Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе
Есть в наших днях такая точность,Что мальчики иных веков,Наверно, будут плакать ночьюО времени большевиков 16.Кстати, послевоенное стихотворение Межирова “Коммунисты, вперед!”, смущавшее антисоветски настроенных поклонников поэта – меня, например, – как мне теперь кажется, написано достаточно искренне; оно просто, на мой вкус, безотносительно к содержанию затянутое и рассудочное.
Умный долгожитель Межиров насмотрелся на своем веку всякого и сделал из увиденного личные выводы, в том числе насчет “надменных конгломератов воинственных полуидей” и “полузнаний”, которые на “ты” с историей. Этот опыт пошел впрок его искусству. Он умел мастерски, как Юрий Трифонов, превратить цензурные ограничения в выразительный художественный прием и вскользь, будто с оглядкой и сдавленным шепотом, коснуться трагедии привилегированного сословия в пору Большого террора:
Замнаркома нету дома,Нету дома, как всегда.Слишком поздно для субботы,Не вернулся он с работы,Не вернется никогда…Или при помощи газетного штампа намекнуть на голод в деревне в начале 30‐х годов:
И судить ее не судим,Что, с землей порвавши связь,К присоветованным людямИз деревни подалась…А то, наоборот, с галичевским пафосом рвануть на груди рубаху – его “Снова осень, осень, осень…” напрашивается на сравнение с “Карагандой, или Песней-балладой про генеральскую дочь”:
Снова осень, осень, осень,Первый лист ушибся оземь,Жухлый, жилистый, сухой.И мне очень, очень, оченьНадо встретиться с тобой.По всем правилам балетаТы станцуй мне танец лета,Танец света и тепла,И поведай, как в баракеПривыкала ты к баланде,Шалашовкою была.Прежде чем с тобой сдружились,Сплакались и спелись мы,Пылью лагерной кружилисьНа этапах Колымы.Я до баб не слишком падок,Обхожусь без них вполне, —Но сегодня Соня Радек,Таша Смилга снятся мне.После лагерей смертельныхНа метельных КолымахВ крупноблочных и панельныхРазместили вас домах.Пышут кухни паром стирки,И старухи-пьюхи злы.Коммунальные квартирки,Совмещенные узлы.Прославляю вашу секту, —Каждый день, под вечер, впрок,Соня Радек бьет соседку,Смилга едет на урок.По совету МикоянаЗанимается с детьми,Улыбаясь как‐то странно,Из чужого фортепьяноИзвлекает до-ре-ми.Все они приходят к ГалеИ со мной вступают в спор:Весело в полуподвале,Растлевали, убивали,А мы живы до сих пор.У одной зашито брюхо,У другой конъюнктивит,Только нет упадка духа,Вид беспечно деловит.Слава комиссарам красным,Чей тернистый путь был прям…Слава дочкам их прекрасным,Их бессмертным дочерям.Провожать пойдешь и сникнешь.И ночной машине вслед:– Шеф, смотри, – таксисту крикнешь, —Чтоб в порядке был клиент.Не угробь мне фраерочкаНа немыслимом газу…И таксист ответит: – Дочка,Будь спокойной, довезу…Выразить все это словомНепосильно тяжело,Но ни в Ветхом и ни в НовомНет об этом ничего.Припояшьте чресла тугоИ смотрите, каковаВерная моя подругаГаля Ша-пош-ни-ко-ва.Налицо внутренний разлад. С одной стороны – ничем не запятнанный, что редкость в тоталитарном обществе, официальный успех и заслуженная читательская любовь. Карьера на зависть: мэтр, преподаватель Литинститута, мастер поэтического перевода, в числе прочего – великой грузинской поэзии, что предполагало блаженные “командировки” в этот земной рай! Сравнительно привилегированный быт: переделкинский дачник и обитатель писательского квартала у метро “Аэропорт”, подверженный импозантному “старорежимному” пороку – пристрастию к азартным играм. В довершение советского жизненного успеха – “выездной”, то есть автор, гастролирующий по зарубежным странам, облеченный особым доверием литературного начальства. Живи себе и радуйся или печалься в отпущенных советскому писателю пределах – на благо отечественного искусства!
Но честный с самим собой художник не может не замечать червоточины в этом преуспеянии, не расслышать привкуса дегтя. Потому что, будь ты хоть трижды Аркадием Райкиным, Сергеем Образцовым или Майей Плисецкой, ты – крепостной, пусть и отпущенный на оброк!
Вот как Александр Межиров высказывается о себе в своем “выездном” качестве:
Ради галочки летаяВ разных “боингах” и “Ту”,Ради галочки болтаяВсяческую ерундуЭто были скверные полеты.Облака. Туман.Редко-редко – звук правдивой ноты.В остальном – обман.Выездной осколок фальшфасада,Что тебя велоПо кругам имперского распада,Сквозь добро и зло…Если войско на плацу весеннемСтроится в каре,Ничего, товарищ, не изменимПри плохой игре.При плохой игре хорошей минойЦарства не спасешь,И любая правда станет мнимой,Превратится в ложь.Прах войны холодной отряхая,Лондоном дыша,Понимал – игра была плохая,Мина – хороша.И еще случайное, другое,Молния и гром.Под одним зонтом над Темзой трое,Под одним дождем.