Шведская сказка
- Эх, ваш бродие, ваш бродие… - все повторял солдат, сквозь рыданья.
- Ну, ну, Кирюхин, перестань, - похлопал по спине, - мы ж солдаты с тобой, воинство российское. И негоже меня заранее оплакивать. Даст Бог, свидемся!
- Ваш бродие, - вдруг вспомнил солдат, - вы хотя нож засапожный возьмите. Мало чего. Веревки там разрезать… или чего другое. – Вытянул из-за голенища и протянул рукоятью.
- Ты что ж думаешь, - усмехнулся капитан, - меня связанным повезут? Я ж офицер!
- Возьмите, ваш бродие, - упрашивал солдат, - за голенище спрячете. Карман не оттянет.
- Ну ладно, - согласился, - уговорил ты меня. – Взял ножик, повертел в руках, сунул в сапог. – Иди теперь. Прощай братец. Благодарю тебя за службу верную. Иди, Захар. – Подтолкнул и дверь за ним затворил. Уже светало.
Чуть позже, шум на крыльце послышался. Голоса.
- За мной, - догадался, капитан.
И точно. Прапорщик Шарф с палачом полковым Архипом топтались. Глаза у адъютанта бегали, а кат смотрел насмешливо на капитана. Рубаха, как обычно красная, за поясом пистолет засунут, а в руках плеть неразлучная.
- Собирайтесь, господин капитан, - пробормотал Шарф, глаза пряча. – Мы вас с Архипом повезем в канцелярию полковую, в Стародуб.
- Ну-ну, - только и сказал Веселов, с крыльца спускаясь. Повозка одвуконь ждала их, да конь адъютантский оседланный рядом с ней.
- Эй, капитан! – окрикнул его Архип. Веселов посмотрел на палача, чуть скосив взгляд. – Руки давай-ка, вязать буду.
- Ты, что, мужик, - ответил презрительно, - забылся, хам, что с офицером разговариваешь? Или, господин прапорщик, - это уже адъютанту, - вами уже мужики командуют, или вам слова офицерского мало?
Шарф растерялся. Со всех сторон деревни солдаты собирались. Насупленные, злые. Вышла вся рота проводить командира арестованного. Шарфу вовсе не по себе сделалось.
- Черт с ним, - подумал, а вслух крикнул, сбиваясь на фальцет тонкий, - Архип, в повозку, садись за вожжи. И вас, - Веселову, - господин капитан попрошу сесть. Едем скорее. – И на солдат все оглядывался. А те теснее и теснее придвигались.
Веселов оглянулся, оценил ситуацию. Крикнул:
- А ну, братцы. Прощайте, Бог даст свидимся, а вы службу царскую несите исправно! Не позорьте меня. - Многозначительно.
Карабинеры попрощались нестройно:
- Дай Бог вам, ваше бродие!
- Мы уж молиться за вас будем!
- Прощайте, господин капитан!
- Ждать вас будем! – крестились. Каски поснимали, кланялись поясно. Прослезились многие. Веселов легко вскочил в повозку, Архип, в рубахе красной, вожжи перебирал нетерпеливо, Веселов видел, как напряжена его спина. Сидел ровнехонько, словно струна натянутая. Прапорщик с лошадью возился. Все ногой в стремена попасть не мог. Поднялся, наконец, пот со лба вытер:
- Трогай! – крикнул Архипу, и поскакал вперед.
- Н-но, милаи. – наддал вожжами палач, и повозка сдвинулась с места, набирая ход. Веселов еще долго видел своих солдат, махавших ему руками и кланявшихся, пока дорога не повернула в сторону и густые колосья не скрыли от него саму деревушку вместе с ними.
Сначала ехали быстро, затем Архип стал замедлять ход. По сторонам оглядывался. Шарф тоже попридержал свою лошадь, с повозкой поравнялся. Тоже привставал на стременах, то вперед всматривался, то назад оглядывался.
Веселов напрягся. Почувствовал волнение нараставшее. Прапорщик переглянулся с Архипом, кивнул ему. Тот пистолет выхватил и к Веселову обернулся, в голову целясь, выстрелил. Только наготове капитан-то был. Опередил он палача. Как поворачиваться стал, мелькнула вороненая сталь, изо всех сил ударил Веселов ката ногой, да по ребрам. Охнул Архип, дернулся пистолет в сторону и выстрелил. Заревел от злобы палач, отшвырнул оружие ненужное и навалился на Веселова, норовя руками до горла дотянуться. Ох, и железная была хватка у Архипа. Насмерть давил. Задыхаться начал капитан, в глазах потемнело. В последний момент вспомнил, руку за голенище сунул, выдернул нож и изо всех сил вонзил его в спину врага. Дернулся Архип, захрипел, пузыри кровавые с губ полезли, ослабла хватка. С трудом свалил его Веселов с себя. Ох и крепок же был мужик. Капитан сел, отдышаться не мог никак. Горло саднило от пальцев палаческих, бровь разбитая в схватке кровоточила. Выглянул из повозки:
- Где ж прапорщик? – А вот и он. На коне полумертвый. Пуля-то шальная, что Веселову предназначалась, в него попала. Умирая, за гриву лошадиную цеплялся. А пальцы-то уже не слушались. Так и рухнул в пыль дорожную.
- Ну и что теперича? – подумал Веселов. – Вона как вышло. Хотелось им меня порешить, а вышло, что сами Богу души отдали… а виноватым меня сделают. И что дале? Расстрел! – нерадостно на душе было. Поднял тело прапорщика из пыли, в повозку забросил, лошадь привязал сзади, сам на передке пристроился, подобрал вожжи и тронулся. Какое-то время ехал молча, в раздумьях. Потом решил:
- Будь, что будет. Поеду пока к батюшке. В Хийтолу. Ефим Иванов отписал, что Суворов ныне Петербургской дивизией командует. К нему подамся. Пусть он меня арестовывает и судит.
Остановил повозку, развернул лошадей обратно. Вожжи закрепил, так что прямо бежали. Коня отвязал адъютантского. Стремена по росту подправил. Посильнее хлестнул лошадей, они в обратный путь резво побежали, увозя с собой покойников. Сам в седло поднялся пружинисто, и в другую сторону натянул поводья. На север.
Глава 20. В бегах.
Не подлежит сомнению мудрость итакийца (т.е. Одиссея),
желавшего увидеть дым отечественных очагов.
Овидий, римский поэт.
Одинок и спокоен век стариковский. Сиди себе на завалинке, наслаждайся жизнью, щебетанье птичье слушай, грей кости старые на солнышке. Раны, что в баталиях славных получены, старайся не теребить. Школу свою, что открыл в Хийтоле, батюшке местному на попечение передал. Сил уж не хватало, да зрением слабоват стал. Сиди теперь, да грейся. Хорошо б еще свои ребятишки вокруг бегали – внуки да внучки, смехом журчащим слух стариковский радовали. Да где ж они все… Эх, век наш стариковский. Разметала детей судьба-судьбинушка по сторонам разным, по странам другим. Жена Эва, как уехала тогда из Риги с Машенькой, так боле и не виделись. Все в имении родительском проживала, где когда-то они и познакомились. Сперва, отец ее болел сильно. После помер, в начале войны с Пруссией. А война-то целых семь лет продолжалась. В самом конце, под Кольбергом, и Веселовского изранило сильно. Только от ран оправился, отписал жене, узнал, что теперь ее матушка, София, хворает сильно. Опять-таки мать не бросить. Одна радость была – Петечка, что привез Алексей Иванович от помещика брянского Сафонова. Приемыш, а родным человечком стал. И матушка Алексеева – Евдокия Петровна, нарадоваться на внучка не могла. Так и жили. Все порознь. В шестьдесят седьмом Эва написала, что Машенька совсем уже взрослая девушка стала. Сватались к ней офицеры разные, да выбрала она лейтенанта из финляндских дворян. По фамилии Вальк. Из провинции Саволакской. Эва уж и благословила молодых. Кольнуло тогда под сердцем:
– Что ж не из своих-то, не из русских? Ну да разве сердцу прикажешь… Опять же судьба наша… - думал Веселовский.
В тот же год Господь прибрал и матерей – Евдокию Петровну и Софию. Молодые остались в Уллаберге жить. Зять новоиспеченный должность выжидал при дворе шведском. Вот и не возвращался в Финляндию. А так, глядишь бы и навестили Алексея Ивановича все вместе. После Петьку в армию провожал, к самому Александру Васильевичу Суворову. Один остался, ждал, что кто-нибудь да навестит старика. Но с Эвой свидеться так и не удалось. Не намного мать свою она пережила. Зятя в Финляндию перевели, Мария за ним поехала, а тут случилась эпидемия в Швеции, толь холера, толь язва моровая, многих похоронили. Это уж дочь ему отписала.
- Вот и опять бобылем остался… - смахивал слезу стариковскую. Дочь писала, что хотят они с мужем приехать, да дела службы не отпускают. Это накануне переворота государственного было. Новый король Густав III парламент пушками окружил, да волю свою и навязал. Самодержавность власти восстановил. Саволакские офицеры, не все, конечно, но видно и муж Марии в их числе был, поддержали сперва рьяно короля молодого. Да толку-то! Думали, что король распри парламентские прекратит, и заживут все счастливо, в спокойствии и безбедно, а он только лишь о войне орать принялся, неугомонный. То с Данией, то с Россией. А кому нужна война-то? Горлопанам стокгольмским? Ну уж точно не дворянству финляндскому. Так прямо и заявил Веселовскому зять его, фон Вальк: