Алистер (СИ)

Я полагал, что помогу Рю закатить истерику, заоткровенничать, раскрыться. Мой план заключался в том, чтобы вывести Рю на эмоции.
Я бы поступил как глупое животное.
И всё-таки не зря я сюда забрался. Рю показался мне — тот, живой Рю, — и я признателен ему за это, хотя до конца не понимаю почему.
Думы думами, но, убрав пелену, окутавшую моё тело, я запечатлел заход солнца. Это было прекрасно, изумительно, тонко, повсюду сверкал чистый синий с голубым. Но всё равно сегодняшний закат располагается на втором месте по красоте, ибо на пьедестале стоит беспардонно покинувший меня парнишка.
  
Глава 7
 
Я лежал на полу, точнее, на футоне, который постелила мне в комнате Рю Сумико-сан. Он повернулся ко мне спиной и не сказал ни слова по приходе в дом. Я не стал тогда за ним ходить, подавляя в себе ужасное желание отыскать этого… этого… Сдаюсь.
Он оставил меня в неизвестном чувстве, я ждал его там, на холме, но он не явился, и только тогда я решил не испытывать удачу боле, ибо она меня никогда не застигала. Помню, одна бабушка спросила меня, где её внук, на что я ответил: «Он сказал, что скоро вернётся». Тут уже дело не в уверенности, а в здравом смысле, который у Рю очень хорошо развит. Годы ему помогли. Годы и многочисленные разочарования. Ему просто подвернулся я, и ничего более с ним не происходило, что помогло бы ему окончательно осознать своё положение. Легче представить его за решёткой: он в ней и так живёт. Но мне — рядом с обрывом.
Но где мы сейчас? Мы в одной комнате и делаем вид, что ничего не произошло, не упали на наши головы обязательства, заключённые в речах, которые мы так безответственно кидали друг другу. Не совру, я хочу повторить, но разгребать же нам по отдельности: он — после смерти, я — неизвестно сколько. Я помню без исключения всех своих клиентов, но некоторые в течение года начинают покидать меня.
Ну что сказать, Рю виртуозно поиграл на моих струнах.
И часов не нужно, чтобы прочувствовать стук его бьющегося сердца. Оно периодическое, равномерное, тихое, мягкое. Его дыхание такое же, какое было часами ранее. Мне чертовски нравилось ловить часами его движения во время сна. В какое-то мгновение я принял свои действия за припадок сумасшедшего. И не смог оправдать себя.
Пусть кровь в сосудах льётся, пусть сердце и дальше ударяется о стенки.
Рю заслуживает большего. Он гниёт в родном доме, гниёт на глазах у родителя, «слепой» бабушки, двоюродного брата. Плевать, что они любят его. Я видел, как они любят моего клиента, и не подвергну его порядком затянувшимся пыткам.
Он рассказал мне далеко не всё, но я уже заручился его доверием, осталось лишь не разочаровать любимого Рю. На языке несуществующая горечь. Я сжал часы, от них исходил медленный тик. Неспокойно мне. Неспроста всё это…
Наконец, отпускаю часы и поворачиваюсь на спину. Я чувствую себя совсем по-другому. И боюсь этого. Прохожусь по своду правил и не нахожу своих поблажек, грехов, безбожных неисполнений.
Не вытерпев, я тихо подхожу к кровати Куросавы и опускаю взор на ребёнка. Опускаюсь — что-то трескается. Ах, моя маска.
***
Я не спал. Во-первых, не умею, во-вторых, меня не покидало чувство незаконченности. Конечно, оно всегда присутствует в моей работе, но я был недоволен ею, и вовсе не действиями, нисколько. Кажется, я последние сутки я занимался самовнушением, что обязано беспокоить непосредственно меня как Проводника.
Мне пришлась по душе компания Рю, но та незаконченность, что червяком роется в моих карманных часах, не устроит никого. И точка. Пока она преспокойненько зарылась где-то во мне, я не имею права перекладывать вину на кого-то другого, например, на того, с кем я делил тревожный сон.
Я не сумасшедший, я не смотрел целую ночь на своего клиента. Мне хватило буквально двух минут, чтобы убедиться в том, что я совершаю ошибку.
Умирать — дело, свойственное людям, закономерное, скажем так. Но представьте, что у вас забрали почку или желудок, или любой другой орган. Вот так чувствую себя я в данное время. Пытаюсь заглушить это чувство, абстрагироваться, но меня словно прокляли. А имя сотворившего со мной подобное «Куросава Рю».
 
Но несмотря на всю эту спонтанность, на ушедшие в никуда семь часов «сна», это совершенно обыденное утро. Будто всё, что меня ныне окружает, — совершенно нормально и нет необходимости переделывать эту общую картину. Я всю ночь слышал мерное сопение Рю, шелест травы из приоткрытого окна, шаги Сумико-сан на первом этаже. Во мне есть огромное упущение, благодаря которому я бы смог более точно определиться со своей гипотезой, но обоняние мне, увы, не дано. Мне нужна хотя бы одна ничтожная нотка, чтобы привести мысли в порядок. Как всегда, меня ограничивают. Сколько ни старайся трогать поверхности без перчаток, ощупывать хлопковое одеяло, взвешивать воздух пустыми ладонями, поднятыми вверх, я не добиваюсь ни грамма того, что мне уже подвластно.
Мне страшно это признавать, но мне нужно больше.
Но время… Оно безбожно уходит от меня всё дальше. Этот пазл оказался слишком большим. Сколько мне осталось?
Я открываю крышку часов. Три часа. Шорох одеяла. Мне осталось три часа.
А я хотел всего лишь насладиться красивым морозным утром. Закат удалось запечатлеть, но рассвет на террасовой долине — не мой уровень возможностей. Окна из комнаты выходят на запад, и это уже само за себя говорит. А я молчу и переполняюсь ожиданиями.
— С добрым утром, — поворачиваюсь к сонному Рю и с издевательской ноткой добавляю: — Любимый Куросава.
И получил от него взгляд пьяного каторжника. А что насупилась, моя пучиглазка?
— Звучит отвратительно, перестань, — внятно пожаловался он.
Знаете, и мне таки кажется, лучшим вариантом было бы «любимый Рю», как я его внутренне называю, но раз мы такие буки и отказываемся от поистине звучащих обращений, то получите и распишитесь, молодой человек.
— Зачем выпендриваться?
— Просто хватит, — он поднял руку в мирном жесте, и было бы серьёзным упущением не воспользоваться подвернувшейся удаче.
Я ухватился за его руку и не резко потянул на себя. Недовольный стон. Я не собирался её отпускать, но ладонь сама каким-то образом выскользнула, а за ним упало и всё тело.
— Ты ленивый, месье Куросава, проснись и пой! Мир ждёт тебя! — я отошёл от кровати на безопасное расстояние, а то вдруг у него в планах в самый неподходящий момент взорваться, и потихоньку начинал собирать свой футон, выравнивая на нём ткань, как было изначально.
— Положи на место, — Рю сказал полностью трезво, из-за чего я в ту же секунду без возражений прекратил.
— Почему это?
— Потому что ты так покажешь мою негостеприимность.
— Оу, а она была?
— Дай мне вон ту палку, — и вправду, у него за шкафом торчала деревянная палка.
— Зачем?
— Я тебя тресну.
И вроде бы можно заканчивать с сонным бредом, однако я не готов сменить это на иное проявление бесед с этим парнем.
— Да ладно, ты даже её поднять не сможешь.
— В таком случае помолчи ещё минуту, и я…
— Ты что, засоня?
— …и я выгоню тебя.
— М-да, дела плохи, — я потёр пальцем подбородок. — И кто-то ещё твердил про гостеприимство.
— Приставку «не» забыл, — нагло поправил Рю. — Я каждый день встаю с восходом солнца. Думал, шторы задёрнуты. А, понятно, неблагодарный ты гость. — Рю откинул голову, выгибая позвоночник, попутно падая на матрас. — Всё, я больше не засну, спасибо, — и клиент показывает мне поднятый вверх большой палец.
— Пожалуйста, рад стараться. Всё для тебя. Не нужно благодарностей, я от чистой души.
— А она у тебя есть? — мне это принимать за нормальный вопрос или за риторический?
— По логике, есть, — вышло крайне неуверенно. — Но это не является насущной проблемой.
Между тем Рю встал с кровати и сразу же занялся моим футоном, заученно складывая в рулет. Всего пара движений — и тот снова лежал в шкафу.