Два дня до солнца (СИ)

Которому до него, как до Луны, читается между строк, но Ян слишком культурный, чтобы резать правду-матку тем, с кем хорошо общается. Интеллигент, что поделать.
Немного раздражает, что этот напыщенный хлыщ ещё и получает похвалу от моего редактора и друга. Злиться бессмысленно, но эмоции не спрашивают. Они, в принципе никогда и никого не спрашивают.
Я откидываюсь на спинку стула, одной рукой быстро набираю название книги. Да уж, обложка такая… выразительная. Половина ― морда какой-то твари, не до конца прорисованная; половина ― чистый лист, где наискось написано название. С букв стекает только краска, то ли кровь. Вверху без всяких изысков, но четко: Дан Ярасланов.
Ладно, возьмём почитать в поезд. Благо, я отремонтировал свой электронный ридер.
Благодарю Яна за совет. Получаю ещё один: быть осторожнее, психов много, мало ли что у них в голове. Но при этом и поддержку: скорее всего, это какое-то недоразумение, и тот, кто сказал, что хочет меня убить, всего лишь двойник писателя.
Весь день я разбираюсь с редактурой. К вечеру болит спина, ноет шея и немеет мизинец. Зато текст вычищен, можно перезалить потом со спокойной душой. В другое время я бы себя так не терзал, но завтра поезд, поэтому не хочу оставлять недоделанную работу. Там уж точно не получится заняться правкой. Как-то вот в каждой такой поездке мозги просто берут чемодан и бегут впереди поезда, да на такой скорости, что ни один ночной экспресс не догонит.
За три часа до выхода я собираю кошачьи тарелки, поилку, лоток, любимый пледик. Фроня приподнимает уши и внимательно на меня смотрит: понял, что скоро пойдет в соседнюю квартиру. Мне до ужаса повезло, что соседи души не чают в животных. Фроню принимают как родного. Даже интересно, почему сами никого не завели. Как-то я даже об этом спросил, но не получил ответа: то кто-то отвлекал Анну Назаровну, то сам Кавун переводил разговор на другую тему. Ну и ладно. Может быть, там было что-то такое, после чего люди не хотят. Мало ли.
― Иди ко мне, ― говорю я, протягивая руки к коту.
Фроня что-то мяукает и подходит ближе. Подсаживаю его, давая возможность когтями уцепиться за плечо, подхватываю сумку с его вещами и выхожу из квартиры.
Мне открывает Анна Назаровна.
Иногда кажется, что эту женщину не касается своими тонкими, как паутинки, пальцами время. Карие глаза смотрят тепло и внимательно, иногда ― пронзительно. Она улыбается и пропускает меня в квартиру.
― Здравствуй, Антон. Проходи-проходи.
Мы перебрасываемся парой дежурных фраз, мне желают удачной поездки, гладят и тискают Фронечку, который тут же распушает свой царский хвост аки павлин.
― Главное смотреть, кто за тобой идет, ― в шутку произносит Анна Назаровна, поглаживая кота по спине.
― Что вы имеете в виду? ― уточняю я, уже практически перешагнув порог квартиры.
Она поднимает взгляд от рассевшегося на руках Фрони. Лак на ногтях какой-то слишком красный. Напоминает то ли вишневый сок, то ли кровь из открытой раны.
― Будь внимателен везде, Антон. Сейчас такое страшное время. Сам знаешь.
  
Глава 6. Театральник
 
Те, о ком не знает Антон Шуткач
8 лет назад
Чех заходит в комнату с утра. С ножом. И направляется прямо к Ябо.
Спросонья я не сразу понимаю, что происходит, а осознав, резко подскакиваю на кровати. Однако окликнуть не могу — изо рта вырывается только противный хрип.
Чех резко оборачивается и прикладывает палец к губам.
На какую-то секунду кажется, что его карие глаза изменили цвет — стали чёрными, странно матовыми, будто угольки. Становится немного не по себе, сердце подскакивает к горлу и бешено колотится.
«Наверно, виной всему полумрак», — мелькает мысль.
Тело охватывает какая-то мерзкая слабость. Шевельнуться — куда там, единственное, что возможно — лежать неподвижно и смотреть, как Чех склоняется над мирно спящим Ябо, убирает с шеи его распущенные белые волосы и… всё, словно в замедленной съёмке.
— Очень медленно, — неожиданно насмешливо произносит бог фейспалма, и я вздрагиваю. — И грубо. Я ожидал чего-то более затейливого.
  
Я сажусь на постели, во все глаза уставившись на них.
— Что происходит? Зачем тебе нож?
Почему-то произнести «Эммануил» упорно не получается. Да и в какой-то момент вдруг становится понятно, что Чех сам на себя не похож. Внешне — он, а внутри словно… словно кто-то другой. И этот кто-то пытается прорваться сквозь привычную оболочку.
Реакция его совсем не смущает.
Чех спокойно садится на кровать, толкает вмиг недовольно зашипевшего Ябо и протягивает нож ему, кирпично-красной рукояткой вперёд.
— Тогда сам. Или ты ещё надеешься, что сможешь разгуливать с такой рожей по Одессе?
— Сдалась мне ваша жемчужина у моря. — Ябо довольно потягивается, бросает на нож долгий взгляд и всё же сдается — сжимает рукоять в ладонях. Лезвие остается недвусмысленно направлено на Чеха, которого это явно не заботит.
Чувствуя раздражение от того, что вокруг происходит нечто совершенно непонятное и вдобавок меня игнорируют, я встаю и внимательно смотрю на обоих.
— У меня проблемы с дикцией? Что вы делаете?
Чех хмуро глядит на часы и тщательно поправляет металлический браслет, будто сейчас нет ничего важнее. Потом всё же удостаивает меня взглядом:
— Мне нужна кровь твоего товарища.
Ябо сдавленно фыркает. Была бы возможность — закатил бы глаза, чего уж там. Хотя заявление несколько выбивает меня из колеи.
— Зачем?
— Пить по утрам будет, — невинно вставляет Ябо. ― Ну и прекрасное своё личико протирать, чтобы молодость сохранить и дев ясноглазых привлекать.
Я нехорошо зыркаю, и он внезапно резко опускает голову. Ещё в Ужгороде заметил: если у меня настроение совсем не в дугу и есть желание прибить половину мира, Ябо разумно затыкается. То ли эмоции так хорошо чувствует, то ли на лице у меня всё написано огромными буквами.
— Пластику надо делать, — наконец снисходит до пояснений Чех. — Иначе будет много проблем.
Кровь, пластика, Чех. Бред какой-то. Совсем уж нестыковка.
И глаза... Есть ли они у Ябо? Но, с другой стороны, он всё видит…
Я потираю переносицу, хотя в таких случаях у многих принято чесать репку. Говорят, что помогает мыслительному процессу.
— Зачем?
— У меня свои интересы, — неожиданно мягко произносит Чех и поднимается с кровати.
Миг — чернота в его взгляде плещет тягучей волной, кружит омутом и мгновенно отпускает. Чудо только, как я на ногах удержался и не рухнул от головокружения. Однако на меня вновь цепко смотрят внимательные карие глаза.
— Дима, давай быстро перекусим — и в Одессу. А этот посидит тут.
— Не хочу, — капризно сообщает Ябо и принимается собирать в хвост рассыпавшиеся по плечам волосы. — Ещё закроете меня тут, помру от голода.
Я невольно хмыкаю. Уж кто-кто, а он явно не загнётся от недостатка пищи. Несмотря на холостяцкий образ жизни, обычно Чех хранит еду в маленьком миленьком подвальчике. Пустой холодильник — это только для отвода глаз, а то неведомо, каких гостей может судьба принести.
Особенно к ночи.
Особенно вчера.
— У тебя какой интерес к происходящему? Я чего-то не знаю? — подозрительно спрашиваю я. Ну конечно, просто так Чех бы этим заниматься не стал.
Он только обезоруживающе улыбается. Знаете, такая улыбочка нечто среднее между «купите наш товар — обретёте бессмертие» и «все женщины, хотя не только они, — мои».
— Таки да, — отвечает он, непередаваемо растягивая гласные, как могут только коренные одесситы.
***
Завтрака я толком не замечаю. Да и вообще… Рано есть могут только физически здоровые и морально устойчивые люди. Ну, и жаворонки. Учитывая, что я пропащая сова, приём пищи утром уж никак не приносит положительных эмоций. Поэтому, вяло пожевав что дали, молча направляюсь за Чехом на улицу.
Ябо не задает лишних вопросов, что наводит на мысль: Чех поговорил с ним с глазу на глаз. Поэтому мне в спину только неприятно хихикают, и всё на этом заканчивается.