Минуты будничных озарений
Однако скажем правду: есть и другая причина, поэтому я не особенно беспокоюсь, и она заключается в том, что выбор для налоговых отчислений в пользу церкви небольшой. Я исключаю католическую церковь, которой я свои деньги не отдаю. Ну да, есть папа Франциск, но пишут кучу книг о том, что эти деньги не идут непосредственно Франциску. А куда они идут? В любом случае я не думаю, что папа Франциск будет лично управлять подаренным мною добром, мне это кажется маловероятным. Другие религиозные конфессии мало меня привлекают – да все они мало меня привлекают, тем более я почти ничего о них не знаю. Поэтому вальденская церковь меня устраивает. Правда, я не помню причины, но помню, что она у меня была, причем очень убедительная.
Но вот что действительно мучает меня в эти месяцы, каждый год, что терзает меня, подвергает испытаниям мои моральные принципы, заставляет меня бояться налогов, и не столько из-за их величины (хотя и это тоже), – это пресловутые отчисления на социально значимую деятельность, потому что их хотят все, но еще и потому, что все те, кто их хочет, имеют на это очевидное и неотъемлемое право. На каждой газетной странице, на каждом рекламном щите, в зале каждого кинотеатра всегда найдется кто-то, кто скажет: «Я объясню тебе, почему важно, чтобы ты отдал часть своих налогов нам. Потому что мы стараемся победить рак, спасти планету, оздоровить почву; мы поддерживаем культурный проект, мы против закрытия кинотеатров, мы финансируем стартап для молодежи, мы ЮНИСЕФ, мы «Врачи без границ», мы строим больницу, школу, мы поддерживаем исторический журнал, он не выживет без твоей помощи, мы проведем отличный фестиваль, но только если ты нам поможешь». Все говорят: «спасаем, поддерживаем, понимаем, изобретаем, восстанавливаем». Говорят всемирные организации, а также фонд, расположенный на третьем этаже моего дома. И я говорю, что это правильно, и это правильно, и это правильно. И в этом моя проблема. В конце концов всем, кто просит, я обещаю: «Конечно, в этом году я дам свои деньги вам».
Разумеется, есть важные организации, которые спасают человечество, их деятельность очень важна; однако в то же время есть фонд в соседнем квартале, который, если пятеро из нас его финансируют, может сделать что-то конкретное. Я лично знаю кучу людей, которые должны бы получать наши отчисления на социально значимую деятельность за то, что они делают.
И потом, проскальзывает мелочная мыслишка: «А что, если они узнают, кому я дал деньги?» Они притворяются, будто им неизвестно, но они знают, что, когда ты говоришь: «Я cделал отчисления в твой фонд», это неправда. И, может быть, это знает не только твой сосед из общества охраны животных твоего района, но и ЮНИСЕФ. (ЮНИСЕФ, между прочим, говорит, что, если я дам деньги им, у меня будет прекрасная декларация о доходах. Понимаете? Как устоять перед возможностью обзавестись «прекрасной» декларацией о доходах?)
Вот почему я никогда не скрываю, за кого голосовал на выборах, при вручении премий, и не вру, кому я дал свои налоговые отчисления, потому что я понял: стоит тебе схитрить, как окажется, что нисколько ты не схитрил. Правда – твое спасение.
В общем, я еще не решил, кому отдать часть моих налогов, и не знаю, успею ли вовремя решить. У меня на тумбочке лежит список, и время от времени я кого-то вычеркиваю, а потом раскаиваюсь и продолжаю добавлять некоммерческие организации, фонды и прочие структуры, наиболее достойные ее получения. Я терзаюсь, не отвечаю на звонки бухгалтера, спрашиваю ее по электронной почте о последнем дне, когда я могу принять решение. В итоге я сделаю выбор и почувствую себя виноватым, ведь я подарил свой налоговый вычет кому-то вместо того, чтобы подарить его всем остальным. Это немножко напоминает милостыню на улице, которая распределяется со случайностью русской рулетки, то есть ты подаешь кому придется, в зависимости от настроения, и не замечаешь, что это могло бы значить: сегодня я решил, что этот будет есть, а тот нет. Ты не уверен, что поступаешь правильно, что дать деньги культуре значит отнять их у медицины, а если дать их медицине, значит отнять их у гуманитарного фонда, который ты хотел бы поддержать, а потом больше не печатают журнал твоего района, не могут найти средств на пробирку, на исследование неизлечимых болезней, на все, и это все имеет полное право. Настает такой момент в году, когда мир, цивилизация, возможность быть цивилизованными вступают в бессмысленное соревнование, в ходе которого ты должен сказать себе самому: лучше эта, чем та, тогда как достойны обе, все сто, вся тысяча.
Я хотел бы, чтобы кто-то выбирал за меня, хотел бы, чтобы мы все вместе каждый год решали, кому давать наши налоговые отчисления, а не свободно выбирать самим. Я весь извелся, я смотрю всю рекламу по телевизору, читаю информацию в газетах, я делаю это в надежде, что кто-то меня убедит. Но меня убеждают все, более того, к ним все время прибавляются новые.
Кстати, появилась реклама вальденской церкви, в которой говорится: отчисления для вальденской церкви не идут вальденской церкви. И, по- моему, это причина, по которой я решил перечислить ей свои налоги. Впрочем, я в этом не уверен.
* * *Я ем, не спуская глаз с тарелки человека, который ест без аппетита, потому как знаю, что с минуты на минуту он отложит вилку, выпрямляя спину. «Тебе действительно не нравится? Ешь, ты так мало съела. Ты уверена-уверена-уверена, что тебе не нравится? Бедная. Разумеется, если не лезет в рот…» – и я жадно набрасываюсь на ее тарелку.
Как-то вечером сын сказал мне: «Папа, чувства есть такие: раз (и дотронулся до моих глаз); два (и дотронулся до моего носа); три (и дотронулся до моего рта); четыре (и дотронулся до моего уха). Почему тогда говорят, что их пять?
А какое пятое?»
Я задумался, мы снова начали трогать глаза, нос, рот и ухо. Действительно, их было четыре. Мы не понимали, какое могло быть пятым. И в какой-то момент, отчаявшись, я взял айфон и набрал: пять чувств. Открылась Википедия, и тогда мы хором сказали: «А-а-а-а-а…» И вспомнили, какое было пятое.
На Авентинском бульваре я стоял на светофоре и увидел мать на мопеде, которая заметила дочку на остановке автобуса; она посадила ее на мопед, и они уехали.
Сияющая улыбка дочери, увидевшей мать, и матери, увидевшей дочь.
Таксист, который спрашивает: «Как поедем?»
Такси берут, чтобы не думать о маршруте, а думать о чем-то другом.
Так-то я мог бы поехать и на своей машине.
Когда дисплей на приборной доске говорит, что запас бензина в твоем бензобаке на пятьсот двадцать километров.
Хорошо бы всегда иметь запас на пятьсот двадцать километров.
Минута, когда, кто бы ни пришел навестить тебя в студии, уходит. Я, улыбаясь, слушаю его до последней секунды, и когда он закрывает дверь, тут же бегу к письменному столу и продолжаю работать.
Черного поросенка в Казерте раньше не было.
Теперь это фирменное блюдо в моем городе, его готовят по всей Италии, и все от него в восторге. И если я говорю, откуда я, мне говорят: «У вас там есть черный поросенок».
Но когда я жил в Казерте, где были эти черные поросята, где они жили, что делали?
Когда используешь карточку для автоматического открывания двери, боишься, что не успеешь пройти, что она закроется раньше. И ускоряешь ход, даже делаешь прыжок вперед.
Мне очень нравится, когда громкоговоритель в поезде говорит: «Перевод стрелок». Я никогда не пойму, что это значит, но мне нравится.
Хватит уже про Марию Стюарт и Анну Болейн.
Когда заканчивается чековая лента и как раз твоя очередь платить. И почти всегда не знают, где новая. Забывают или знает кто-то другой, которого в эту минуту нет.