Последний конвой (СИ)

— Проклятая Африка, — вполголоса привычно выругался Родион, и вошел под спасительный тент. Не спеша прогулялся вдоль автоцистерн, взмахом приветствовал второго часового, занявшего наблюдательный пост на крыше водовозки.
Вот же хитрый жук!
Затем вышел к тракторам и тягачам, внимательно осмотрел технику. Одобрительно хмыкнул. Дошел до самого края лагеря, где между полуприцепами притаились пикапы, джип-вездеход мобильной группы, броневик штурмовиков и его собственный «Тигр». Еще один часовой «фашист» отсалютовал из укрытия. Родион тоже взмахнул рукой и повернул обратно. Теперь можно немного расслабиться и поспать хотя бы пару часов.
Спальных блиндажей было вырыто два. Один для водил, второй — для охраны и обслуги. Если в первом все спали мертвым сном, то во втором шла обычная текучка: смена часовых, подготовка к новому походу, суета и болтовня свободной смены. Родион выбрал первый — очень хотелось спать, спустился по грунтовым ступеням, раздвинул занавеси и вошел внутрь. Осмотрел мокрые брезентовые стены, школьные маты, разложенные прямо на полу, три десятка спящих тел водителей.
Дневальный непрерывно брызгал водой на брезент, капли мгновенно высыхали. Неизвестно, поможет от жары или нет, но хоть немного повысит влажность. Добравшись до самого края землянки, дневальный вновь возвращался обратно, зачерпывал новую порцию и брызгал снова и снова, опуская ладонь в ведро с дождевой водой, собранной сегодня утром.
Родион отыскал свободное место между водителями и лег, на секунду смежил веки, пытаясь расслабиться.
Ненавижу жару, с ожесточением подумал он, ненавижу Африку!
И почти мгновенно уснул.
  
Глава 2
 
Михаил
 
Михаилу приснилось, что он провалился по самую шею в зыбучий песок. Грудь сдавила тяжесть, губы растрескались от неимоверного жара, исходящего от поверхности пустыни. Раскаленный воздух полуденного зноя колышется перед глазами, словно острыми когтями дерет легкие, выжигая альвеолы.
Он сопротивляется изо всех сил, рвется наверх, но все равно тонет в рыхлой субстанции. Не за что ухватиться — нет точки опоры, медленно и неотвратимо тело погружается в песок все глубже и глубже. Спину и ноги нестерпимо печет, острые песчинки царапают кожу, глаза заливает потом. Задыхаясь, он хватает ртом воздух, словно глубоководная рыба, вытащенная на поверхность. В детстве Михаил часто видел этих уродливых созданий в сетях промысловиков. Отец работал на тральщике ВМФ, переоборудованном в рыболовецкое судно. Агония обитателей больших глубин обычно была недолгой, а потом их подавали на стол в запеченном виде. Он уже мысленно представляет самого себя, лежащего на огромном блюде, украшенном гарниром из свежих водорослей.
Михаил взмахивает руками в тщетной попытке остановить погружение, с надеждой оглядывается. Вокруг только пустыня, раскаленный воздух и бескрайнее небо с двумя убийственно слепящими солнцами. Еще секунда, и его голова навсегда скроется в песке. Он удваивает усилия, отчаянно барахтается, бьется в пароксизме отчаяния, ужаснувшись неизбежному, кричит, что есть мочи. В открытый рот тут же сыплется струя раскаленного песка, мгновенно забивает глотку и легкие, крик обрывается едва начавшись. Михаил кашляет, перхает, выплевывает песок, снова судорожно вдыхает, открывает глаза и просыпается…
* * *
Голова кружится, перед глазами плывет. Он несколько секунд растерянно моргает, пытаясь сфокусировать зрение.
Черт возьми, да где это я?
Память возвращается урывками: экспедиция, важный груз, конвой, Африка.
Африка, мать ее!
Михаил сумел различить в темноте Иваныча, который низко склонившись, прижал указательный палец к губам, затем отодвинулся и поманил за собой. Резко сел и почувствовал сильное головокружение. Спертый воздух, жара, искусственно созданная влажность. Все понятно — перегрев. Тепловой удар.
Он аккуратно встал, пошатываясь, пошел вслед за дедом. Там на поверхности, конечно, гораздо жарче, но хотя бы есть свежий воздух. Иваныч наклонился и отодвинул в сторону стеганое ватное одеяло, закрывающее вход. Михаил присел на корточки, поднырнул в образовавшееся треугольное отверстие и оказался снаружи.
  
То, что он почувствовал в следующую секунду, можно сравнить с ударом кувалды в лоб. Невыносимая жара обрушилась сверху, словно обдало кипятком. Михаил начал судорожно хватать ртом воздух, как совсем недавно это было во сне. В глазах опять поплыло, ноги сами собой подогнулись, чтобы не рухнуть на песок он ухватился за плечо старика и повис на нем.
— Тише ты. Стой, не дергайся. Сейчас акклиматизируешься.
Безумным взглядом Михаил обвел окрестности лагеря. Глазам больно от невыносимо белого песка пустыни. Солнце жжет даже сквозь брезент тента. Горячий воздух, поднимающийся от раскаленного грунта, создает невероятные иллюзии. Все предметы колышутся, плывут, произвольно меняют форму и размеры.
Враз пересохшими, шершавыми и совершенно не подчиняющимися губами Михаил просипел:
— Сколько градусов, Иваныч?
— Сорок восемь, — ответил старик, — и это мы только на триста километров отъехали от побережья. Дальше будет хуже.
Михаил закрыл глаза и тихо застонал, бормоча что-то невнятное.
— Мишка, подсобить треба. Старый я стал, не могу один колесо снять. Тяжелое, зараза. Бандюки нам скат прострелили, если не заклеить, пожуем покрышку. На ободах по песку далеко не уедем. Жалко машину.
— Сейчас, Иваныч, — заторопился Михаил, — я помогу.
— Не торопись, сынку. Постой еще минутку, приди в себя, успеем, до подъема еще есть время.
Михаил отмахнулся, сделал один неверный шаг по песку, затем другой. Ноги слегка дрожат, но слушаются. Адски раскалывается голова, и во рту, словно кошки насрали.
Плевать, всего несколько дней. Перетерплю как-нибудь, да и поздно уже поворачивать оглобли, полмира пересекли. А в Эфиопии полегче будет — климат почти как у нас в Метрополии.
Он добрался до МАЗа, секунду помедлил в нерешительности — тент над головой закончился. Почему-то стало страшно выходить под открытое небо. Появилось ощущение, что он сейчас вспыхнет, как вампир под прямыми солнечными лучами, и осыплется небольшой горсткой пепла на песок.
Михаил вдохнул глубже, как перед прыжком в воду, и сделал неуверенный шаг. Солнце хлестнуло невидимой плеткой, он снова пошатнулся, но устоял. Жгло и пекло невыносимо, словно к телу приложили огромный раскаленный утюг. Голова опять закружилась, но он не отступил, быстро добежал до металлических ступенек и ухватился за металл.
— Тряпку возьми, железо нагрелось, — запоздало крикнул Иваныч, но было уже слишком поздно.
Михаил вскрикнул от боли, отдернул руку и посмотрел на ладонь. В середине покрасневшей кисти белел небольшой пузырь ожога.
— Ни хрена себе, — поразился он, трогая волдырь указательным пальцем левой руки. От МАЗа шло тепло, как от раскаленной печки.
А в кабине сейчас что творится? Настоящий ад!
Он решился на вторую попытку, но на этот раз очень медленно, стараясь не прикасаться оголенными участками тела к металлическим поверхностям, осторожно поднялся по ступенькам. Поднырнул под защитный брезентовый тент и прошел в заднюю часть прицепа, где ухватил ящик с инструментом. Он оказался очень тяжелый, одному не поднять, пришлось тащить волоком, громыхая по рифленому железу. Церемониться Михаил не стал, просто выпихнул коробок за борт и проследил взглядом, как тот упал на песок. Спустился, подхватил ящик за большую железную ручку, потащил к многострадальному колесу.
Возились долго, во всяком случае, Михаилу так показалось. Гайки не желали поддаваться, сопротивлялись, и только приложив невероятные усилия, удалось сорвать их с места и открутить. Пот заливал глаза, мучила жажда. Михаил терпел, стараясь не показывать слабость. Питьевую воду приходилось экономить. «Технической» полно, а питьевой мало, поэтому пить нужно правильно — с солью. Выпьешь пару кружек противной и вонючей воды,- несколько минут, и все обратно потом выгнало. А жажда как была, так и осталась. Невозможно напиться теплой водой.