Балтийская трагедия: Агония
Адмирал Трибуц, читая этот рапорт дивизионного комиссара Лебедева, не произнёс ни звука, но хорошо понимая, что второй экземпляр документа будет передан (если ещё не передан) командованию Лебедева в НКВД, только сказал стереотипное: «Хорошо. Потом разберёмся», — как будто речь шла о пропаже бушлатов с какого- нибудь вещевого склада, а не о прямом саботировании строжайшего приказа самого товарища Сталина за номером 270 от 16 августа 1941 года, т.е. менее двух недель назад, что дивизионный комиссар Лебедев не преминул отметить, поскольку уже имел приказ от своего руководства собрать на Трибуца как можно больше компромата. Зачем? Это уже был вопрос, выходящий далеко за пределы того, что было положено знать дивизионному комиссару Лебедеву.
А положено ему было знать всегда, где находится командующий и где он предполагает находиться в ближайшем будущем. В настоящее время адмирал Трибуц находился на мостике «Кирова», а потому дивизионный комиссар расслаблялся за шахматной доской. Не он рекомендовал адмиралу Трибуцу командовать переходом с флагманского мостика «Кирова», но уж коль это произошло, необходимо было продумать ряд мер, чтобы обеспечить «доставку» (именно это слово употребил Лебедев позднее в своем «чекистском» отчёте) в Ленинград, поскольку предполагалось сразу же отдать командующего флотом под трибунал, чего сам Трибуц, разумеется, не знал. Материала для трибунала уже было собрано вполне достаточно. От бездарного руководства флотом с момента открытия военных действий и паникёрства до оставления в Таллинне ряда судов и почти четвёртой части личного состава. Поэтому дивизионный комиссар Лебедев был просто обязан знать все о планах командующего.
А планы были таковы. В случае, если оставаться на крейсере «Киров» было бы невозможно из-за конкретно сложившейся боевой обстановки (подрыв на минах или вывод крейсера из строя авиацией противника, или по иным причинам), адмирал должен был перенести свой флаг на эскадренный миноносец «Яков Свердлов», с которого ранее собирался руководить всем переходом. Поэтому «Якову Свердлову» было приказано следовать с левого борта крейсера, чтобы по получении условного флажного или радиосигнала быть готовым подойти к «Кирову» и снять с него адмирала.
Кроме «доставки» в Ленинград адмирала Трибуца у дивизионного комиссара Лебедева было ещё немало хлопот.
Необходимо было «доставить» в Ленинград и Правительство Эстонской ССР. В первую очередь предсовнаркома Лауристина и всю коллегию республиканского НКВД во главе с Куммом и Кингисеппом. Всю коллегию погрузили на эсминец «Сметливый», кроме оперотдела, который возглавлялся Кингисеппом. Куда девался Кингисепп, Лебедев пока не знал, и это его озадачивало. Не сбежал ли к немцам, как его приятель, секретарь ЦК Сярре? Всё это озадачивало комиссара, но не очень волновало. Его командованию хватит и одного наркома Кумма, а если Кингисепп исчезнет, Кумму будет на кого валить.
В последнее время все как будто что-то почувствовали и стали вести себя несколько странно, как учуявшие неладное тараканы. Председателя совнаркома Эстонии Лауристина с его аппаратом было решено поместить на ледокол «Суур-Тылл», который должен был следовать почти непосредственно за тральщиками, как и «Сметливый», в теоретически «мёртвой» минной зоне. Но тот на ледоколе не появился. Судя по всему, намеренно опоздал. Заявил, что пойдет на эсминце «Володарский». Наверное, чтобы по пути заручиться поддержкой Бочкарёва. Так и не удалось получить точных данных — прибыл Лауристин на «Володарский» или нет. Если он исчезнет, это будет досадно, поскольку именно Лауристин мог дать убийственные показания о связях адмирала Трибуца с изменником Сярре!
Дивизионный комиссар Смирнов сделал очень неудачный ход конём, напав на ферзя дивизионного комиссара Лебедева. Тот улыбнулся, потер свои тонкие ладошки мыслителя-садиста и переводом одной незаметной пешки на другое поле поставил члену Военного совета КБФ мат.
10:15
С рубки подводной лодки «Калев» капитан-лейтенант Нырков с болью в сердце наблюдал за той безумной яростью, с которой корабли бомбардировали оставленный город. Там за шапками разрывов и клубами чёрного дыма оставалась его невеста Шурочка Осипова, с которой ему так и не удалось встретиться за время почти недельной (с 21 августа) стоянки «Калева» в Таллинне.
На следующий день после прибытия было столько дел, что вырваться в город не представлялось никакой возможности. 23 августа Нырков попросил разрешения у капитана 1-го ранга Египко сойти на берег по личному делу. Командир бригады выслушал благосклонно, но разрешения не дал. Он ещё надеялся, что адмирал Трибуц выполнит данное обещание, и лодки выйдут в море для самостоятельных действий. Поэтому на всех подводных лодках сохранялось состояние часовой готовности к выходу и отпускать в таких условиях командира «Калева » было совершенно невозможно. Египко вовсе не был самодуром. При других обстоятельствах он бы не только разрешил Ныркову подобную отлучку, но и машиной бы снабдил. Но сейчас не мог.
Затем командир бригады уехал в Кронштадт, предупредив всех, чтобы ожидали радиограммы о возможном срочном выходе в море. Когда же он с большим трудом вернулся в Таллинн на морском охотнике и ещё раз убедился в том, что командующий флотом твердо намерен гнать его лодки в Кронштадт в надводном положении через минные поля, то готов уже был разрешить командиру «Калева» краткосрочный отпуск на берег. Но к этому времени в тот район, где жила невеста капитан-лейтенанта Ныркова, было уже не пробиться. Эта часть города стала линией фронта, по несколько раз в день переходя из рук в руки.
Никто не мог себе позволить так рисковать жизнью командира подводной лодки.
Понимая, что город уже захвачен противником, капитан-лейтенант Нырков не мог не думать о судьбе любимой девушки. Все уже были хорошо наслышаны, как ведут себя солдаты вермахта с мирным населением в захваченных городах. И то, что сейчас на её голову падают наши же снаряды, тоже было трагедией этой невиданной войны.
Осознавая масштаб обрушившейся на страну катастрофы, капитан-лейтенант Нырков предчувствовал и не ошибся в том, что им уже никогда больше не суждено увидеться.
10:40
Командир тральщика «Шпиль» (Т-207) старший лейтенант Дебелов нервно посматривал на часы и на пустые сигнальные фалы крейсера «Киров». Время уже приближалось к одиннадцати часам дня, а командующий флотом всё ещё не давал сигнала к движению.
В серых, сильно поредевших облаках было уже много голубых лагун, из которых всё чаще и чаще выглядывало солнце, и в любую следующую минуту могли «выглянуть» и пикировщики противника. Для них такое скопище стоящих на якоре кораблей и транспортов могло стать столь лёгкой добычей, о которой им, наверное, не приходилось и мечтать. Просто странно, что они всё ещё не появились.
На мачте тральщика «Шпиль» вился вымпел командира бригады траления капитана 2-го ранга Мамонтова, который стоял на мостике рядом с Дебеловым, также нетерпеливо поглядывал на часы и сигнальные фалы «Кирова». Офицеры молчали. Настроение у старшего лейтенанта Дебелова было хуже некуда. Ни у кого из тысяч морских офицеров, находящихся в этот момент на борту сотен кораблей и транспортов, конечно, не могло быть хорошего настроения от одной мысли о том, что они оставляют противнику свою главную базу и уходят в Ленинград, который мог превратиться для флота в очередной капкан. Но человек индивидуален, и у каждого для плохого настроения были собственные причины. И у всех они были разные. Скорбели о погибших друзьях, страдали и мучились от полученных ран, от неизвестности собственных судеб, от дикой давки при посадке на транспорты, бедствовали от голода и холода на самих транспортах, от страха перед будущими опасностями.
Но настроение старшего лейтенанта Дебелова было испорчено напрочь одним эпизодом, свидетелем которого он стал в Минной гавани, когда «Шпиль» ещё стоял у стенки, принимая боезапас и запасные тралы.