Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка

Скрывая обман, она подменила его злостью. Белль смотрела, как старик расхаживает по кабинету, разглядывала эту спину в бархатном мятом пиджаке.
Сарлинг стал вполоборота к ней, оскалился, показал неровные зубы.
— Вы же умная девушка. Стоило только понаблюдать за мной, пересказать ему мои действия, и он бы все понял. И он понял, не так ли?
— Не знаю я, что он сделал.
— Неправда. Вы знаете о нем все. Он уже владеет вами, а вы и рады принадлежать ему, рады отдать свою любовь, хотя Рейксу на нее наплевать с высокой колокольни. Вы превратились в глупую женщину, Белль. Вы позволили себе влюбиться в человека, который при случае убьет вас так же легко, как убил бы меня. Итак, — в этом слове зазвучала почти отцовская теплота, — я обязан вас защитить. На следующей неделе вы уедете в Америку. В наш нью-йоркский отдел. Останетесь там на полгода. Хорошо, правда? Вам ведь нравился Нью-Йорк, когда мы ездили в Штаты.
— Мне безразлично, куда вы меня пошлете. Это ваше право. Но мне больно, когда вы думаете, что я… словом, что я могу участвовать в таком деле.
— В каком деле, Белль?
— В таком, как помогать кому-нибудь убить вас. Боже мой, почему вы так обо мне думаете?
Он отвернулся, подошел к дубовой двери в бункер и спокойно сказал:
— Вы точно такая и есть — женщина, жаждущая отдать свою любовь первому встречному, лишь бы он предложил ей хотя бы надежду на свободу. Вы должны благодарить меня, Белль. Ведь взамен он вам ничего не даст. Кроме, может быть, смерти. О да, я уверен, он уже решил убить вас, как только избавится от меня. Ему придется так поступить. Такой уж он человек. Рейкс не смирится ни с чем, мешающим его полной безопасности в той жизни, которую хочет устроить себе в Девоне. Разве вы никогда не задумывались над этим, Белль?
Она встала:
— Нет, не задумывалась.
Сарлинг открыл дубовую дверь и произнес:
— Позвоните вниз, вызовите машину. Вы поведете ее сами. И дайте знать Бейнсу на Парк-стрит, что мы возвращаемся. Скажите, что мы придем поздно. Пусть ложится спать. Ждать нас не стоит.
Белль обошла письменный стол и остановилась у стены, у тумбочки с телефоном. Она не сводила глаз с Сарлинга. Он поднял правую руку, сдвинул защитную пластинку на замке бункера. Потом прижал большой палец левой руки к хромированной пластинке. Перед тем как толкнуть ее внутрь двери, где стоял фотоэлемент, маленький глаз, готовый в любую минуту дать сигнал: «Посторонний в доме», Сарлинг повернулся и, улыбаясь, помахал левой рукой.
— Когда увидите его, передайте, что я уже больше не ходячий ключ, который можно украсть. Теперь ему придется взламывать сейф уже в банке. При этом понаблюдайте за его лицом. На нем не отразятся его мысли, но я знаю, о чем он будет думать. «Как это сделать? Как?» Вот он какой, этот Рейкс. Вот такой человек мне и нужен.
Сарлинг повернулся и сдвинул внутреннюю пластинку. Через несколько секунд дверь бункера ушла вправо в стену, тяжело, по-стариковски, вздохнув.
Белль смотрела, как он входит в бункер. Только подойти, распахнуть шторы, один миг постоять спиной к окну, а потом позвонить и вызвать машину.
«Я не могу, — подумала она. — Только не сейчас, когда Сарлинг так близок к истине, так осторожен. Не надо, Белль, не надо. Рейкс поймет, согласится, что риск был слишком велик. В другой раз, в другом месте или, возможно (в душе она хотела именно этого), нигде и никогда».
Нет. Нельзя отступать, отходить от задуманного. Два коротких шага к окну. Это все, чего от нее хотели. Нет, она не могла. Теперь Белль поняла, что никогда и не думала этого делать. Нет, нет, нет и нет! Она шла к окну, превозмогая самое себя.
Слежка за домом занимала их полностью. Они стояли, уверенные, как всегда, в правоте собственных намерений, стояли неподвижно, будто сквозь них пропустили железные стержни и воткнули в землю. Было тихо. Только позади в кустах слышалась беспокойная возня устраивающихся на ночлег скворцов, фазанов. Где-то высоко пролетел самолет. Он гудел на низкой ноте, с облегчением, потому что заканчивал свой путь. Биочасы подсказали Рейксу, что уже девять вечера. И тут же по парку и полям в насыщенном влагой воздухе гулко прокатился бой церковных часов.
 
Уже целый час они не разговаривали друг с другом. Все давно было сказано. Они изучили этот дом, парк, эту ночь так хорошо, словно получили их в наследство. Футах в ста впереди, в сумерках, темным пятном выделялась бесформенная громада дома. Рейкс не различал ни одной детали, но в памяти мог восстановить каждую черточку: сводчатые окна, карниз с желобом для дождевой воды, изъеденные непогодой и солнцем колонны, оловянные вены тяжелых старинных водосточных труб, похожие на сеть, нити старой глицинии, опутавшие стены здания. Она-то, глициния, и поможет им добраться до второго этажа. Главная спальня, ванная, спальня для гостей, опять ванная, большие окна холла, кабинет…
Как только в кабинете мелькнет из-за шторы свет, они пойдут вперед.
В правом крыле темного дома, у самой крыши, вспыхнул свет, кто-то подошел к окну, задернул шторы. Там комнаты слуг. Какая-нибудь горничная теперь сидит на постели, снимает туфли, ложится на спину, ленивой рукой ищет по транзистору «Радио Люксембурга», тянется к зажигалке и сигаретам, лежит и с широко открытыми глазами мечтает о поп-звезде. А лет пятьдесят назад в Альвертоне миссис Гамильтон мечтала о прекрасном принце. Двадцать лет назад она же, застав его со служанкой, надрала уши и ей, и ему, а Потом, лежа в постели с Гамильтоном, наверняка помотала головой и, усмехнувшись, сказала: «Маленький мерзавчик. Ему только тринадцать, а туда же. Эх вы, мужики, сладкоежки!»
И вот Рейкс увидел сигнал. В кабинете отвели в сторону штору, и луч света, вырвав из тьмы окно, расплылся в тумане, обозначил знакомую фигуру, руку, спину. Какой-то миг Белль стояла неподвижно, потом шторы сомкнулись.
Тронув Бернерса за плечо, Рейкс безмолвно двинулся вперед, на ходу надевая перчатки. Они старались держаться кустов, избегали посыпанной гравием дорожки. Наконец они остановились метрах в четырех от дома, так близко, что можно было различить изгиб оконного переплета на первом этаже — окна гостиной. Они могли описать каждый стоящий там стул, каждую ложку, каждую рюмку.
Гравий подходил к самому дому, следов не оставалось. Главный ствол глицинии был в фут толщиной, прочный и шершавый. Подняться по нему проще простого. Рейкс полез вверх, чувствуя, как подрезанные ветки царапают лицо. Ступив на карниз, он выбрался на крышу веранды и подождал Бернерса. Его руки в перчатках выделялись в темноте блеклыми пятнами.
Насторожившись, они немного постояли бок о бок, будто подпускали поближе тьму, пытаясь понять, насколько она опасна, а потом, убедившись, что все в порядке, двинулись по крыше. Окна главной спальни, ванная, гостиная, и вот уже чуть заметный серебристый свет в одном из окон кабинета. Центральные створки имели около метра в ширину и метр двадцать в высоту. Одна из них, с поднятым бронзовым запором, была приоткрыта на полдюйма.
Рейкс распахнул окно, ступил на подоконник, отбросил шторы и вошел в комнату. На миг свет ослепил его, но он быстро освоился.
Вполоборота к нему у телефона стояла Белль, держа в руке трубку. Ее побелевшее лицо застыло от волнения, подкрашенные губы чуть раздвинулись. На столе лежали исписанные листки, овальное серо-белое гипсовое пресс-папье смахивало на умершую планету. Большая ваза с пламенно-алыми азалиями стояла на подставке красного дерева у дубовой двери бункера.
В кабинет влез и Бернерс, задел Рейкса рукою, проходя мимо, чтобы закрыть входную дверь.
Белль положила трубку и кивнула в сторону бункера. Рейкс подошел к нему и встретил Сарлинга с зеленой папкой под мышкой. Он обхватил старика за плечи и, воспользовавшись его замешательством, легонько вытолкнул из дверного проема в комнату.
— Не кричите, вас все равно никто не услышит.
— Вы, разумеется, уже узнали, что здесь непроницаемые стены, — почти равнодушно ответил Сарлинг.