Вор вне закона
К его оглушительному ржанию радостно присоединились подчиненные. Майор откашлялся и продолжил:
— Вы должны строго выполнять все приказы администрации. За неповиновение — трюм, отстойник, глушилка, канитель. Кто не знает что это такое, будет приятно удивлен. Это снова шутка юмора. У нас тут вообще весело. Питание соответственно трехразовое — три раза в неделю кусок хлеба, кружка воды и соль по вкусу. Если до кого сразу не дойдет, тому наша "группа здоровья" поможет. Внимание, этап! Ложись!
Лях не успел опомниться, как сбоку на него наскочил здоровенный прапорщик, огрел по голове резиновой палкой и ударом щита сбил на землю. То же произошло и с остальными.
Они лежали уткнувшись носом в асфальт и слушали как майор на память зачитывал им правила поведения и внутреннего распорядка. Закончив, он начинал снова. Так продолжалось несколько часов. Наконец майор надоел сам себе и дал команду подняться.
— А теперь хорошая новость, — майор взмахнул рукой и его помощники притащили металлическую стойку с подвешенным к ней бронзовым корабельным колоколом, "рындой". — Те, кто надумал отречься от воровских традиций и вступить в секцию профилактики правонарушений, могут ничего не заявлять и не подписывать, а просто подойти и ударить в колокол. Видите, как просто? Прошу!
После бесконечно долгой, как первый тюремный срок, паузы из толпы зеков неуверенно вышел старик. Лях узнал его. Это был дед Матвей. Вором он не был, от коронации отказывался, причем не один раз. Но среди зеков пользовался уважением, ходил в смотрящих и до прибытия сюда был хранителем "воровского блага" — зоновского общака.
Дед Матвей повернулся к товарищам по несчастью и низко поклонился им:
— Простите, люди, старика. Мне жить осталось от силы лет пять, а сидеть — десять. Не сдюжу я ихнего душняка. А пожить еще децал хочется.
Он с понурым видом подошел к колоколу и дернул за веревку. Удар прозвучал похоронным звоном.
Дон переглянулся с Корейцем и оба невесело усмехнулись. Оба знали, что за "Черный лебедь", как, скажем, и за "Елец", предъявы не делают. Воровское братство прощает выступления и подписки об отказе от воровской идеи и правильных понятий, лишь бы на деле не ссучился и сам братву не щемил, не беспредельничал. А то, что дед Матвей сломался, так на то и возраст.
Неожиданно от группы арестантов отделился еще один, на этот раз молодой и на вид крепкий парень. Лях знал и его. Звали парня Леликом. Он принадлежал к правильным пацанам и был кандидатом в смотрящие на зоне усиленного режима, где мотал "пятнашку" за убийство "двух и более", а точнее трех, лиц.
Лелика пару раз ставили на правилку за творимый им беспредел, но он всегда отмазывался беззаветной преданностью воровским традициям и агрессивной непримиримостью к требованиям администрации. Из отбытых им пяти лет едва ли не половину он провел в штрафном изоляторе и на камерном режиме. И вот не выдержал.
— Да пошли бы вы все с вашими понятиями! Я, может, тоже жить хочу!
Лях умел разбираться в людях. По тому, с какой силой и злостью Лелик рванул веревку колокола, он понял, что в душе парень уже сжег мосты. И майор Канарис на него глаз положил. Просто так не оставит. Ох, придется Лелику до самого дна эту баланду выхлебать. Будет он братву на пресс-хате щемить-канителить, пока как-нибудь ночью самому заточку в бок не загонят или горло удавкой не захлестнут.
Деда Матвея и Лелика увели.
— Больше желающих нет? — гаркнул майор. — Тогда ставлю задачу — добраться живыми вон до той двери!
Он указал палкой на вход в корпус и добавил:
— Кто не выполнит моего распоряжения, будет сурово наказан!
"Группа здоровья" сомкнула щиты и с двух сторон набросилась на кучку арестантов. Лях упрямо прорывался вперед и упал возле самых дверей. Рядом рухнул Кореец. Наконец избиение прекратилось.
— А ты упрямый, — процедил сквозь зубы майор Жук. — А с упрямыми у нас разговор особый. Всю ораву волоките в трюм, пусть освежатся, а этих, — он указал на Ляха и Корейца, — в котельную к Мыловару!
— Что, прямо так сразу в печку? — не удержавшись, спросил Кореец. — А помучиться?
— Не боись, свое получишь, — обнадежил его один из прапорщиков.
Ляха и Корейца подхватили под руки и поволокли по двору. Остальных подняли и пинками погнали внутрь мрачного корпуса.
* * *Ляха с Корейцем притащили в отдельно стоящее здание с высокой трубой. Табличка "Котельная" была исправлена и читалась как "Канительная". Понятие канитель означало полный беспредел.
Лях не раз слышал о Мыловаре. Маньяка-убийцу Ивана Мыловарова не расстреляли только потому, что врачи из "Серпов" признали его дураком с ограниченной дееспособностью, который нуждается в амбулаторном лечении. Посему его оставили при тюрьме в обслуге. Обслуживал он специфическое помещение, известное в народе как "пресс-хата".
За успехи в работе Мыловару было присвоено звание "Главной Суки Советского Союза". Находилось его страшное владение в подвале старой тюремной котельной и было широко известно в уголовном мире как "Кровавый пресс Черного Лебедя".
В пристяжи у Мыловара ходил десяток отморозков-беспредельщиков. Все они были молодыми, крепкими парнями, успевшими не только на воле, но и здесь, в тюрьме, совершить серьезные преступления против законов людских и божеских. Сводились все эти преступления как правило к насилию.
Они считали, что и на воле, и на зоне главное — сила. Эти парни брали все, что им нравилось: деньги, женщин, чужие жизни и чужое достоинство. На зоне таких отморозков называли "шерстью" или "шерстяными" и давили беспощадно.
Напакостив и обгадив все вокруг себя, каждый из шерстяных рано или поздно вдруг оказывался перед необходимостью отвечать за свои грехи. И суд этот был поистине страшным. Откупиться или сбежать от такого суда было невозможно. Воры карали за провинности по-ленински — сурово и неотвратимо. Вариантов было немного. Попавшего в нормальную камеру шерстяного беспредельщика могли изнасиловать и тем перевести в касту "опущенных", но чаще калечили или убивали.
Шерстяные были обречены. Тюремная администрация знала это и широко пользовалась данным обстоятельством, создавая из них "зондер-команды" по типу тех, что трудились у печей в крематориях Бухенвальда и Освенцима. В своих лагерях смерти немцы постоянно обновляли зондер-команды. Старый состав отправляли в ту же печь, а на их место ставили новых обреченных.
Так же теперь поступала администрация тюрем и с шерстяными. При малейшем ослушании или просто "по выслуге" их отправляли в общую камеру, где жить им оставалось — до первого отбоя. Наутро злополучного беспредельщика находили висящим в петле или уткнувшимся головой в переполненную парашу. Заранее зная свою судьбу, шерстяные с особым ожесточением проводили обработку попавших к ним правильных арестантов.
Мыловар был постоянным, несменяемым паханом чернодарской пресс-хаты, но и над ним висел дамоклов меч расплаты. Поэтому он исправно и рьяно, не за совесть, которой никогда не имел, а за смертный страх исполнял свои неписаные обязанности при тюрьме — щемил и прессовал братву. Причем делал это в прямом смысле слова.
Его фирменным приемом был "бутерброд". Помощники Мыловара из числа шерстяных отморозков клали строптивого узника лицом вниз на толстый лист металла, сверху накрывали другим листом и били кувалдой в область почек. После такой "канители" человек мог протянуть не больше месяца. И никаких следов.
Впрочем, администрация часто смотрела сквозь пальцы на явные увечья и даже на убийства, творимые беспредельщиками "Кровавого пресса". Так законного вора Тенгиза сбросили с верхней шконки, "пальмы", на расставленные внизу шахматы. Смотрящему со следственного изолятора Коту Мыловар самолично выковырнул столовой ложкой оба глаза, "чтобы нечем было смотреть". Правильного пацана Сидора перепилили циркулярной пилой, а всесоюзно знаменитого авторитета, "родского" вора Васю Алмаза, просто забили ногами. Затем его, полумертвого, обложили подшивками газеты "За честный труд", в просторечье именуемой "Сучья правда", и сожгли.