Толпа

Альба сидит в первом ряду скрестив ноги, задрав голову и разинув рот, но тут резко вскакивает и, сжав кулачки, несется изо всех сил, чтобы уткнуться маме в живот. Брай тут же пересаживается, чтобы помочь Альбе справиться с паникой. Тонкими пальцами она гладит дочь по головке, шепчет на ушко что-то успокаивающее и нежное. В этот момент Брай на мгновение поднимает глаза, и ее взгляд находит Эша, словно он только что позвал ее. Он улыбается и салютует ей бутылкой, но она лишь слегка хмурится в ответ, как будто заметила, что на нее таращится незнакомец. Эша тянет к ним, но одновременно он чувствует себя шпионом. Он делает еще один большой глоток пива, его жена поворачивается к подружке и перестает хмуриться. Он хочет, как Альба, побежать к Брай, прижаться к ее груди, ощутить ее нежную руку у себя на голове. И вот так он бы на коленях просил у нее прощения за то, что обманывал ее, и она раз и навсегда простила бы его. Эш жаждет ее прощения. Он знает, что поступил неправильно, но не жалеет об этом. Нужно было выбрать меньшее из зол: здоровье дочери или гнев жены. Он любит Брай, без сомнения, но в любом случае выбрал бы ее гнев. Нет, она не оставила ему выбора. Остается лишь надеяться, что со временем, когда ее гнев утихнет и она признает, что Альба не пострадала от прививки, она, возможно, поймет, что он сделал это из любви к дочери. Эш оставил статью Марка Кленси, умолявшего «подумать о смерти Марты, сделать выводы и привить детей», возле чайника в надежде, что Брай прочитает ее и смягчится, но домработница убрала бумаги со стола.
Эш чувствует себя глупо, стоя у стены и глядя, как сидящие перед ним дети ерзают и отвлекаются. Он ищет глазами Джека, но тот стал одной из теней, двигающихся на кухне. Эш делает еще один большой глоток. Он хотел поговорить с Джеком о том, что произошло между ним и Брай, но не уверен, что сможет облечь в слова свои чувства, свой страх потерять Брай и Альбу. Эш почти уверен, что не выдержит, если с ними что-нибудь случится. Горе не даст ему дышать, как песок, забивший рот и легкие.
Он залпом допивает пиво и собирается пойти за следующим, когда Брай направляется к нему через лужайку. Альба у нее на руках, ноги девочки болтаются, как развязавшиеся шнурки. Он отталкивается от стены и идет к ним, раскрыв руки навстречу своей семье. Но Брай не может раскрыть объятия в ответ, так что Эш сам вяло обнимает обеих, замечая, что Брай нервно оглядывается на других родителей, явно не желая, чтобы их видели. Он опускает руки и повторяет про себя: «Мне жаль, мне очень жаль».
Сделав над собой усилие, чтобы не заправить Брай волосы за ухо, не погладить ее по щеке, Эш спрашивает:
— Все в порядке?
Брай снова поворачивается к нему. Ее глаза словно отражают его собственные — отстраненные, безжизненные.
— Она совсем вымоталась, видимо, утром слишком много купалась. Думаю, нужно отвести ее домой.
— Я отведу, а ты оставайся, пообщайся с людьми.
Прежде Брай с радостью ухватилась бы за возможность провести солнечный день без ребенка, выпить с друзьями и расслабленно вернуться домой, когда захочется. Но теперь они снова чужие, она не оставит с ним Альбу — вдруг он найдет еще кого-то, кто воткнет в нее иглу? Она качает головой.
— Нет, я пойду. Ты оставайся. Только я забыла ключи, можно возьму твои?
Отчаянно ищущий любой возможности помочь, Эш роется в карманах в поисках ключей. Брай перехватывает внезапно потяжелевшую Альбу.
— Давай я хотя бы донесу ее до дома, а потом снова уйду, если ты хочешь побыть одна.
Брай смотрит на него, раздумывая, подойдет ли ей такой вариант. Наконец она кивает, целует дочку в щеку и начинает отклеивать ее горячие липкие ручонки от своей шеи.
— Милая, папа отнесет тебя домой.
Обычно Альба извивается и громко протестует, когда ее забирают из самого безопасного места на земле. Но сейчас она явно очень устала и только издает тихий стон.
Она обвивает папу руками и ногами, утыкается лицом ему в плечо, и Эш чувствует трепет надежды. Брай не отстраняется, когда он осторожно обнимает ее за плечи и ведет свою семью домой.
 
Эш не хочет возвращаться на праздник, но он знает, что Брай не желает, чтобы он оставался. Пока она укладывает Альбу, он наливает себе немного вина. Он заглядывает в холодильник, разгружает посудомоечную машину, просматривает почту и бросает взгляд на часы. Брай уже пора бы спуститься: когда они пришли домой, Альба вовсю спала у него на руках. Эш наливает себе еще вина, сортирует мусор. Допивает вино и медленно идет наверх. Там тихо. Он идет через лестничную площадку; дверь в спальню Альбы приоткрыта, и он с легким скрипом открывает ее. Его девочки лежат в кроватке Альбы прижавшись друг к другу, лицом к лицу. Брай обвила дочь рукой, словно защищая. Их дыхание как набегающие волны, ритмичное и полное энергии. Обе крепко спят. Эш двигается медленно, не дыша. Он хотел бы приподнять простыни и прилечь рядом с женой, но ему не хватит места. И он просто сидит рядом с ними на корточках, пока ноги не затекают и не заканчиваются слова, которыми он молит жену снова его полюбить.
  
Суд графства Фарли. Декабрь 2019 года
 
Дважды в день я прохожу мимо суда: от школы, где учатся мои дети, до офиса и обратно. Я иду, опустив голову. Я наизусть знаю узор из жвачки, размазанной по плиткам тротуара. Возле суда всегда больше окурков и оберток от конфет, как будто прежде, чем идти в суд, люди курят и наедаются впрок — на тот случай, если уже не выйдут обратно. И людей здесь тоже обычно больше. «Простите, простите», — говорю я, проходя мимо. Слишком тихо, чтобы меня услышали.
Сегодня тут демонстранты и фотографы. Я останавливаюсь, чтобы посмотреть на них, и думаю, каково это — так сильно верить во что-то? Мужчина несет транспарант: «Где есть риск должен быть выбор». Хочется взять черный маркер и поставить пропущенную запятую. Мужчина наступает мне на ногу, но он слишком занят, размахивая транспарантом, чтобы заметить это. Однако женщина рядом с ним, несущая плакат с улыбающимся малышом, замечает.
— Он вам на ногу наступил, милочка?
Странно, когда тебя называет «милочкой» женщина одного с тобой возраста. Она берет меня за руку, я стараюсь не отстраняться, когда она с негодованием произносит: «Ох уже эти мужчины», — так, словно мы много лет знакомы. Всего за несколько секунд их группа окружила меня. Меня поглотил круговорот поднятых вверх кулаков и солидарности.
— Ты с нами, дорогуша?
Женщина все еще держит меня за руку.
— Нет-нет, мне нужно забрать детей из школы.
— Да, конечно, — говорит она. — Давай помогу.
Не отпуская мою руку, она пробивается сквозь толпу, подальше от здания суда. Когда мы выходим на свободный участок тротуара, она восклицает:
— Уф, так-то лучше.
— Спасибо.
— Сколько им?
Похоже, у меня удивленное выражение лица, и она добавляет:
— Твоим детям, сколько им?
— А… Бетани восемь, а Фредди шесть.
— Чудесные имена, — она улыбается. — Они привиты?
Я киваю. Об этом меня еще никто не спрашивал.
Я даже не знала, что есть выбор. Я просто сделала, что мне сказали. Это все равно что посещать стоматолога, платить налоги или ходить на работу.
— Мой Себ тоже, — говорит она, кивнув на фотографию на плакате.
Я вижу под фотографией ужасающие даты.
— О господи, мне жаль, мне ужасно жаль.
— Он умер у меня на руках, через неделю после КПК.
У меня перехватывает дыхание. Я не могу об этом говорить. Как эта женщина продолжает жить? Я всегда знала, что убила бы себя, если бы Бетани или Фредди умерли.
— Знаешь, можно много чего сделать для борьбы со ртутью, алюминием и прочей дрянью, которую они вводят в кровь нашим детям.
Я смотрю на нее, открыв рот.