Два дня до солнца (СИ)

Чех, подперев кулаком подбородок, внимательно его разглядывает. Почему-то мне кажется, что в этот раз он остался доволен.
— И какие будут… божественные планы?
Ябо пожимает плечами:
— Всё просто. Исправить божественность.
***
Я лежу на жёстком диване, закинув руки за голову. Ябо устроился в одном из раскладных кресел и, кажется, уже спит. Наконец-то можно побыть в тишине: до этого всё время надо было бежать — чем скорее, тем лучше, ни о каких гостиницах речи и не шло — только дорога. Раньше я и не думал, что смогу промчаться тысячу километров с редкими остановками и даже не думать про усталость. Теперь же… 
Теперь ощущения странные, но вырубиться, едва голова коснётся подушки, всё равно не получается.
Я делаю глубокий вдох и прикрываю глаза — изучать тёмный потолок всё равно ни к чему. Не покидает какое-то странное ощущение, будто я упускаю нечто чрезвычайно важное. Если учесть, что рядом Ябо, то упустил я много чего. Но Чех… В его поведении было что-то не так. То есть… не такая реакция. Да, за столько лет я уже понял, что он мужик спокойный. Но настолько? Он даже не отшатнулся, увидев лицо Ябо. Почему? Да и мой рассказ тоже внимательно слушал, ни капли удивления на лице.
Чех… Я явно многого не знаю о тебе, мой друг.
Сон подкрадывается незаметно, окутывает мягким покрывалом, усмехается звёздами с небес. Неизвестно откуда шелестит горячий ветер, приносит запахи трав, пыли, ревущих машин. Солнце пылает, воздух плывет, подрагивает в объятиях июльского жара. Совсем так же, как бывает южных степях, недалеко от моря. Небо кажется ненастоящим, словно нарисованным. И таким глубоким, без дна и края… Тянется невидимыми руками прямо к сердцу. Ни единого облачка, только пронизанная лучами лазуритовая синева.
Я быстро иду вперёд, прочь от дороги, прочь от людей. Босые ноги касаются земли, серебристые метёлки ковыля щекочут ладони и пальцы. Ничего нового, обычный день. Привычный, голодный, знойный.
Невдалеке мелькает фигурка. Стройная невысокая девушка, кожа настолько белая, что, кажется, не уступает белому шару солнца. Рыжие волосы развеваются на ветру. Она замирает, отводит волнистую прядь, видит меня — звонко смеется. Смех у неё мягкий и приятный. И сама ― очень молодая, исполнилось ли восемнадцать?
— Дима!
Внутри вдруг становится так же жарко, как будто солнце пылает вместо сердца. А она оказывается рядом, прижимается, касается губами моих. Только не поцелуй выходит — ожог, я дёргаюсь. Её лицо близко-близко, глаза жёлтые, как весенние одуванчики. Курносый нос, усеянный конопушками, пухлые губы, маленький подбородок. Белое, жёлтое, рыжее, снова белое. Солнышко. Боль вмиг исчезает, стоит посмотреть ей в глаза. И голова идёт кругом, нестерпимо хочется обнять, прижать, вдохнуть этот белёсый жар, задохнуться от зноя. Желание становится раскалённым и бескрайним, как степь под небом.
— Не враг, — шепчут сухие потрескавшиеся губы. — Но не идите за мной. Я сама не знаю, как быть. Но не идите.
Выдержка лопается, пальцы сжимают рыжие пряди, я впиваюсь в её губы. Мир взрывается, тело охватывает огнём, крик застревает в горле.
Раздается какой-то грохот, и я вскакиваю. Но перед глазами по-прежнему стоит лицо Солнышка.
***
Едва дверь в гостиную закрывается, Чех проводит ладонями по лицу. Всё плохо. Всё очень плохо. Исправить божественность? Чёрта с два. Хорошо хоть, сейчас оба валятся с ног; пока будут спать, есть время подумать.
Он и предполагал, что Мороз вляпается в приключение, но что в настолько… гадкое — и мысли не было. Было в мальчике что-то такое, что тянуло всякую дрянь.
А теперь этот безглазый ангелочек. Совсем нехорошо.
Экран ноутбука уже гаснет. Чех смотрит в окно, будто пытаясь что-то разглядеть в ночной тьме.
Ябо явно создали. Или, говоря другими словами, визуализировали. По дури, нужно сказать, ибо надо быть совсем не в ладах с головой, чтобы вытащить из небытия это. А, как известно, нахождение создания рядом с обычным человеком очень плохо влияет на последнего. Вот и Дима… явно же не всё рассказал. Придётся вытягивать. Но пока он под впечатлением от Ябо, толку не будет.
  
С другой стороны… если Ябо тянул к себе Диму, то выходит, что последний ― Якорь. И Ябо ему вреда не причинит. Созданная тварь всегда нежно любит свой Якорь, который для неё как ангел-хранитель.
Чех берет бутылку. Тёмно-янтарного напитка осталось на самом дне. Он хмыкает и выливает всё, что было, в рюмку. Бог фейспалма, как назвал его Дима, недурен выпить, однако. Но сейчас не об этом речь. Фейспалма… чья же фантазия тебя создала, Ябо?
Коньяк немного горчит, но это почти не чувствуется в сравнении с разлитой в воздухе ледяной прогорклостью и липкой влажностью. Они пришли вместе с гостями. Желудок скручивает жгутом, а к горлу подбирается дурнота.
Чех стучит пальцами по столу, закусив губу. Мерзкая волна, как ни странно, идёт не от Ябо, а от Димы. Это и вовсе ставит в тупик. Димка Мороз — спокойный, умный, толковый. Надёжный, кстати. Ни разу не подвёл. Обычный парень ― сотрудник музея, рядовой этнограф, подрабатывающий копирайтом. Но с сегодняшнего вечера уже отчётливо изменившийся. И это изменение нельзя назвать хорошим.
Чех подкуривает сигарету, струйка сизого дыма тянется вверх. Ноздри щекочет запах табака с вишней.
Вздохнув, он резко щелкает первую попавшуюся кнопку на клавиатуре. Работа подождёт, сначала надо разобраться с происходящим.
Сайт Одесского Оперного театра встречает благородной желтизной фона и афишами предстоящий спектаклей. «Риголетто», «Спящая красавица», «Дон Кихот» — даже премьера. Какая прелесть.
Зажав сигарету в зубах, Чех быстро набирает сложную комбинацию — щелчки клавиш аж захлебываются.
Тут же открывается новое окно, мигают бордовые витиеватые буквы: 
«Театральник, а что?».
В воздухе повисает запах краски, клея, пыли, пурпурного велюра кресел, тяжёлого занавеса, прячущего сцену от любопытных глаз. Подушечки пальцев начинает холодить, словно Чех касается не кнопок ноутбука, а лощёной бумаги программок спектаклей.
На экране высвечивается:
Театральник: «Ну, и?»
Без приветствий и предисловий. Обдает волной усталости и ленивого любопытства.
Чех: «В моей спальне внезапно появился бог. Направление — ваше. Свежая визуализация — даже недели нет. Он крепко связан с югом, я чувствую. Что произошло? Кому могло взбрести в голову заняться визуализацией в такое время?»
В голове звучит смешок, будто Театральник сидит рядом.
Театральник: «В твоей спальне вечно что-то не так. У нас тихо, знаешь ли. Правда, до сих пор не вернулся из Ужгорода Сашка Дымкевич»
Чех, нахмурившись, откидывается на спинку кресла. Странно, визуализаторы с лицензией не могут надолго отлучаться. А тут уже месяц, и опять Ужгород. Странно. Очень странно.
Он быстро тушит сигарету в пепельнице.
Чех: «Кто за него сейчас?»
Театральник: «Не знаю. Это дела Городовой»
Даже чувствуется, как он пожал плечами.
Чех: «Не верю. Чтобы ты ― и прошёл мимо?»
Смешок повторяется, на этот раз Чех не то, что представляет ― видит сквозь километры и влажный октябрьский воздух презрительно искривлённые губы и прищуренные глаза собеседника.
Театральник: «Клянусь Тремя и Сестрой»
Чех хмыкает. Гад, и не поспоришь. Но от этого легче не становится, так или иначе, всё равно нужно ехать в Одессу, чтобы разобраться.
Теперь не обойтись без звонка. Даже двух. Чех морщится: телефон он не любит. Голос есть, а человека рядом нет ― обман, игра, бестелесный звук. Гадость, иначе не сказать. Даже компьютер куда честнее: он не предлагает имитации человека по переписке.
В гостиной неожиданно что-то бахает. Чех хмурится, быстро встает и направляется туда.
Если этот бог фестивалит, вышвырнет на улицу. Для профилактики. Заодно и с соседями познакомится, а они лютые, когда не дают спокойно спать.