Король-Предатель
— Будешь следить и ухаживать за Безбородым, понятно? Я имею в виду, поить его пару раз в день, чтоб не издох слишком быстро. И, конечно же, выносить говно из корытца! Это-то ты умеешь? От вида какашек не оробеешь ведь, правда?! Ха-ха!
А вы, — Дорки вновь обратился к усердно внимавшему каждое слово стаду, — держите себя в руках! Можете слегка помять бока или сказать Безбородому пару ласковых, но не увлекайтесь, усекли? Он так долго радовал наш с вами взгляд, служа украшением площади, пусть постоит тут опять. Осознает, падла, всю глубину своей вины перед простым народом трущоб…
А теперь пошли прочь! Харэ тут стоять, занимайтесь порученными делами, дармоеды, я больше не в настроении с вами сейчас тут сюсюкаться!
Ну, я ведь ясно сказал! Расходимся, орочьи дети!
* * *Брошенный на холодный пол Хиггинс издавал нездоровые звуки, громко булькая и хрипя, словно изо всех сил пытаясь отхаркать застрявший в горле комок. Бессознательные потуги не приносили тяжелобольному заметного облегчения. С каждым часом и без того скверное состояние старца становилось лишь хуже.
Рядом с ним, положив голову старого друга себе на колени, преданно сидел Пастырь. Нежно баюкая обессилившего старика, пророк с тревогой поглядывал то на него, то на двух соратников помоложе.
С безразличным ко всему видом, Кларк сидел в дальнем углу кладовой, что с лёгкой подачи налётчиков превратилась в тюремную камеру для четырёх товарищей по несчастью. За всё время, прошедшее с момента жестокого наказания, лишившийся обеих кистей гном не проронил ни единого слова. Прижав обрубками рук колени к груди, Кларк невидящим взглядом часами напролёт смотрел в одну точку. Все слова утешения, кои снова и снова с присущим ему пылом и страстью озвучивал Пастырь, разбивались в пух и прах, не производя на удручённого гнома ни малейшего впечатления.
«Время поможет, — мысленно обнадёживал себя мудрый пророк. — Время всегда помогает. Только бы его было достаточно и на сей раз…»
Со вторым юношей дело обстояло и того хуже. После ожесточенной схватки в гостиной прошли как минимум сутки, а Бойл по-прежнему не приходил в сознание. Пастырь сделал всё что мог, будучи запертым в тёмной полупустой комнатушке: прощупал голову пострадавшего, найдя лишь огромный синяк на виске, поил водой, закрывая лежащему нос, регулярно менял холодный компресс, изготовленный из собственной робы… Безрезультатно.
«Праотец милостивый, прошу, спаси души юные! Не дай росткам живорастущим зачахнуть в расцвете их лет!
Ты ведаешь, редко просил я Тебя о чём-либо и никогда, ни разу не просил ничего для себя! И сейчас прошу ради жизни другой. Помоги пройти испытание, позволь детям чистым и дальше облагораживать мир присутствием, подавать пример прогнившему обществу деятельностью благою!
Ни о чём больше Тебя не прошу, Всемогущий, ни о чём более…»
Хиггинс зашёлся особенно густым кашлем. Глаза старого мастера вдруг широко раскрылись, устремив пронзительный взор в лицо возвышающегося прямо над ним пророка, что безмолвно шевелил пересохшими губами в истовой и чистой молитве.
— Гхлк… Хкмг… Рархг! — издал нечленораздельные звуки отживающий свои последние мгновенья старик.
Дёрнулся судорожно, раз или два, и растянулся расслабленно на полу.
Не слышно было больше ни хрипов, ни бульканий, ни свистящего прерывистого дыхания. Хиггинс замолк, окончательно и бесповоротно. Затих навсегда.
Из глаз Пастыря ручьём лились слёзы. В горле застряли рвущиеся наружу слова горечи, обиды и сожаления. Лучший друг, знакомый практически с самого детства, испустил свой последний вздох прямо у него на руках.
Да, всё шло к этому уже очень давно, было неотвратимо и предсказуемо, но сие нисколько не умаляло чудовищной внутренней боли и безнадёги. В один миг рухнула вся плотина иллюзорного понимания и контроля, что тщетно выстраивал разум, силясь противостоять разрушительным переживаниям и эмоциям. Не в силах больше терпеть, Пастырь завыл от тоски, раздирающей сердце на тысячу мелких осколков. Смотря в потолок, десятилетиями преданный вере пророк выкрикивал злые слова, адресуя их самому Богу, безучастно взирающему свысока на творящуюся всюду несправедливость:
— Почему? За что жестоко наказуешь нас так, Праотец?! Доколе будешь испытывать веру нашу?! Покуда и дальше собираешься допускать беззаконие?! Невинные гибнут, в то время как звери ликуют и празднуют! Есть ли в сём правда? Где обещанное Твоё милосердие? Почему, почему всё закончилось именно так?!
Бессильно уронив на грудь голову, вконец опустошённый пророк уставился на мертвеца у себя на коленях. Машинально прикрыв умершему гному глаза, постаревший в одночасье на десяток лет старец притих, отчаявшись увидеть во тьме хотя бы лучик надежды.
В маленькой комнате воцарилось гробовое молчание.
Бойл резко открыл глаза.
Глава 17. Думай!
Чернь считает религию истиной, мудрец — ложью, правитель — полезным изобретением.
Громкое и настойчивое журчание в животе вновь выбило Скалозуба из умственной прострации, в коей повторно приговорённый пребывал третьи или четвертые сутки подряд. Мысленно отругав себя за низменные порывы вкусить грешной пищи, жаждущий отринуть несовершенный мир гном вновь попытался уйти от реальности.
Разбивая упрямо возникающие в сознании всё новые и новые мысли, отстраняясь от бесчисленных раздражителей внешнего плана, натренированный долгими медитациями ученик Пастыря медленно, но уверено погружался в себя. Сосущее под ложечкой чувство голода мешало, тянуло назад в мир скорби, жестокости, несправедливости и насилия. Он лишь крепче стискивал зубы и дышал-дышал-дышал, сосредотачивая всё свое внимание без остатка на тихих плавных выдохах и глубоких вздохах.
— Тебе никогда не удастся избавиться от роящихся в голове мыслей, пока ты борешься с ними другими умственными конструкциями. Бесполезно отдавать себе волевые приказы «не думать» — ничего путного не получится. Сместить фокус внимания, вот в чём секрет не-мышления! Или медитации, если вам там угодно, мой начитанный друг. Сконцентрируйся на чём-то абстрактном. Пусть этим станет твоё дыхание, например, — не уставал наставлять своего неусидчивого ученика мудрый пророк. Каждый день, сидя напротив, Пастырь требовал от Скалозуба практики, не взирая ни на что. — Никакие слова, ни одно ученье не дадут тебе ничего, если ты не будешь тренировать свой разум так же усердно, как ты тренируешь бренное тело. Представь, у духа тоже есть мышцы! Называй их как хочешь: ментальные, астральные, эфирные, да пусть хоть кефирные, сие совершенно неважно! Главное, что ты можешь развивать свой ум упражнениями и ты просто обязан делать это, причём ежедневно! Благо в отличие от физических мышц, внутренние силы не требуют столь долгого времени на восстановление…
Скалозуб отогнал прочь воспоминания о недолгом, но весьма интенсивном ученичестве у одного из величайших духовных деятелей нового времени.
«Нельзя индульгировать и отвлекаться! Даже подобному памятованию сейчас не место в моей голове.
Вдох! Выдох… Вдох! Выдох… Вдох…»
Зловонье, исходящее от начавшей подгнивать головы Фомлина, кою по приказу Вождя прибили к верхней створке колодок, довольно быстро притупило всякое желание есть. К несчастью, лёгкий успех в борьбе с позывами пустого желудка имел и обратную сторону. Тошнотворно-сладкий запах смерти и разложения заполнил собою не просто лёгкие, но само сознание медитирующего, выбравшего себе на беду объектом концентрации именно глубокое дыхание…
В открытом и чистом уме слишком поздно «почуявшего» опасность гнома один за другим вспыхивали образы столь живые и яркие, что преодоление голода тут же показалось наименьшей из возможных проблем. Скалозуб зажмурился посильней, будто это могло хоть как-то помочь избавится от картин, жутким калейдоскопом проносившихся перед внутренним взором.