Выше стен (СИ)

Возвращаю телефон Севе, прощаюсь с парнями в курилке и иду к ржавым воротам.
Передо мной, загребая ботинками землю, ковыляет Гафарова — куртка испачкана, в походке нет былой легкости, выцветшие патлы напоминают гнездо, а сама она — городскую сумасшедшую.
Позади раздается взрыв хохота, меня обгоняют те самые девахи с видоса. Они резко толкают Гафарову в спину, и та приземляется коленями в грязь. Заправляет за уши волосы, спокойно собирает высыпавшиеся из рюкзака ручки и растерянно осматривается.
Меня это не касается…
Но возмущение, недоумение и здоровая злость не позволяют сделать больше ни шага.
Ее зеленые глаза находят мои — доверие и ужас в них выворачивают душу наизнанку.
Тонкие косточки. Всхлипы и стоны. Тепло под ребрами. Невыносимое ненужное лишнее тепло…
Спор.
Она слила его, хотя имела все шансы выиграть. Вот за что тупые мрази ее гнобят.
Я сбрасываю оцепенение и срываюсь с места. На ходу отыскиваю снятое мною видео и делаю скрины — несколько фотографий с моей четкой рожей, дающих примерное представление о происходящем, но не более.
— Эй, как тебя там. На пару слов! — Я ловлю шаболду, толкнувшую Регину, за рукав, разворачиваю к себе и тащу обратно. Та икает от изумления и улыбается:
— Ого! Приве-е-ет… Как дела?
— Отвали от нее, я два раза не повторяю. Если не доходит, сделаю так, чтобы дошло.
Мразь нахально пялится на меня, но тут же сдувается и краснеет — еще ни одна живая душа не выдерживала мой пристальный взгляд.
— Впрягаешься за нее, Рябинин? — усмехается она. — Да ты хоть знаешь, почему эта сучка к тебе подваливала?
— Знаю! — перебиваю я, начиная уставать от ее ужимок. Вокруг собираются зеваки, но мне все равно. Подношу к ее опухшей наштукатуренной физиономии телефон, встаю рядом и, приобняв ее за плечо, медленно листаю фотографии.
— Ну что, увидела? Она выиграла спор. Это ты должна ползать перед ней на коленях. Радуйся, что ей это на хрен не нужно.
— Пошел ты, Святоша! — верещит деваха и бьет меня по руке. Поросячьи глазки краснеют. — Этого мало. Где признание? Где видео?
— Так сильно желаешь увидеть меня в деле? Исключено. Эта опция доступна только красивым девчонкам.
В гробовом молчании я возвращаюсь к Регине, обхватываю ее острые локти, поднимаю на ноги и волоку к дыре в заборе, а она мешком виснет на мне.
 22 (Регина) 
Самые страшные времена наступали, когда налетал ветер, над головой сгущались тучи, и в горах раздавался зловещий рокот грома. Он вызывал в недоразвитой душе настоящий ужас — звериный, безысходный, невыносимый. Я умирала с каждой грозой и оживала с каждым новым лучом солнца, и никто не объяснял мне суть явлений и вещей.
О природе гроз я узнала только на уроках физики в школе, но побороть мучительные детские страхи не смогла до сих пор.
Сегодня с самого утра в небе во всю мощь сияет гребаное солнце, но гулкие раскаты оживают в глубинах памяти и пугают до одури — реальности переплетаются, искажаются, проваливаются друг в друга, но рядом нет проводника…
Смятая купюра снова перекочевывает в карман не скрывающей радости Кэт, и исписанная непристойностями парта до конца занятий становится моим пристанищем.
Обняв себя слабыми руками, я блуждаю по бесконечным коридорам и лестницам, натыкаюсь на испуганные взгляды, кривые ухмылки, взрывы хохота и открытые двери. Меня мутит.
Ничего…
Стоит только досчитать до десяти, отыскать ориентиры, и этот кошмар пройдет. Я вернусь в настоящее.
Наконец удается сконцентрировать внимание на чьей-то малиновой куртке — увязываюсь за ее владельцем, продираюсь сквозь толпу в холле, выбираюсь на улице, но тут же теряю яркое пятно из виду.
Впереди маячат лишь размытые одинаковые силуэты и ржавая калитка, просочившись сквозь которую безликие люди оказываются снаружи.
Мне тоже нужно туда. Нужно домой.
Но я не знаю, где мой дом.
Кажется, он остался в горах и был холодным и темным.
Нет, он был украшен афишами и картинами, а вечерами освещался тусклой лампой под старым абажуром.
  
Нет же… мой дом там, где в просторной комнате живут красивые вещи с прекрасным ароматом, где вьются по полу сквозняки, а в окно заглядывают звезды, где уютно, спокойно и тепло.
Однако утром в нем случился скандал — тихий, оторопелый, на пределе выдержки. Тревога в глазах мамы и сомнение во взгляде Андрея все еще обжигают сердце. Родители до последнего не хотели верить, что я взяла деньги и истратила не по назначению, но прекрасно это знали…
Они бы все равно не поняли моего стремления любой ценой спасти любимого. И я, уставившись в одну точку, молчала до тех пор, пока от меня не отстали.
Итак, их жертвы не принесли результата: я начала новую жизнь с прежних ошибок — опять разочаровываю, заставляю близких переживать и стыдиться. Сплю с теми, кому не нужна. Транжирю деньги. Падаю в каменный колодец без дна и схожу с ума…
Толчок в спину выбивает из легких воздух, перекошенная рожа Кэт на миг обретает четкость, слишком слабые колени подкашиваются и увязают в холодной жирной грязи.
Не вышло социализироваться. Не получилось соответствовать. Ничего не получилось…
Мне одиноко и тоскливо. И до слез обидно, но не за себя, а за содержимое рюкзака. Я судорожно пытаюсь вытащить его из мерзкой черной жижи и спасти от позора. Эту ручку в надежде на успешную учебу для меня купила мама. А удивительно красивый блокнот так долго ждал своей участи на полке деревенского магазина возле трассы, соединяющей наши со Святом города…
Меня окутывает душная непроглядная темнота, оглушает раскат грома, окружают мертвые камни.
Но на одном из них, сопротивляясь порывам ледяного ветра, трепещет желтыми крыльями нежная живая бабочка…
Чьи-то надежные руки сжимают мои локти и помогают подняться.
Реальность врывается в сознание прозрачной синевой неба, рыжими и бурыми кронами деревьев, черными точками птиц… и спокойными серыми глазами напротив.
Свят… Только с ним я выберусь на свет.
«…Ну что, увидела? Она выиграла спор. Это ты должна ползать перед ней на коленях. Радуйся, что ей это на хрен не нужно…» — его голос эхом раздается в закружившейся голове и, чтобы снова не потерять равновесие, я хватаюсь за его рукав.
Он молча уводит меня от зевак, подталкивает к пролому в заборе, помогает не упасть на кочках в унылом облысевшем саду, а мое сердце разрывается от облегчения и признательности, а еще — от вины, раскаяния, стыда и боли. Теперь я уверена: чувства, что сейчас не вмещаются в грудной клетке, называются именно так.
— Свят… — умираю я. — Ты знал о споре?! Но почему? Как давно?..
— С самого начала, — пожимает плечами он. — Слышал ваш разговор в курилке.
Мутные, вечно недодуманные мысли внезапно становятся пронзительно ясными и мешают дышать: он больше не похож на загадочного парня с умопомрачительной улыбкой, которого я знала. Или… он всегда был только таким — отстраненным, холодным, надменным и чужим…
Я останавливаюсь как вкопанная, отдергиваю руку и пячусь назад. Реальность трескается под ногами, как тонкий лед.
— Если так, то… Зачем ты подошел ко мне? Зачем говорил, что я тебе нравлюсь? Зачем ты со мной переспал?
— Как тебе сказать… Понимаю, Гафарова, ты бы предпочла выставить меня полным лохом и стать авторитетом для подружек. — Губы Свята трогает горькая усмешка, а в сером взгляде мелькает усталость. — Прости, но я вынужден был тебя обломать. Скучно в этой дыре, каждый развлекается как может. Я тоже неплохо развлекся. Взял с тебя пример и сделал интересное видео. Так, на всякий…
Я во все глаза рассматриваю его, но не могу считать выражение прекрасного лица, и за шиворот холодными помоями заливается ужас.
Он никогда меня не любил… Просто играл. Презирал, забывал, не нуждался…
Он ничем не лучше моих бывших мальчиков-дешевок. Тогда почему же все это время был таким красивым?!.