Сковородка судного дня
Пока мы перебирали и отвергали наряды, Гражина успела вернуться:
– Марек к плите встал, не в зале, к кухонной, завтрак готовит. Петрика отправил к пану Мюлеру расчет получать, Гоську к плотнику Тесле, зачем, я не поняла. Сам свеж и весел, напевает что-то.
Я посмотрелась в зеркало. То что надо. Испуганная невинная овечка. Корзинку еще можно для полноты образа, заодно сыра у пана Ежи куплю.
Попрощавшись с тетками, я тихонько спустилась по лестнице.
Действительно, напевает. Странная песня, иноземная. И язык незнакомый, с гортанным протяжным «р» и обилием гласных. Отчего-то в животе стало щекотно. Пережидая это ощущение, я дослушала песню до конца и заглянула на кухню:
– Доброго утра, Марек.
Чернявый моргнул, его рука с деревянной лопаточкой замерла над плитой. Пахло яичницей, но на сковородке лежала круглая желтая лепешка, парень ее перевернул и тоже поздоровался.
– Прекрасная панна Моравянка в темный лес к волкам собралась? Или на жертвенный алтарь сегодня возлегает?
Улыбнувшись шутке, я прошла к сундукам, достала плетеную из лозы корзинку:
– Сначала за овечьим сыром к пану пастуху, а потом, пожалуй, к волкам. Только панне этот визит не страшен, с ней туда защитник отправится. Тебе сказали, что для работы в магистрате разрешение получит надо? Ну вот. Вместе туда пойдем.
– После завтрака. – Марек подхватил с плиты сковороду. – Панна Аделька разделит со мной скромную трапезу?
Лепешек из яиц я раньше не ела, поэтому согласилась. Мы накрыли в зале, чернявый разделил желтый круг на две половины:
– Это называется омлет.
Я попробовала, уточнила рецепт, оказавшийся совсем простым.
– Когда дело немного расширится, – сказал Марек, – мы сможем гостям по утрам завтраки предлагать.
Расширится? Ну-ну. Мечтай.
– Забавно, – улыбнулась я. Отправляя в рот ломтик омлета, – мне казалось, ты ничего мясного не ешь. А яйца – это ведь будущие цыплята?
Чернявый поморщился:
– Можно я сейчас подробно не буду объяснять, что такое яйца?
– А ты мяса никогда не пробовал? – сменила я тему. – Или не помнишь?
– Дошли уже слухи? У меня с памятью странно, тут помню, тут не помню. Про еду любопытство прекрасной панны могу удовлетворить. Когда-то очень давно, так давно, что и поверить сложно, мне пришлось жить в облике птицы. С тех пор вкусы и поменялись.
– Какой птицы? – уточнила я и без паузы задала еще один вопрос: – Сколько тебе лет?
– Попугая. Что же касается возраста, в одном прекрасном королевстве есть подходящая к случаю пословица: женщине столько лет, на сколько она выглядит, мужчине столько, на сколько он себя чувствует.
– Каковы в цифрах твои ощущения?
Парень улыбнулся:
– Я же маг, Адель, иногда столетия, иногда… Тебе сколько? Двадцать?
– Двадцать три.
– Идеально мне подходишь. – Он посмотрел на пустые тарелки. – Можем выступать. Гося приберет, когда от плотников вернется. Слушай, у нас денег свободных совсем нет?
– Нет! Зачем плотники?
Мы вышли из трактира, уже рассвело, и я кивала на приветствия горожан.
– Что значит «зачем»? Перекрытия менять, полы стелить. Деньги нужны. Талеров пятьсот для начала… Может, устроить сообщество пайщиков? – Он размышлял вслух, подлаживаясь к моим шагам, успевал тоже здороваться.
– В Лимбурге, – сообщила я, – такие суммы только в сундуках господина бургомистра водятся.
– Точно! Наш рыжеволосый фаханчик. Любопытно, за что… Испытание? Да какая разница. Пусть сундуки нам откроет…
– Испытание? – переспросила я.
– Ну там, – Марек пошевелил в воздухе пальцами, – в вышних сферах так принято, разных провинившихся к людям посылать.
– То есть в том, что пан Килер – фахан, ты полностью уверен?
– Разумеется. Я думал, вы все осведомлены. Тоже мне, тайна… Карл… Карлуша, Каракуша… Вертится что-то такое в голове… Знаешь, он же меня вчера узнал, узнал и испугался. Шляпу Петрика съем, если нет. О, сколько бы я отдал, чтоб в магическую башенку нашего бургомистра заглянуть!
Я посмотрела в сторону холма, башни было две, венчали симметрично оба крыла бургомистровых хором.
Пана Ежи дома, разумеется, уже не было, говорила я с хозяйкой пани Еживой. Дом подозрительной соседки она указала, влажный ком овечьего сыра завернула в тряпочку и опустила в корзинку, подмигнула:
– Не нужно денег, панна Моровянка. Подарок за услугу, так у нас еще с матушкой вашей заведено было.
Марек удивился:
– Что за услуга?
Хозяйка хихикнула и снова подмигнула, прежде чем попрощаться.
– Держи, – отдала я парню корзинку, – во дворе обожди.
И отправилась к указанному дому. Соседка была из пришлых, тех, кто переехал в Лимбург после памятного схода лавины. Поэтому и звали ее Новак. Жила она одна, подрабатывала плетением кружев, то есть едва сводила концы с концами. И, как будто для недоверия старожилов этого было мало, Спящий и супруги его наградили пожилую женщину отвратительной, отталкивающей внешностью. Бургомистр? Кто угодно в городе мог поклясться, что это не пан Килер, а плетельщица – переодетый фахан. Кто угодно, кроме меня. Я пани Новак жалела.
Марек не послушался, во дворе ждать не стал и, когда на мой стук открылась дверь, ахнул. Было от чего. Огромный нос женщины крючком нависал над толстыми бесформенными губами, почти встречаясь с бугристым подбородком, крошечные глазки смотрели из-под густых черных бровей.
– Доброго утречка, пани Новак, – сказала я приветливо. – Как здоровье вельможной пани? Мы с новым работником за сыром заходили, решили и к вам заглянуть.
– Трактирщица? – Глазки прищурились, совсем скрывшись в морщинах. – Надо чего?
– Хочу одну из ваших кружевных накидок приобрести. – Я достала из кармана передника несколько талеров. – Покажете, какие есть?
– Ты говорила, у нас денег нет, – шептал Марек, проходя вслед за мной в ветхий домик. – Маленькая лгунья.
Я сделала вид, что ничего не слышу, обошла гостиную, она же спальня, она же мастерская, заглянула на кухню, под кровать. Вот ведь пан Ежи – балабол. Наговаривает на старуху. У нее из потустороннего только кружева ее волшебной уродливости и размеров.
– Эту, пожалуй, возьму, – показала я на сетчатое полотно, растянутое вдоль глухой стены.
Торговаться не стала, заплатила, свернула покупку тючком, положила поверх сыра в корзинку. Повеселевшая пани Новак рассказывала, что здоровье ее стариковское, но пальцы дело помнят, что скоро к ней сестра из Замбурга приедет, и они в четыре руки столько красоты наплетут…
Я держала на лице вежливую улыбку, внутренне содрогаясь. Еще больше такой красоты Лимбург мог не перенести.
Пани Ежива поджидала нас у окошка. Я покачала головой. Жена пастуха улыбнулась и сложила перед грудью руки, вознося благодарственную молитву пану нашему Спящему.
– Я все понял, Адель, – сказал Марек, когда мы уже почти подходили к магистрату.
– Давай после поговорим.
Парень меня не услышал:
– За что? За что мне это все? За какие прегрешения? – Он воздел очи горе. – Я щекотал Спящего? Флиртовал с обеими его супругами? Вы так решили мне отомстить? Подсунуть этот ядовитый цветок, притворяющийся невинной лилией?
Марек развернулся на каблуках, ткнул пальцем мне в живот:
– Это что? Что вышито на твоем переднике? Лотос? Астра?
– Эдельвейс. – Я холодно улыбнулась. – Ты же именно аромат эдельвейсов чувствуешь, когда я рядом, правда? И тебе очень хочется сделать то, что нельзя – вцепиться в меня зубами и жрать, пока… Ай!
Корзинка качалась из стороны в сторону, упав на брусчатку, Марек крепко прижимал меня к себе, прикусив мою мочку. Страха не было, за свои двадцать три года я прекрасно уяснила, что кровь моя может открыться только в двух случаях: если я сама захочу или случайно, но тоже от меня.
– Что, пан маг, тяжко?
– Ты дева, чья плоть пахнет цветами, а на вкус слаще меда. Твоя кровь – чистое волшебство, испивший ее получит огромную, невероятную силу. Ты видишь то, что скрыто и… – Марек отстранился, повертел меня за плечи. – Откуда твоя сковородка?