После долго и счастливо (ЛП)

Руни — беззастенчивая фанатка науки, которая сейчас орала бы про изменяемость женских гормонов, будь она здесь. Пусть она пришла к нам через Уиллу, девушку Райдера, и Уиллы тут нет, для Руни всё равно было бы нормально прийти. Она настолько внедрилась в семью, что даже странно, когда она не приходит на собрания Бергманов. Но сегодня она отклонила приглашение, потому что готовится к экзамену на приём в адвокатуру.
И узнала я это от Акселя. Чьи щёки порозовели, когда я улыбнулась и спросила, откуда ему это известно. На это у него не нашлось иного ответа, кроме как сказать, что у меня помада на зубах. Я лихорадочно принялась выуживать телефон, чтобы посмотреть через селфи-камеру, но когда я осознала, что всё в порядке, он оказался уже на другом конце стола и разговаривал с папой.
Засранец. К сожалению, розыгрыши в семье Бергманов так же распространены, как кислород в воздухе.
Личная жизнь Акселя всё равно не моё дело. Но Эйден — неисправимый сводник, и за те десять с лишним лет, что мы вместе, его наклонности начали сказываться на мне. Теперь я постоянно вижу потенциальные пары, искры и химию между ними. Но в отличие от Эйдена мне по большей части хватает здравого смысла оставить людей в покое, позволить им разобраться самим.
Раздаётся шум сливаемой воды, и мгновение спустя двери отпираются. Фрэнки и Зигги одновременно выходят из своих кабинок, присоединяясь ко мне у раковины, где я колдую над своими волосами, которые сегодня не желают лежать нормально.
Наши отражения напоминают начало анекдота — блондинка, рыжая и брюнетка. Я, потом Зигги с её стройным телом, доставшимся от мамы, рыжими волосами как у папы, и яркими зелёными глазами того же оттенка, что и её платье. Фрэнки хмуро смотрит на своё отражение: длинные тёмные локоны и ореховые глаза, её типичная цветовая схема из чёрного платья и серой акриловой трости — помощи в передвижении с болью и нестабильностью из-за артрита в бёдрах.
— Я должна была догадаться, что они начнутся, — говорит Фрэнки, показывая на маленький бугорок на подбородке. — Прыщ перед месячными.
— Почему ты так беспокоишься о беременности? — спрашивает Зигги. — Ты же принимаешь таблетки, верно?
Фрэнки глухо смеётся.
— Да. Но у меня паранойя, что Рен всё равно обрюхатит меня чисто силой воли рыжего гиганта. Он смотрит на младенцев так, как я смотрю на бургеры — будто их вечно мало, и они жизненно необходимы для существования. Он думает, что не палится, но это не так.
— Когда я с парнем, — говорит Зигги, — предпочту перестраховаться дважды. Презервативы и таблетки…
— Зигги, — перебиваю я. — Ты же ещё не занимаешься сексом, нет? — ей всего семнадцать, и она до сих пор такая юная в эмоциональном плане.
Зигги делается ярко-красной.
— Боже, Фрейя. Нет. Но мама уже дышит мне в затылок насчёт воздержания и безопасного секса, ясно?
Я стараюсь не обижаться на то, как мой вопрос её расстроил. Будь мы ближе, надеюсь, ей было бы комфортнее довериться мне, особенно когда она из подростка превратится в женщину. Но она всего лишь подросток, я почти вдвое старше её, и из-за этого мы никогда не были близки, пусть я люблю её и обожала возиться с ней, когда она была маленькой. Мама говорит, что мне стоит проводить с ней больше времени, но Зигги постоянно играет в футбол, а я всегда работаю. Найти пересечение в наших расписаниях практически невозможно.
Снова повернувшись к зеркалу, Зигги выключает воду и вытирает руки.
— Я просто пыталась сказать, что когда буду заниматься сексом, то не стану рисковать своей футбольной карьерой. Я хочу детей позже, но только после ухода из профессионального спорта.
— То есть… — Фрэнки поднимает взгляд к потолку, проводя мысленные подсчёты. — Тебе будет сколько? Лет тридцать пять? Я понимаю, но к тому времени хочу уже закончить. Закончить с детьми. Закончить с работой.
Зигги выгибает бровь.
— Ты поступаешь на юрфак, чтобы проработать спортивным агентом восемь лет?
Фрэнки хохочет.
— Ладно, справедливо. Может, проработаю до сорока. А потом сделаю Рена своим туземцем и куплю остров для всех этих детей, которых мы видимо родим, поскольку этот парень уже купил для них минивэн. Вам всем рады в любой момент.
 
Дети. Минивэн. Я кладу ладонь на свой живот, ненавидя тот факт, что там точно никого нет.
«Такие вещи требуют времени», — любит говорить мне мама своим философским голосом. Легко ей говорить. Она беременела от одного взгляда моего папы.
«Будь терпелива, Фрейя Линн. Будь терпелива».
Я стараюсь быть терпеливой. Правда стараюсь. Но терпение никогда не было моей сильной стороной.
Фрэнки бросает бумажное полотенце в мусорку и сжимает трость.
— Давайте выйдем, пока мальчики не сожрали всю хлебную корзинку. Мне ранее досталась всего одна булочка.
— Точно, — я открываю дверь.
Мы снова собираемся за столом со всеми братьями и сёстрами; не хватает только Уиллы, которая уехала на игру, и Эйдена, где бы его черти ни носили. Я чувствую на себе взгляды братьев, их беспокойство и любопытство. Думаю, многие из них, если не все, знают, что между мной и Эйденом что-то происходит. На выставке я рассказала Акселю с намёком, что мы не будем втягивать в это маму и папу, пока я не скажу им сама. Я ожидала, что он в своей краткой и прямой манере расскажет моим братьям, подчеркнув то же ожидание секретности. И если на братьев и сестёр Бергманов можно в чём-то положиться, так это в умении чертовски хорошо хранить секреты от родителей, когда нужно.
Даже если Аксель не говорил им, и они ничего не подозревали, то начали подозревать теперь. Эйден посещает семейные вечера так же регулярно, как солнце поднимается в небе. Он всегда со мной. Он держит обещания и приходит.
Во всяком случае, до этого момента.
Я прочищаю горло и ослепительно улыбаюсь, приказывая своим эмоциям успокоиться. Мама похлопывает меня по ладони и улыбается, спрашивая с мягким шведским акцентом.
— Sötnos, где Эйден?
— Опаздывает, — бормочу я в свой бокал вина, делая большой глоток. — Мы можем заказать без него.
Папа хмурится и наклоняется ближе, обнимая маму одной рукой.
— Я не хочу исключать Эйдена.
— Всё нормально, папуль. Он поймёт.
Мой папа вскидывает брови. Несколько мгновений он изучает меня взглядом, и я отвожу глаза. Он всегда слишком легко читает меня.
— Фрейя Линн. Что-то случилось?
В моём горле встает ком.
— Нет! — говорю я слишком бодро, следя за выражением лица. — Нет. Ты же знаешь Эйдена. Просто в последнее время он занят работой.
Мама слегка поворачивается на стуле и изучает меня.
— Фрейя.
Я смотрю на неё.
— Да, мам?
— Скоро ты придёшь домой на fika. Я бы хотела поговорить.
Я изображаю фальшивую улыбку и моргаю, пытаясь придумать ответ. Она почуяла проблемы. Вот почему она хочет, чтобы я пришла. И от fika с Элин Бергман нельзя отказываться. Это пауза посреди дня, неизменная для шведской жизни, чрезвычайно важная для моей матери, которая покинула родную страну, когда вышла за моего папу. Наши традиции, моё воспитание, философия и ритуалы моих родителей пропитаны её культурой.
Fika внедрена нам на подкорку. В Швеции компании делают паузу, сама жизнь отдыхает, и ты на короткое мгновение просто пьёшь кофе и ешь вкусняшки с друзьями и коллегами вокруг. Это сводится к возвращению в исходную точку, установлению связей, восстановлению перед тем, как снова погрузиться в рабочий день. А в мамином доме fika даёт возможность разобраться со всяким дерьмом.
— Мам, — виновато говорю я. — Я не знаю, когда у меня будет время. У меня пациенты…
— Найдёшь время. Этому я тебя учила. Надо выбирать то, что важно, а остальное последует. Возьми перерыв на обед, м? — настаивает она, и выражение её лица почти зеркально вторит моему.
Иногда почти нервирует смотреть на лицо своей матери и понимать, что принесёт с собой время. Не то чтобы я боялась старения или считала, что моя мать стала менее красивой по сравнению с годами её молодости. Просто это подчёркивает спешность момента, показывает перед моими глазами каждую минуту между «сейчас» и «потом». Когда я стану матерью? Когда маме было столько лет, сколько мне, она уже родила половину своих детей. Буду ли я сидеть рядом с Эйденом, окружённая целым столом наших детей и их вторых половинок? Со свечами и вкусной едой? Праздновать наш брак не только между нами двоими, но с шумной семьей?