Альянс бунта (ЛП)
Первым заговаривает Рэн.
— О чем ты говоришь? Как, черт возьми, он мог сбежать? Он же был заперт в тюрьме.
— Они перевозили его из больницы или что-то в этом роде. Адвокат записал его на прием к специалисту, чтобы осмотреть травму плеча…
— Он в камере смертников! Какого хрена им понадобилось осматривать травму плеча!
Мерси, явно довольная тем, что все внимание снова обращено на нее, сияет в центре группы, как солнце.
— Таков закон. Они должны лечить его, если он ранен, даже по незначительным поводам. Фитц обжалует свой приговор. Есть вероятность, что в какой-то момент он может выйти на свободу, поэтому они должны…
— Он никогда не выйдет на свободу, — говорит Элоди, качая головой. — Он убил всех этих девушек в Техасе. И в других штатах. Не говоря уже о Маре. Доказательства неопровержимы.
Мрачный, как могила, Рэн становится болезненного серого оттенка.
— Доказательства не имеют значения. Им больше не нужно отменять его приговор, не так ли? Он свободен.
— Они закрыли границы штатов. Очень много полицейских ищут его, — говорит Дэш, просматривая информацию о побеге Фитца на своем телефоне. — Они оцепили все вокруг, как только поняли, что тот ускользнул из больницы. Далеко он не уйдет.
Очевидно, что для Рэна ни один из этих фактов не имеет значения.
— Он на свободе.
— Это точно, — соглашается Мерси. — Этот ублюдок скользкий, как угорь. Он, наверное, уже загорает на пляже в Мексике. Ты не представляешь, как тяжело было держать это дерьмо при себе. Серьезно. Выражение ваших лиц…
— Какого хрена ты сразу не сказала нам? — шипит Элоди. У нее такое красное лицо, что кажется, она вот-вот взорвется. Девушка всегда сохраняла спокойствие, но это может стать той соломинкой, которая сломает спину верблюда.
Мерси выглядит очень скучающей, когда смотрит на девушку своего брата.
— Не будь занудой, Стиллуотер. В конце концов, я собиралась вам все рассказать. Простите меня за попытку немного развлечься.
— Убирайся.
Улыбка Мерси увядает.
— О, да ладно. Как будто ты можешь просто…
— Она абсолютно точно может. Ты ее слышала. Убирайся к чертовой матери. — Рэн гудит от злости.
Медленно поднимаясь на ноги, он возвышается над кухонным островком, костяшки его пальцев побелели, руки сжаты в кулаки. Рэн готов броситься на нее. Слава богу. А я уже начал думать, что мой мальчик сломался или типа того.
— Убирайся из моего дома, пока я тебя, блядь, не вышвырнул, — рявкает он. — Не возвращайся сюда, Мерси.
Неизменная ухмылка девушки слегка дрогнула. Она поднимается на ноги, берет с кухонного острова телефон и ключи от машины.
— Как будто я хочу тусоваться с вами, идиотами. Скажите спасибо, что предупредила вас.
ГЛАВА
21
РЭН
Утро приносит с собой гром и молнии, непроницаемую завесу дождя, который бьет в окна, превращая мир за стеклом в зелено-серое пятно. Я смотрю на уходящий вверх склон горы, зная, что Уэсли Фитцпатрик где-то там, на свободе.
Я бы поставил деньги на то, что после побега из-под стражи он обратился за помощью к своему адвокату. В Фэрбенксе она казалась такой же безумной, как шляпник. Достаточно безумна, чтобы помочь ему, это точно. Алессия ничего не значит для Фитца. Начнем с того, что она женщина, а, как мне кажется, старому профессору английского Вульф-Холла не очень нравятся представительницы прекрасного пола. Он может спать с ними, но для Фитца этот акт — средство достижения цели. Когда-то он решил, что трах с Марой — это надежный способ отвлечь ее внимание от меня. Этот план сработал для него просто замечательно. Вероятно, он покончил с ее жизнью в тот момент, когда понял, что я не заинтересован в отношениях с ней.
Утро словно ползет на коленях, волоча ноги, каждая секунда тянется мучительно медленно. В своей комнате Дэш играет фантастическую мелодию, ноты пьесы заполняют второй этаж, долетая до моей спальни, как какая-то меланхоличная история любви. Элоди лежит на кровати, закрыв глаза, и внимательно слушает, в то время как я думаю о живописи. Это утро я начал энергично — мазнул по холсту смесью угрюмых полуночных синих, шиферно-серых и угольно-черных тонов, что помогло снять напряжение, обвивающее мою шею, как постоянно затягивающаяся веревка. Но как только бешенство моего гнева прошло, я остался сжимать в руках кисть, глядя в окно на дождь, не в силах сформировать ни одной стоящей мысли.
— Что это за музыка? — сонно спрашивает Элоди с кровати. — Никогда раньше не слышала, чтобы он ее играл.
Обычно я бы не смог ей ответить. Дэш всегда выбирал музыку нестандартно. Он никогда не любил играть произведения других композиторов. Даже классику. Предпочитая писать что-то свое. Но это? Он рассказал мне об этом произведении, когда я спускался вниз и готовил кофе.
— Ее написал какой-то парень из Вашингтона. Какой-то талантливый виолончелист, — рассеянно говорю ей. — Он всего на пару лет старше нас. Он будет преподавать на курсе, на который пытался поступить Дэш.
— Хм, — сонно бормочет Элоди. — Очень красиво. И так грустно. Наверняка он написал ее для девушки. Жаль, что Дэш не получил место. Он расстроился из-за этого?
— Нет. Он сказал, что как только увидел имя другого парня в программе, то сразу понял, что ему не повезло. Он как бы ожидал этого.
Парень, написавший музыку, которую Дэш играет внизу, прислал ему электронное письмо, в котором сообщил, что, по его мнению, Дэш должен был получить это место. Сказал, что разочарован тем, что они не будут работать вместе на курсе. Я думаю, что для моего друга это было достаточным признанием.
Новый град дождевых капель барабанит по окнам от пола до потолка. Гигантский купол из кованой меди над моей кроватью вбирает в себя мрачный, серо-стальной дневной свет и делает его ярким, наполняя теплом, разбрасывая осколки света по стенам, заставляя их танцевать по штукатурке. Особенно красиво луч света падает на безмятежное лицо Элоди, освещая ее скулы и густые черные ресницы, веером расходящиеся по бледной коже.
Впервые я увидел Малышку Эль на фотографии. От нее захватывало дух. Правда, тогда она была светловолосая. С тех пор как Элоди перекрасила волосы в свой естественный темный цвет, она стала выглядеть еще более сногсшибательно. Самой собой. Прямо сейчас она похожа на спящую красавицу, так идеально устроившуюся среди вороха простыней, на которых мы трахались этим утром. Я мог бы смотреть на нее до скончания веков и не устать от ее лица.
— Ты снова наблюдаешь за мной, не так ли? — шепчет она.
— Да. — Элоди знает, что она — моя навязчивая идея. Я не скрываю этого от нее. Какой в этом смысл?
— Ты любишь меня? — шепчет она.
— Больше, чем ты думаешь.
Она улыбается — такое умиротворенное выражение, глаза по-прежнему закрыты.
— Больше, чем солнце?
— Ты и есть солнце.
От этого ее улыбка становится еще шире.
— Больше, чем луну?
— К черту луну. Завистливая луна. Уже больна и бледна от горя. Что ты, ее служанка, гораздо прекрас…
— Не цитируй мне Шекспира, Рэн Джейкоби. Я говорю серьезно.
— Я тоже. Я очень серьезен, когда цитирую Шекспира.
— А как насчет поэзии? Ты любишь меня больше, чем поэзию?
— Больше, чем Йейтса, — тихо говорю я ей. — Больше, чем Байрона. Больше, чем Шелли, и Кольриджа, и Вордсворта. Больше, чем любую красивую вещь, когда-либо написанную на бумаге, Малышка Эль. Ты затмеваешь все это, черт возьми.
***
ЭЛОДИ
Я открываю глаза, ища его взглядом. Рэн был таким рассеянным все утро, но эта перемена в голосе меня немного беспокоит. Обычно его голос не звучит так мрачно, когда он делает мне комплимент. К тому же сам комплимент: Рэн живет ради поэзии. Чтобы он сказал такое… Это наполнило меня ощущением падения, мало чем отличающимся от головокружительной невесомости, которую испытываешь прямо перед тем, как скатиться с вертикального участка американских горок.
Парень стоит в обрамлении окна, его темные волнистые волосы растрепаны вокруг лица. Сильная, гордая линия носа, угловатая челюсть и высокие скулы вырисовываются на фоне поистине унылого дня по ту сторону огромных стекол позади него. Выцветшая футболка с надписью «Металлика», в которую он одет, одна из его любимых. Она чертовски тонкая, вся в брызгах краски и отбеливателя, с крошечными дырочками по подолу, но это, похоже, его нисколько не беспокоит. Несмотря на холод, парень решил надеть сегодня черные баскетбольные шорты вместо своих обычных джинсов. При виде его у меня, как и всегда, перехватывает дыхание. Не думаю, что когда-нибудь смогу смотреть на него, не сдерживая бушующую бурю бабочек, порхающих у меня за грудиной.