Друиды (ЛП)

— Знаешь, Айнвар, я бы на твоем месте был поосторожнее с этим парнем, у которого кривое плечо. Он сплоховал на испытаниях, а ты это видел. Он тебе не простит. Люди не любят тех, кто видел их слабость.
— Да нет, Рикс. Он же когда-то был мне другом.
Рикс пожал плечами. 
— Ты просто помни мои слова. Ты, конечно, и сам умный, но в мужчинах я разбираюсь лучше.
— Хорошо. Я запомню, — кивнул я. 
В дверях он повернулся ко мне. Принадлежи мы к одному племени, обязательно обнялись бы крепко на дорогу, но он был из арвернов, а я — карнут. Такая разница в некоторых случаях непреодолима. 
Рикс улыбнулся. 
— А все-таки мы перепрыгнули яму, — неожиданно сказал он. И вот тогда мы все же обнялись, да так, что кости затрещали. 
Он попрощался со мной по обычаю племени:
— Привет тебе, свободный человек! 
— И тебе привет, свободный человек! — ответил я.
Рикс ушел. Я не пошел с ним к воротам. Не хотелось стоять рядом с другими и махать вслед. Я знал, что Верцингеторикс никогда не оглядывается. Я остался один. Я был мужчиной. Я был почти друидом.
  
Глава пятая
 
Мое обучение продолжалось. Все чаще занятия проходили на лесных полянах. Менуа хотел, чтобы я внимал мудрости деревьев, «познал дуб», как он сказал. 
— Когда люди были еще только замыслами Творца, деревья уже росли здесь, — наставлял он меня. — Леса помнят больше, чем мы, в своих корнях и ветвях они хранят древнюю мудрость. По природе своей они щедры. Все, что от тебя требуется — открыться этой щедрости и принять то, чему они захотят тебя научить. 
И я учился слушать деревья. Кроме меня среди моих ровесников не нашлось никого, кто годился бы в ученики друидам. Менуа с сожалением говорил о давних годах, когда одаренных ребят хватало, и лес звенел голосами, распевающими ритуальные песни. Он не мог объяснить, почему теперь их стало так мало, и переживал из-за этого.
— Ну, уж как есть, так есть, — вздыхал он. — Раз нет других, будем учить тебя. 
Мы сидели на маленькой поляне, он — на упавшем дереве, а я на земле, возле его ног. Темой сегодняшних занятий был греческий язык, и мы обсуждали понятие натурфилософии; именно так греки называли искусство друидов. Менуа неизменно восхищался греками; он знал их писания и обычаи. Да что там говорить! Менуа знал почти все.
— Греки понимают нас лучше римлян, — говорил он. — Римляне зовут нас жрецами, но они ошибаются. Во времена моей молодости эллины торговали с карнутами, и тогда они звали нас философами. Когда я выучил их язык, то понял: они были правы. Давным-давно греки свободно путешествовали по всей Галлии. Это было еще до того, как римляне их покорили. Эллины были интересными людьми, они тонко понимали окружающий мир. Однажды я говорил с греком, он называл себя географом. И, представь, он легко понял и принял суть нашего учения, словно и сам был кельтом.
— Я, честно говоря, не очень понимаю эту суть, — признался я. — Ты часто говоришь о том, что есть разные представления, но одни соответствуют истине, а другие — нет. Но что ты при этом имеешь в виду? С чем можно сравнить представления?
Менуа указал на крону ближайшего дерева.
— Вот, смотри. Я покажу тебе на примере. Видишь, как переплетаются свет и тени в кроне? От звезды до дерева, от муравья до человека каждая сущность есть фрагмент творения, каждая — часть единого замысла Творца; все они встроены в модель бытия, непрерывного полотна, протянутого от потустороннего мира до нашего. В этой модели все пребывает в постоянном движении, соединяя нас в жизни и в смерти с Источником Всего Сущего.
— Но как вы решаете, что соответствует модели, а что — нет? — Я таращился на дерево, но видел только листья и ветки. 
Менуа медленно кивнул. 
— Вот! Ты, наконец, задал один из главнейших вопросов. Когда ты узнаешь ответ, когда поймешь его, ты станешь друидом. Но ничто кроме опыта не научит тебя видеть и ощущать структуру мира в тебе самом, в твоих собственных костях и в твоей крови.
 
М-да... Я-то надеялся на более конкретный ответ. Наверное, мое лицо слишком ясно выразило разочарование, потому что друид улыбнулся. 
— Я не могу просто взять и вложить в тебя свой собственный опыт. Тебе придется нарабатывать его самому. Но о нашей модели мира я расскажу.
— Удачливые люди стремятся познать и понять законы этого мира. Поверь, Айнвар, нет никакой удачи, это просто слово, одно из тех, которыми описывают мир. Тем, кому удается сознательно или по наитию следовать истинным представлениям о мире и о себе в нем, считай, повезло. Без всяких сложностей они чувствуют, что можно, а что нельзя, и тем самым живут в мире с силами творения. Когда они отходят от верного представления, они теряют связь с этими силами и, следовательно, уже не могут видеть события и влиять на них. Тогда мы говорим, что этим людям не повезло. Если у тебя все получается, значит, ты понимаешь замысел. Если нет, значит, перестал понимать.
Мое сознание зацепилось за одно из слов, как шерстяная нитка цепляется за колючки ежевики. 
— Ты сказал «по наитию». А что это значит? 
Тонкая паутина морщин разбежалась в уголках глаз Менуа, когда он улыбнулся. 
— Это называется интуиция — голос духа внутри тебя.
Дух внутри! Мне уже говорили об этом. Я же слышал его, когда кто-то или что-то подсказало мне нагрузить Крома камнями. 
— Да, наверное, я понимаю. Однажды я слышал...
— «Однажды» не годится, Айнвар, — заметил друид, — Ты должен слышать духа чаще, нет, ты должен слышать его всегда.
— Но я не умею...
— Вот этому я и буду тебя учить. Начнешь с того, что научишься слушать голос земли. Мир природы и мир духов связаны замыслом Источника, помнишь? Большинство людей не дают себе труда слушать голоса природы, да и о замысле не помышляют. 
Я снова, уже внимательнее, взглянул на верхушки деревьев. Менуа усмехнулся. 
— Речь не о глазах. Я имел в виду внутреннее зрение. Используй свой внутренний глаз.
— Что такое «внутренний глаз»?
— Одно из чувств твоего духа.
— Ты думаешь, он у меня есть? 
— Конечно. Люди приходят в этот мир со своим духом. Это он оживляет плоть. Дети общаются с ним каждый день. Вспомни свое раннее детство, Айнвар. Разве многие вещи не были для тебя само собой разумеющимися? Разве ты не видел многое из того, чего не видят взрослые? Вспоминай. Вспоминай!
Его голос удивительным образом проник внутрь меня. Мгновение ничего не происходило, а потом на меня обрушился водопад памяти. 
Я вспомнил себя ребенком, чья голова едва доставала до пояса Розмерты. Но уже тогда я точно знал, что у нас в доме живет еще некто. Я считал, что и другие об этом знают, что это в порядке вещей. Тени... Едва уловимые движения... А уж ночь за дверями и вовсе была плотно населена. В этом у меня не было ни малейших сомнений. 
Я не боялся темноты; я же сам только недавно вышел из тьмы маминой утробы. Смутное, едва уловимое воспоминание всегда брезжило на краю моего сознания. Оно звало куда-то. Даже в глубоком детстве. Темнота манила меня, любопытство не давало покоя. Как же я мог забыть? Ведь я столько раз выскакивал по ночам за дверь, стремясь отыскать там потерянное волшебство, а Розмерта выскакивала за мной, ругаясь и квохча, как курица над цыплятами. 
— Да, я помню, — тихо проговорил я.
— Вот и хорошо, — удовлетворенно ответил Менуа. — Значит, тебя можно научить. — Он засучил рукава своей мантии, обнажив все еще сильные руки, поросшие серебристыми волосками. Над поляной жужжали пчелы. Земля была теплой и приятно пахла, у листьев тоже был свой особенный запах. 
— Сначала научись пребывать в покое, — сказал учитель. — Ты должен освоить неподвижность. Представь, что твое тело — совсем пустой открытый мешок. Твой дух удерживается в твоем теле только волей. Ослабь волю и отпусти свой дух на свободу. Пусть он летит среди деревьев, как утренний туман. Если не научишься освобождать свой дух, — между прочим, он бессмертен, — однажды может случиться так, что он окажется заперт в больном, слабом теле, и придется ему сопровождать это тело в могилу.