тихо сказала:
— Ну… до свидания, Максим Олегович…
— До свиданья, Мара, — и схватив за руку, Макс притянул ее к себе.
Запустив пальцы в волосы, которые она так и не собрала в дурацкий пучок, он прижал ее губы к своим. Его — были твердыми и холодными, в то время как ее — теплыми и мягкими. Он знал, что царапает ее кожу своей щетиной, но впивался в ее рот еще крепче, не желая отпускать. На мгновение отстранился, шумно вдохнул и снова завладел ее ртом, теперь уже по-настоящему, находя ее язык между раскрытых губ. Поглаживал пальцами ее кожу на затылке, другой рукой расстегнул верхние пуговицы пальто, потом пиджака и гладил теперь ее грудь сквозь тонкую ткань блузки.
И неожиданно отпустил. Аккуратно застегнул пуговицы на ее одежде, пригладил волосы.
— Тебе пора, — как ни в чем не бывало, улыбнулся Максим.
— Мне пора, — глупо повторила она, глядя на него и пытаясь найти собственное дыхание — то убегало… Наперегонки с сердцем. И понимала, что лицо, шея и даже грудь у нее сейчас красные, как дедов борщ.
Хотела еще что-то сказать, но не нашлась что. Дернула дверь, та открылась, и Мара помчалась по улице прочь — то ли торопясь домой, то ли торопясь смыться подальше от Вересова-старшего.
* * *
Подчас жизнь представляет собой череду испытаний, что приходят на смену ее подаркам. И остается утешать себя лишь тем, что без утрат — не будет побед. И нужно только сцепить зубы и дождаться того часа, когда эта победа придет.
Так и теперь, капитан Блез Ратон стоял на корме «Серпиенте марина» и слушал посланника испанского короля, который привез вести о капитане Браере. Но мыслями своими был не здесь, но с Дейной Руива, в том доме, который он купит для нее далеко-далеко от Исла-Дезесператос и Лос-Хустоса. Он не позволит призракам прошлого вмешиваться в его жизнь. Никогда. Не он повинен в этом прошлом. Но преследует оно именно его. Так отчего должен он расплачиваться за чужие грехи? Не довольно ли с него той цены, что он платит ежедневно за выбор, который делал не он.
Борьба, развязанная в море между Испанией и Англией, когда-нибудь закончится. И вовлеченные в эту борьбу пиратские флотилии перестанут быть нужны короне. Потому свою борьбу он должен окончить раньше. И свободу свою выторговать он должен раньше. Может быть, даже не ради себя, но ради Дейны. Какая жизнь будет у нее, если станет она женой презренного пирата? Любит ли она его настолько, чтобы вынести такую жизнь?..
«Любит!» — кричала душа его.
Но и он слишком любит ее, чтобы обрекать на подобные испытания.
— Его Превосходительство губернатор ван дер Лейден так же передал вам, что вы не имеете права казнить Браера. Вы должны привезти его на Лос-Хустос, где он предстанет перед судом, — продолжал посланник.
— Это не губернатору решать, — отозвался капитан Ратон, вернувшись к действительности. — Мне плевать, что скажет ван дер Лейден.
— Его Величество настаивает на том, что слово губернатора равносильно его собственному слову. Потому, ослушавшись губернатора, вы расторгаете договор с королем.
Ратон, сцепив зубы, кивнул. Что ему еще оставалось. Годами губернатор Лос-Хустоса гонялся за ним по всем морям. Годами мысль о том, чтобы оказаться в его руках, была отвратительна капитану. Но так вышло, что эту петлю он надел на себя сам. И эта петля затягивается на шее все туже. Ван дер Лейден и теперь еще преследовал его. Но все чаще через посланников. И едва ли это имя было отвратительно ему менее, чем имя Браера.
 
— Хорошо. Мы отправимся на рассвете, — сказал капитан. — И все, что будет зависеть от меня и от команды «Серпиенте марина», будет сделано.
После того, как посланник ушел, капитан приказал спустить на воду шлюпку. Ему следовало завершить дела на суше. И в первую очередь объясниться с Дейной.
Спустя полчаса, когда солнце уже спряталось за горизонтом, и в Рэдбее наступил вечер, он, сидя на высоком раскидистом дереве с толстым стволом и сучьями, осторожно стучал в окно своей возлюбленной.
Глаза Дейны загорелись счастьем, как только услышала она шорох за окном. Бросив свое рукоделие, через мгновение она уже улыбалась Блезу.
— Мы же собирались встретиться через час в Синей бухте?
Он, подавшись к ней, дотянулся до подоконника и перемахнул через него.
— У меня теперь нет этого часа. Прибыл посланник от короля. Я отплываю на рассвете.
Улыбка сошла с лица девушки. Она побледнела и смахивала слезы, покатившиеся по щекам.
— Уже на рассвете? Так скоро…
— Иначе я не успею настигнуть его на Пилауджила. Я слишком долго гонялся за ним, чтобы упустить эту возможность. Он так близко, Дейна. Он никогда еще не был так близко!
— Я понимаю…
Ей вспомнились слова матери. А что, если все правда? И едет он не за капитаном. А лишь заскучал здесь, рядом с ней. Теперь отправится он на другой остров, потом на следующий. И Дейна сердито проворчала:
— Мне порой кажется, это никогда не закончится. Так и будешь ты уезжать в погоне за очередным врагом. А я буду оставаться в вечном ожидании.
Блез тяжело вздохнул, притянул ее к себе, крепко прижав к широкой груди, и горячо зашептал:
— Нет, нет, милая моя. Осталось подождать совсем немного. Я поймаю Браера на Пилауджила, отвезу его на Лос-Хустос, и это станет моим освобождением от прошлого. Ты ведь дождешься? Дождешься меня?
Дейна всхлипнула и кивнула. Рядом с ним, в его объятиях она ему верила.
— Мне нужно идти. У меня дела еще, любовь моя. Столько нужно успеть. Я ведь к тебе пришел, как только узнал…
Она снова кивнула, и глаза ее блеснули. На этот раз недобро.
— Конечно. Тебе надо спешить. Иди, Блез.
— Так поцелуй меня на прощание! И в этом поцелуе я оставлю тебе свое сердце!
Дейна подняла голову, потянулась к Блезу всем телом и прижалась к его губам поцелуем. Если бы только она знала правду. Но разве могут лгать его глаза, глядящие на нее так нежно, руки, сжимающие ее так крепко, губы, целующие так долго? Девушка опустила веки и глубоко вздохнула.
— Вот видишь, теперь мое сердце у тебя, — прошептал он целую вечность спустя. — Береги его, Дейна, — снова поцеловав ее лицо — лоб, глаза, нос, губы — он добавил: — Мы отплываем на рассвете. Я буду высматривать тебя на пристани.
Потом разомкнул их объятие. И исчез в окне, будто его и не было.
Дейна задумчиво смотрела ему вслед, на колыхнувшиеся ветви дерева во тьме. Теперь у нее его сердце. Самое дорогое сердце на свете! Она упрямо тряхнула головой. Мать посеяла в ней сомнения, оговорив Блеза. Но она знает, как их развеять. Надо лишь проследить за капитаном. И когда она сама увидит, как он сядет в шлюпку у пристани, чтобы отправиться на «Серпиенте марина», Дейна успокоится. И станет его ждать. Столько, сколько понадобится. И никто, даже мама, не заставит ее делать то, что ей не по душе!
Схватив со стула темный большой платок, Дейна набросила его на голову и плечи и бросилась за Блезом вдоль по улице на небольшом расстоянии. Она видела, как он широким твердым шагом идет вниз к пристани. Девушка уже почти успокоилась, когда он вдруг свернул вправо по направлению к Синей бухте. Но и к ней он не пошел, двинувшись по узкой дороге дальше. А спустя еще некоторое время Дейна с гулко бьющимся сердцем смотрела, как Блез повернул в замке ключ и толкнул высокую, явно тяжелую дверь большого каменного дома.
Дейна без сил привалилась к ближайшему дереву. Тяжелым взглядом она рассматривала фасад, хорошо видный в лунном сиянии, с множеством окон, большими балконами по бокам, крытой железом крышей. В правой части дома окна были закрыты ставнями, вероятно, там никто не жил. Но слева, на втором этаже, окна, выходящие на море, были распахнуты, и из них ветер часто выманивал тонкие кружевные занавеси, играя ими, надувая, как паруса. На нижнем этаже, напротив, все окна были плотно занавешены темными портьерами, за которыми угадывался свет. Так, чтобы ничего в них нельзя было увидеть, если вдруг кому вздумается подсмотреть за жильцами.